Август
«Набатом бью в колокола!»
АВГУСТ
Поэма поздних прозрений
Я привык уже ко всему: оттуда,
Откуда я вырвался, мне обычным
Казался мир, прожжённый снарядом,
Пробитый штыком, окрученный туго
Колючей проволокой, постыло
Воняющий потом и кислым хлебом...
Эдуард БАГРИЦКИЙ.
«Февраль»
Ах, славно как!
По электронной почте
Пришло письмо от сына из Канады,
В котором строчка каждая светилась
Почти забытым нами оптимизмом,
Такой весёлой радостной надеждой,
Как будто всё, что в строчках сочинилось,
Исполнится с неколебимой силой,
С которой исполняются лишь в детстве
Лыбые пожеланья и мечты.
Денис писал:
«А мы уже билеты,
С посадкою во Франкфурте-на-Майне,
Купили и до вашей, и до нашей,
Седой, как мир, земли среднеуральской,
Которую и любим мы, и помним,
И так решили нынче посетить,
Чтобы июль, и август, и сентябрь,
А если по-другому, чтобы лето
(Надеемся без снега!) провести...
Вот я пишу сейчас и вспоминаю,
Как вместе с папой, кажется, в июле
Мы по лесной дорожке, возле дачи
Маслята собирали.
Что-то крепко
Мне захотелось по местечкам прежним
С корзинкой ли, с ведёрком ли пройти...
А, кстати, папа, уцелели ли ножик,
Складной и с лезвием, удобным очень
Срезать грибы?»
Понятно, уцелел!
Я всякий раз на третью с ним охоту
Хожу, как срок придёт, и ножик этот
Мне славно служит.
Я тогда подумал:
Как хорошо, что сыну захотелось
Пройти по нашинским грибным местам.
Уж я ему, конечно, покажу
И рощицы, и тропки, и полянки,
И ельники, и каждый пень опячий,
И солнечные хвойные пригорки,
Где наст едва приподнят от груздей...
Я начинал охоту ранним утром,
Когда трава еще в росе купалась,
И солнце лишь высокие верхушки
Своим прохладным светом озаряло,
И птицы только начинали петь.
Я корку хлеба отрезал на кухне,
С тепличной грядки пару огурцов
Срывал и с этим мизерным запасом
Через калитку шёл к соседней роще,
Откуда неизменно начиналась
Моя охота третья.
В самом деле,
В сосновой роще вдоль заплотов старых
Находчивые жители делянки
Отмерили себе, огородили,
Вспахали, унавозили изрядно
И в некое подобие побочных
Картофельных плантаций превратили.
Так вот, промеж делянок, по овражкам,
По бережкам межей, травой заросшим,
Такие высыпали шампиньоны,
Каких, бывало, и в лесу не сыщешь –
Высокие и плотные, как будто
Перед тобою белые грибы.
В сосновой роще попадали также
Ядрёные маслята – на полянках,
Вдоль множества тропинок, на опушке,
Которая переходила в поле...
О, поле, поле! Кто тебя засеял? –
Совхоз тебя засеивал люцерной,
Подсолнухом, горохом, кукурузой
Да иногда, на радость всем, картошкой.
И нужно было поля ближний угол
Покруче срезать, чтобы прямо выйти
К трём старым соснам, что углом из леса
Неловко выступали.
Наш сосед,
Когда мы деревенский дом купили,
Сказал, рукою указав на сосны:
– Какой бы год ни выдался, маслята
Там вырастают раньше всех грибов... –
И точно ведь! Ещё в помине нету
Дождевиков с синявками – у сосен,
Пройдясь неторопливыми кругами,
Маслят я на жарёху набирал.
А ближе к осени по колеям
Когда-то здесь машины буксовавшей,
По колеям, давно уже оплывшим,
Заросшим кучерявой муравой,
Весёлыми семейками опята
Усаживались дружно и бесстрашно,
И приходилось часто распрямляться,
Чтоб дать спине немножко отдохнуть.
Сквозь редкий березняк я шёл к овражку
Перед лесной дорогой. Меж берёзок
Всегда росла высокая трава,
Напоминавшая чубы казачьи,
Поднявшиеся дыбом, как когда-то
Волосья у философа Хомы,
Когда он Вия жуткого увидел.
В чащобе этой вздыбленной травы
Лишь очень редко грузди попадали,
К дороге ближе, но зато лже-грузди,
Цедившие при срезе молоко,
Так и хрустели сочно под ногами.
И здесь в иные годы, вдоль оврага,
У дюжины сбежавшихся тропинок,
Вослед дождям, усердно лес полившим,
Маслята появлялись, словно капли
Расплавленного золота сверкая.
Не очень часто здесь росли синявки,
И, добавляя к собранным маслятам
Синявок фиолетовые шляпки,
Я радовался: то-то в сковородке
Они с лучком и маслом зашкварчат!..
Но дальше, дальше!
Мы с тобой, читатель,
Уж перешли проезжую дорогу,
Забрали чуть правее и меж сосен
Увидели зелёный треугольник,
Как будто бы громадный броненосец
Одним отвесным боком прислонился
К дороге полуброшенной; с другого ж –
Плескалась яркой зеленью поляна,
Заросшая крапивой. Чуть подальше
Цементная темнела куча, словно
Развёрнутая башня на борту.
Всегда на борт лесного корабля
Ступал я и с почтеньем, и с тревогой:
Как встретит гостя он на этот раз?
Но вон под ёлкой вижу я обабок,
А около раскидистого пня
Не белый ли уж гриб? Конечно, белый!
А за пеньком еще таких же два!..
Уже мешок из полиэтилена
Весомым стал. Но впереди, пожалуй,
Не менее удачные места.
Сойдя с кормы гиганта-броненосца
На мягкую тропинку к сосняку,
Разрубленному просекой давнишней,
Мы вскоре пень берёзовый увидим.
Сейчас волнушки около него,
В сырой, росою смоченной ложбинке,
А к осени маслят узорный бисер
Усыплет полусгнившую кору,
Пойдёт по еле видимым корням,
Упорно до ложбинки доберётся
И – вот уж точно чудо! – за сосною,
От пня совсем прилично удалённой,
Закончит наступление своё.
Но дальше лес идёт на редкость странный,
Всегда травой высокою поросший,
Меня он не порадовал ни разу –
Ни одного гриба здесь не нашёл я,
Но землянику всем семейством нашим
Мы собирали в банки и бидоны,
Но тоже далеко не каждый год.
Однако стоило забрать левее,
Сойти в низинку, где стоят берёзы,
Могучие, седые, в три обхвата,
А чуть подальше частый березняк
Высвечивал сосновую чащобу, –
Здесь на пеньках, и молодых, и старых,
А иногда и на деревьях прямо
И в травах меж берёз и стройных сосен,
Опят такое было изобилье,
Что вся моя прихваченная тара
До верху наполнялась и трещала,
И я дары лесные нёс на дачу,
Как тара грузом, радостью наполнен.
Но если только время для опят
По той поре еще не подоспело,
Заход сюда был лишним, бесполезным –
Хоть бы бычок какой-нибудь попался,
А то ведь, ровным счётом, – ничего!..
Тогда поспешным шагом обречённым
Я шёл к началу просеки широкой,
Где все грибы удачно попадались,
И лишь, пожалуй, не было груздей.
А вот уж и своротка, по которой
На дальние поля и сенокосы
Нечасто ездят жители посёлка,
И потому ярчайшею травою
Дорога каждым годом зарастает.
А в тот блаженный год, второй иль третий,
Как дачу возле леса мы купили,
Трава была такая, хоть валяйся,
Хоть кувыркайся, хоть кричмя кричи.
Наверно, потому, когда с Денисом
Мы вышли на дорогу и когда
Увидел он, каким грибным потоком,
Сверкающим и солнцем, и росою,
Раскинулось проросшее богатство, –
Он закричал во всё ребячье горло:
– Маслят-то сколько!.. –
И дорога наша,
Ещё совсем пустая, в лёгкой дымке,
Дремавшая в прохладной тишине, –
Наполнилась старушками, как будто
Они сидели тихо за кустами
И голоса Денискиного ждали.
– Дениска! – я сказал в расстройстве сыну. –
Ну кто ж кричит, охотясь за грибами,
Что много видишь их перед собою?
Ты радуйся, да собирай молчком.
А так они с испугу в этом месте
Совсем расти с годами перестанут... –
Но, кажется, мои увещеванья
В тот день без всякой пользы прозвучали:
Грибов хватило всем – и нам с Денисом,
И разномастным местным старушонкам,
Неведомо откуда набежавшим,
Да и другим, наверно, грибникам.
Зато для нас с тех пор дорога эта
Маслячьей стала. Так и закрепилось
За ней названье.
И сюда-то сына
Хотел я первым делом привести.
Пусть вспомнит случай тот и посмеётся,
А если лето выпадет грибное,
То и маслят прилично наберёт.
Читатель мой! На этом щедром месте
Мы оборвём привычный путь грибной,
Которым я, уж сотню раз, наверно,
Прошел за тридцать лет.
Слегка попозже
Мы, может быть, его и завершим,
Уже походом с сыном и невесткой.
Ну, а теперь вернёмся к дням, с которых
Повествованье наше началось.
Рейс был ночной. Из Франкфурта-на-Майне
Авиалайнер прилетел под утро.
Наверно, с час до этого с женою
Мы, словно иностранные туристы,
Ходили по кольцовским терминалам,
Таким сверкающим и современным,
Что можно было без труда представить,
Что мы в канадском аэропорту.
Смотря сквозь стену зала ожиданья,
Прозрачную и чистую до блеска,
Я предсказал пророчески:
– Сейчас
Катюша выбежит! –
И, точно, внучка
В цепочке выходящих появилась
Стремительно (и это ли не чудо?),
Смотря на нас и нам рукой махая.
Она и в первый раз опередила
Дениса с Надей, но теперь была
Не той смешливой крошкой, а подросшей
Девятилетней девочкой. И кто ей
То место подсказал, где мы стояли
Среди густой встречающей толпы?
И первое застолье. Боже правый,
Какое это всё-таки блаженство,
Пускай не через многие, но годы,
Собраться тесным кругом за домашним
Предельно переполненным столом!
Денису пиво лью, а он смеётся:
– Да я теперь, по вере-то, непьющий.
И Надя. Нам водички минеральной
Вот с нею мы до сна м посидим...
До сна, конечно же. Полсуток лёту.
Да пять часов во Франкфурте-на-Майне –
Великом городе, где бесподобный Гёте
На свет явился, автор мудрой саги
О том, что Бог позволили Вельзевулу, –
Стремящуюся к истине и правде,
И счастью, – всеми тяжкими грехами
Доверчивую душу искушать
Бедняги Фауста. Конечно, вышло
Не как старался сделать Мефистофель,
А как Господь хотел... Но Фауст, Фауст,
Уж сколько он-то горюшка хватил...
Но в этом славном Франкфурте-на-Майне
Уже другой, российский, Мефистофель
Жил и дела ужасные творил.
Нося в себе смертельную чахотку
И от неё пытаясь излечиться,
По гётевскому городу ходил он
И, кашляя, вынашивал статьи
О Пушкине, опять пришедшем к Богу,
И как мешало это нигилизму,
Негласному развитию его,
И как его, поэта, солнце наше,
Низвергнуть надо было, чёрной тучей
Пусть даже лживой критики закрыть.
Бог попустил и этой тёмной силе
Вершить в народе нашем искушенье,
И это искушение – от Бога,
От Пушкина и веры уведёт
Россию-матушку.
И всё же демон,
Безверье в людях сеющий, – наказан,
Отмечен будет самой страшной карой –
Он, умирая, разум потеряет.
Он будет говорить:
– Жена моя!
Сейчас тебе я буду диктовать
Слова и фразы, важности огромной.
Они спасут несчастный наш народ.
И ты, жена, всё запиши дословно
И передай друзьям моим... –
Но речи
Белинского таким дышали бредом,
Таким непредсказуемым безумьем,
Что было ничего не разобрать,
И плакала жена, глотая слёзы...
Однако не к добру я, видно, вспомнил
Служителя проделок сатанинских.
Сквозь сон дневной расслышал: Кате плохо,
Тошнит и рвёт, наверно, отравленье.
Жена моя с прабабушкой прибегли
Ко всем известным средствам. Ну, а внучке
Всё хуже становилось – на кровати,
Широкой, итальянской, специально
К приезду купленной гостей желанных, –
Она лежала, словно лист опавший,
Случайно к нам в квартиру занесённый.
И завершилось это всё больницей,
Куда Катюшу с Надей положили,
Боясь опасных вирусов заморских.
Да я и сам, порядком измождённый
Болячками компьютерной закваски,
Благого послабленья ожидавший
От долгожданного приезда сына,
Вдруг ощутил, что следую примеру
Любимой внучки нашей. Надо было
В больницу съездить, ободрить попавших
В непрошенно-нежданный карантин,
Да отвезти продуктов разрешённых, –
Был вынужден всё это на Дениса
Переложить да на жену, надеясь,
Что за недельку, больше – полторы,
Пока нежданная заминка длится,
С моею хворью я, пожалуй, справлюсь
И затаённый план осуществлю.
Конечно, кроме выезда грибного
В берёзовские дачные места,
Мы думали свозить гостей канадских
На Яму Ганину, где в недра шахты
Останки царского семейства были
Большевиками сброшены. Источник
С ванкуверцами посетить хотели,
В котором батюшка старопышминский
Крестил меня недавно. На границу
Европы с Азией проехать собирались.
По всем местам приличным провести,
Которых в нашем городе немало
За два последних года накопилось.
А главное – мы с общего согласья
Решили, что в одном из старых храмов –
Предтеченском – Данис и Надя к тайне
Венчанья приобщатся, ну а с ними
И мы, родные их, Господней славой
Окажемся чуть-чуть озарены.
Но планы
не заладились...
Катюша
Не хочет лифтом подыматься. Быстро
По лестнице бежит, а мы за нею.
И вот она с седьмого этажа
В пролёт рукой нам машет торопливо:
– Ну, где вы там? –
Всё обошлось в больнице,
Лишь за день взяли тысячи по три
Да рацион щедящий прописали.
Ну, нет мороженого, это ладно,
Зато с утра – поход по магазинам.
И вынутые деньги из копилки,
Которые мы щедро собирали,
Катюше оказались в самый раз.
В то утро солнце так в окошко било,
Такой теплынью уголок мой скромный
Наполнило, что, хворь превозмогая,
Потопал я на кухню, где Валюша
Готовила большой семейный завтрак.
– Ну что? Поедем нынче на источник?
– А сможешь? – Так, наверное, смогу.
Вон солнышко-то нынче! – Ладно, едем. –
Прислушались – бежит на кухню Катя,
Весёлая, совсем не то, что раньше.
– А что ты, баба Валя, дашь поесть?
Я сильно, кажется, проголодалась.
– Давай мой руки да садись за стол. –
Но только мы с женою заикнулись
О том, что едем нынче на источник,
Как внучка тут же отложила вилку
И нам с такой решимостью сказала,
Что мельком мы с женой переглянулись:
– Да нет же! мы сегодня в «Бенеттон»
Пойдём. Я буду выбирать покупки.
Пусть будет шопинг, ладно, баба Валя?
– Да ладно уж, по-твоему пусть будет.
А то зачем же деньги из копилки
Мы вынули вчера? Пусть будет шопинг... –
И мы надолго, кажется, запомним,
Как внучка без обычной в эти годы
Поспешной жадности но очень строго,
С примеркой и советами – и с нами,
Но в большей части с мамой.
Ну, а папа
Носильщиком хорошим оказался –
С пакетами набитыми в руках
Ходил он и тихонько улыбался.
А мне Катюшин шопинг вышел боком.
Мои болячки снова обострились.
Всю ночь я бегал от горячей ванны
До уголка с моей кроватью,
ибо
В воде грячей с травами лесными
Одно спасенье было для меня.
Потом весь день я спал. Как из другого,
Чужого мира слыша, как нестройно,
Несогласованно семейство наше
Всё утро собиралось в зоопарк.
Потом ушло. Потом шумливый дождик
Стучал по жестяным карнизам звонко,
Как будто с неба сыпался горох.
«А ведь к грибам, наверно», – я подумал
И сразу сон увидел: по маслячьей
Дороге мы, смеясь, идём с Денисом,
А дождик так и сыплет, так и сыплет,
И мигои убежавшие старушки
Попрятались неведомо куда.
А надобно сказать, со дня приезда
Ванкуверцев, гостей желанных наших,
Дожди и впрямь грибные зарядили:
Пройдёт один, шумливый, с буйным громом
Ударит солнце, еле видным паром
Окутывая травы и деревья,
И снова гром гремит у горизонта,
И тучи грозовые наплывают,
И снова – струи частые дождя,
Тугие, как серебряные струны.
Уж мы шутили: – Свой заморский климат
На наш Урал вы, видно, привезли... –
А я заметил, как приятно было
Денису под наплывшим тёплым ливнем,
Наверно, что-нибудь напоминавшим
Из детских лет, – пройтись до магазина,
Купить продуктов самых дорогих:
Колбаски краковской, да буженины,
Да мяса запечённого, да фруктов,
Да ряженки (любимой с детских лет),
Да пива нулевого (для меня),
Да что-нибудь для Кати (по диете).
В сандалиях, в рубашке под дождём
Он радостно по городу родному
Шагал, а я всё как-то не решался
Сказать ему, что здешние дожди,
Вобравшие всю нечисть атмосферы,
Опасны для здоровья. Лично я,
Лишь попаду под дождик, заболею.
И до Дениса очередь дошла,
Да так, признаться должен, неудачно,
Что мы назначенный в престольном храме
Венчальный день перенести решили
На срок попозже, а, как вышло, сроком
Таким последний день перед отлётом
В Ванкувер оказался.
Я пытался
Дениса с Надей убедить, что, может,
Такое им даётся испытанье
И надобно его преодолеть.
Но понял сам – с такой температурой,
С таким печальным видом жениха
И батюшка венчание отменит.
А я себя большой надеждой тешил –
Вот вырвется Денис из рук болезни,
Вот напитает дождь лесные земли,
Вот солнце их теплом своим согреет,
И ринется грибов разнообразье
На Божий свет из влажной темноты!..
Мы быстро сына на ноги подняли.
И я окреп. И снова мы все вместе
Прошлись по городу – по новостройкам,
Которые столичности придали
Отдельным улицам и уголкам.
«Ну всё, еще дня два, и надо будет
С Денисом ехать в дачные леса».
Я видел, городские шампиньоны,
Предвестники грибов лесного царства,
Уже пробили на газонах землю
И бесполезной силой наливались,
Поскольку даже местные бомжи
Их на жарёху собирать не стали.
Итак, моё взыграло ретивое!
Итак, моя давнишняя мечта
Из области задумок виртуальных
Тихонечко к реальности тропинку
Протаптывать упорно принялась.
За шагом шаг.
За шагом шаг.
Но вскоре
Денис по скайпу получил посланье
От Линза-Хуна, как шутя прозвали
Денисова начальника мы с Валей,
Того владельца фирмы, на которой
Наш сын заказы разных предприятий
В сверхсрочные поекты превращал,
А это всё – в рабочие программы,
Чем зарабатывал себе на жизнь,
Ну и на жизнь, понятно, Литза-Хуна.
Вот, правда, бабушка у нас никак
Понять не может, как это проекты
В программы превращаются и в деньги.
Мы объяснить пытались сорок раз
И сорок раз печально убеждались
Что снова не сумели объяснить...
А между тем, послание гласило,
Что срочно надо начатый проект
Доделывать, доканчивать, сдавать,
Поскольку Олимпийский комитет
Намерен запустить объекты раньше,
Чем это оговаривал в контракте,
А потерять заказчика такого –
Немедленному краху равносильно.
– Так что, Денис, лететь в Ванкувер надо? –
Спросил я сына. – Что ты, папа, что ты!
Я это всё предусмотрел. Зачем же
Я ноотбук привёз? Проект мой – там.
Открою чемоданчик, к Интернету,
К шнуру вот этому, что накануне
Нам подвели, его я подключу,
И всё – уже сижу я за проектом... –
Но за проектом с нынешнего дня
Просиживал Денис, бывало, вечер,
Бывало, и полночи, а бывало –
Всё утро до обеда просидит...
Вот тут тебе и дождички грибные,
И страстное желание Дениса,
И более, чем страстное, – моё:
Пройтись с лукошком по родным местам...
К Берёзовску я ехал на маршрутке,
Мелькали перекрёстки, и кварталы
Поспешно пробегали. Я же думал,
Сначала и с обидой, и с печалью,
О том, что утром мне сказал Денис:
– Нет, папа, срочно надобно проект
Заканчивать. Там ждут. А за грибами
Ещё мы с вами съездим, даст Господь... –
Ну что же, ладно, мне не привыкать
В чуть грустном одиночестве скитаться
Под кущами берёзовского леса.
Лишь поначалу скучно, а потом
Пренепременно скука пропадает,
Пойдут грибы, – и до неё ли тут!
И вот уж на маслячьей я дорожке.
Привет тебе, знакомица моя!
Как без меня жила ты? Много ль ягод
Ты породила в придорожных травах?
Богат ли нынче твой грибной запас?
Вот вижу, вижу – в ельничке, что слева,
Блестят маслята золотистым светом.
Управлюсь с ними – к островкам сосновым,
Давно уж образованных дорогой,
А потому, обычно, грибоносных, –
Пойду тихонько к этим островкам.
Как водится, и там одни маслята.
Но чуть подальше странной полосой,
Захватывая правый лес сосновый
И левую берёзовую рощу,
В пределах этой полосы незримой,
Такие грузди дружною цепочкой
Шли, езжею дорогой прерываясь
И возникая вновь среди берёзок.
В самой же роще, светлой от берёз,
Совсем по непонятным мне законам,
То выйдет подберёзовиков войско,
То по пенькам и по земле – опята,
А то, подчас, и белые грибы.
Однако, если роща пустовала,
Я тут же к запасному варианту
Без долгих размышлений прибегал.
Пересекал дорогу и в ложбинку
Спускался до раскидистых берёз.
Грибы здесь попадались без разбора –
Моховики, маслята, сыроежки,
Волнушки, даже рыжики местами.
Но в чём уж невезенья я не знаю,
Так это в указаниях берёзы
С огромнейшим наростом тёмной чаги.
Прямёхонько указывал нарост
На море разливанное крапивы,
А в этом море на пенёк огромный,
От глаз чужих густой жалючкой скрытый,
Но весь как есть опятами обросший,
Понятно, августовскою порой.
В иные годы с этого лишь места,
Заняв мешки свежайшими грибами,
Я уходил, частенько отдыхая
И Бога за успех благодаря.
Был у меня, однако, и другой
Пенёк заветный, не пенёк, а пнище!
К нему вела по просеке тропинка
Всего-то метров, может быть, за триста.
Но можно было запросто пройти
Гигантский этот пень, довольно низкий
И бережно укрытый от прохожих
Стеной кустов, отростков и крапивы.
Лет пять назад я этот бурелом
Преодолел и вижу: старикашка
Опята крепкотелые срезает
И говорит: – Никак пенёк-то твой.
Бери ту сторону его, а эту
Уж я, поскольну начал, оберу... –
Так на двоих тот пень мы поделили.
Средь грибников – невероятный случай.
Когда я нынче к даче подходил,
То первым делом, по привычке давней,
Вокруг нестоптанного островка,
Примкнувшего одним свои концом
К сосне-красавице и муравою
Заросшего, я обошел неспешно
И, к усиленью хмурости моей,
Ни одного гриба не обнаружил.
Ни разу этот мудрый островок
Ещё меня не подводил. И нынче
Он не подвёл... Поэтому, наверно,
В моём мешке прозрачно-невеликом,
Так, в треть его, совсем не плотной кучкой
Лежали разномастные грибы.
И я впервые, в самом добром смысле,
Подумал: хорошо, что нет Дениса,
А то бы что ему я показал?
Ведь даже ни одной старушки нынче
(А здешние старушки дело знают!)
На радостном пути моём заветном
Не встретилось и вскользь не промелькнуло.
Но я себя ещё надеждой тешил:
Передо мной ещё четыре места,
Где я могу свою потешить страсть...
Из просеки, в конце ее, лишь стоит
Свернуть направо, как пойдёт дорога,
Давно уже неезжая, но, Боже,
Красивая чудесной красотой –
Не частой, необычной, благолепной!
По сторонам аллеи той деревья,
Всегда весёлые, всегда сквозные,
Так что светло и в пасмурные дни
Здесь, на дороге, словно в рай ведущей.
Грибы здесь редко можно было встретить,
Но сразу поднималось настроенье
При виде ровной, как стена, опушки,
Которую, наверно, можно было
Назвать и раем – я из этих мест
Ни разу без грибов первостатейных
Не возвращался. Хоть с десяток, право,
Да попадёт. А иногда и в лес
Я от опушки этой углублялся,
Срезая важно плотные обабки,
И прочие достойные грибы.
Но нынче даже райский уголок
Мне нищенским приютом показался.
Лишь три лисички да обабок старый,
Который тут же выбросить пришлось,
Попались мне. И все мои надежды
Пришлись на скромный смешанный лесок,
Что протянулся вдоль дороги к ТЭЦ,
Засыпанной щебёнкой, но пробитой
Гружеными машинами до рытвин,
Наполненных водицей дождевой.
Лет пять назад, наверное, не больше,
Скитаясь по грибным местам окрестным
И убедясь в бесплодности похода,
Я так решил: «Зайду в лесок, и хватит,
Не солоно хлебавши поплетусь
До дому...» Я прошёлся по опушкам.
Они, как лес тогдашний, пустовали –
Ни ягод, ни грибов я не приметил.
Но что-то непонятное толкнуло
Меня войти в неведомую часть
Лесочка этого, в его глубинку,
Где, как я знал, болотце находилось,
А я болот, не знаю как, боюсь.
Но в этот раз трусливо-осторожно,
Вооружившись палкой суковатой,
Я всё-таки вошел в глухое царство
И посох от волненья уронил.
Почти под каждой приболотной кочкой
Рос подосиновик. Как костерки,
Горели шляпки в затемнённой чаще,
И как же счастлив был я, Боже мой!..
Однако в этот мой приход болотце
С волшебными своими берегами
Порадовать пришельца не решилось,
И со своею стыдно-лёгкой тарой
В сердцах я сплюнул и пошёл обратно,
Покачивая старой головой.
Я шел своей привычною тропинкой
Сквозь сосняки, разбавленные густо
Берёзами, но почему-то здесь
Росли коровники, а мы с женою
Пренебрегали мы, – и напрасно.
Однажды мы под грузом засолили
Не очень симпатичные грибы,
Ну а когда достали – изумились:
Вкусней груздей чернушки оказались
И белизной не уступали им.
Я шёл пустынным лесом, и неспешно
Овладевали мной худые мысли.
Теперь я точно знал – мои болезни
Случились по единственной причине.
Наверно, с год назад, когда в архивы
Своих стихов и прозы я, как мышь
Церковно-монастырская, нежданно
Без всякой задней мысли углубился,
Я понял, не без ужаса, конечно,
Что мне лихая доля предстоит:
Все прежние труды перепечатать,
Отредактировать и в электронном виде
Определить в десятки книг, о чём я
Ещё вчера не думал не гадал.
И тут одна помеха оказалась
(Как я тогда подумал легковерно) –
Ходить на службы в храм. Но это можно
Легко исправить. Для перепечатки,
Работы механической, не нужно
Особого настроя, вдохновенья,
И значит я без исповедей частых
И без причастий (временно, конечно)
Без всякого сомненья обойдусь.
Но так моя работа затянулась,
Но так перед компьютером согнула,
Что я семь месяцев, не разгибаясь,
Сидел сидмя и выбирался в храм,
Когда совсем уж совесть заедала.
И что же? – я свою работу сделал,
Но не прошло еще и пары дней
Как все, как есть, от жизни от сидячей
Болезни навязались на меня.
Да ведь с такою силой небывалой,
Что даже к дню Денисова приезда
Они еще не стихли, не прошли.
Такое заслужил я наказанье,
Верней сказать – такое поученье
За страшный грех, который осознал
Уже во время длительной болезни.
Признаться, я был просто потрясён
Тем, что с таким безумьем отказался
(И пусть на месяц – это ль оправданье?)
От самой дорогой святыни в мире,
Которую вымаливал у Бога
Любой святой – святейшего святее.
Какой же я великий принял грех!
И нынешнего лета нестроенья,
Обвальное крушенье наших планов –
Не результат ли этого греха?
Хотя любви Господней нет предела!
Я должен был смиряться в униженьи,
А выпал вдруг такой чудесный день,
Когда наладилось моё здоровье,
Когда сошлись желанья Нади, Кати,
И главное – в работе над проектом
Нежданное окно образовалось
У сына, и как раз на этот день
Жена взяла заранее билеты
В бюро экскурсионном.
В монастырь
На Яме Ганиной нас вёз автобус
Под шелест монотонного дождя,
Но только мы под церковью надвратной
Прошли во двор и в монастырской лавке
Румяных калачей себе купили,
Ещё горячих, пышных, запашистых, –
Как в небе разошлись седые тучи,
И в виде золотого калача
Явилось солнце,
и с таким чудесным
Смиренным настроеньем мы входили
В седмицу деревянных жёлтых храмов,
Молились, и иконы целовали,
И батюшка в одном из храмов Катю
Благословил, узнав, что путь её
Почти на полпланеты протянулся
До Ямы Ганиной.
Я первым вышел
Из храма и увидел на полянке,
Ярко-зелёной, прибранной и чистой,
Грибы, да не какие-нибудь – грузди!
Их не было нигде еще, а здесь,
В монастыре, они росли, и первым
Был я, кто по лесной своей привычке
Не удержался и грибы сорвал.
Заметить должен, что прекрасных дней,
Внеплановых, но светлых, благодатных
Совсем не так уж мало выпадало,
Само собой, как будто для смягченья
Разрушенной идиллии моей.
Припоминаю наш поход совместный
В парк Маяковского. Искрилось солнце.
Стучал трамвай по рельсам. Но Катюше
Езда такая нравилась. Она
По сторонам смотрела с любопытством.
Особенно ей были интересны
Трамвайные крутые повороты
Налево и направо. Ну, а в парке
Ей больше всех понравилось катанье
На пони. Восседая на лошадке,
Она сияла разве чуть поменьше,
Чем солнце в небе. А еще Катюша
На электромобиле покаталась
На все на сто. А мы на шашлыки,
Прекрасно испечённые, с приправой,
Такой же изумительно-прекрасной,
Напали, по пригоркам находившись
И аппетита должного набравшись.
Но мне припомнился и день иной,
Точней не день, а лишь его частица.
Мы, кажется, смотрели фильм какой-то.
Он был неинтересным. И тихонько
Мы меж собой о чем-то говорили.
А Катя в это время рисовала
В гостиной, позвала зачем-то Надю –
Наверное, понадобилась помощь.
Минутки две в гостиной тишина
Царила необычная.
И вдруг
В прихожую с листком выходит Катя,
Листок к дверям липучкой прикрепляет
И говорит, точнее объявляет,
Как в филармонии конферансье:
– Сегодня прозвучит для вас концерт
Из музыки... («Как, мама?» – «Грига»)... Грига! –
Пока толпились у афиши люди,
Возжаждавшие к музыке великой
Немедленно, сейчас же приобщиться,
Пока читали крупные слова:
«КОНЦЕРТ ИДЁТ! ИДИТЕ! ПРИХОДИТЕ!»,
Мы с Катей за прикрытыми дверями
Поспешно, но с большим, понятно, вкусом,
На диске Грига выбирали опус,
Который бы всех нас без исключенья
Пленил.
И вот когда народ расселся
И перестал шуметь, ногами шаркать,
Катюша объявила из «Пер Гюнта»
«Анитры танец», и рукой взмахнула,
Как самый настоящий дирижёр,
И, словно из тюрьмы освобождённый,
Из диска вырвался и зазвучал
Изящно-хрупкий, трепетно-щемящий,
Печально-нежный танец,
и у многих
Участников бесплатного концерта
Слезинки появились на глазах...
Короче, всё вершилось не по плану,
Не по обычной логике событий,
А как-то явно не по воле нашей,
А по каким-то силам, непонятным
Ни сердцу ни уму.
Вот и венчанье,
Наверно, далеко не в лучший день,
Перед отъездом самым, состоялось.
Как скалы, тучи чёрные на небе
Тревожно громоздились друг на друга.
Но над Ивановскими куполами
Сияло солнце. В храме – полумрак.
Лишь свет свечей, да утварная медь,
Да позолота царственных корон,
Которые на головы Дениса
И Нади самый старый в этом храме,
А может, и в епархии во всей,
Священник Иоанн воздел руками
Своими добрыми и сокровенно
Напутственное слово произнёс:
– Денис! Надежда! Вы теперь не просто
Муж и жена. Вы с нынешнего дня,
Благословенное Всевышним Богом,
Единое Одно, без разделенья.
Живите дружно, и детей рожайте,
И в благодатных Заповедях Божьих
Воспитывайте их...
Немного позже
Мы подошли к нему благословиться:
Денис с семьёй – на дальнюю дорогу,
Мы – чтоб быстрее годы пролетели
До новой встречи.
Батюшка смиренно
Благословил и расспросил Дениса,
Как службы в ихнем храме православном
Проходят. И вторично пожелал
Счастливого полёта.
И случилось
Такое, что не сразу осозналось
Как мной, так, может быть, и остальными.
Простились мы. И на такси в Кольцово
Уехали под вечер гости наши.
А рано утром звонкий домофон
Вдруг затрезвонил. Снова появились
В прихожей наши дети. Отменили
Их рейс ночной по случаю поломки
Авиалайнера. Лишь через сутки
Им удалось в Ванкувер улететь.
А я потом не раз об этом думал:
А если бы не позднее венчанье?
А если бы не то благословенье
Священника? А если бы не та
Отмена рейса? Если б неполадки
Беспечно не заметили?... О Боже!
Что бало бы?
Что было бы?
Что было?..
Я и сейчас подумаю о том –
И всё в душе безумно холодеет...
Читатель милый! И тебя, наверно,
Не обошли те скорби и печали,
Которые нас властно в плен берут,
Когда к нам в гости дети приезжают,
Спустя безмерно длившиеся годы,
Проводят с нами дней круговороты,
Несущиеся с быстротой надрывной,
А после вновь надолго уезжают,
И как же тяжко первою порой
Бродить по гулкой тишине квартиры,
Так сразу и жестоко опустевшей.
Мы раньше сына в письмах подбодряли,
А нынче он решил нас подбодрить
И написал по скайпу: мол, тоску
Молитвой прогоняйте. Но молитва,
Признаться, помогла нам лишь немного.
И чтобы сбить опасную волну
Мирской тоски, безволия мирского,
Жена купила на остатки денег
(О, это есть в характере ее!)
В семи томах собранье сочинений
Святителя Игнатия. Его мы
Любили, кое-что читали, только
Столь полным Брянчаниновым владеть,
Мы с Валентиной даже не мечтали.
На «Судьбах Божиих» открылся том,
И я, признаться, снова подивился,
Что тема брянчаниновской статьи
Пересеклась с раздумьями моими.
Нет случая слепого! – так святитель
Свой начал труд. – Бог управляет миром.
И всё, что совершается на небе
И на земле, единственно по воле
Господней совершается, по плану,
По промыслу, которые постичь
Греховному сознанью невозможно. –
И потому лишь малая частичка
Открылась мне того большого плана,
Который в рамки тайные вобрал
Приезд Дениса, Нади и Катюши.
Я сразу лишь увидел только то,
Что рушатся мои предположенья –
Где, что, когда и как должно вершиться,
И эту нестыковку объяснил
Моим греховным охлажденьем к вере
(И здесь, наверно, не было просчёта).
Но, пробегая строчки «Судеб Божьих»,
Я прочитал, что Бог одновременно
Так управляет каждым человеком,
Что в каждое мгновенье, в каждом действе
Он в нас, своих твореньях, и мгновенья,
И действа все использует для блага,
Пусть для кого-то нынче вразумленье,
А для кого-то радость, – всё равно
В итоге всё лишь благом обернётся. –
И, ежели задуманная мной
Поездка на источник провалилась,
То это было мне лишь указанье
На прежнюю мою греховность. После
Предупрежденье это обернётся
Серьёзным пониманьем, что не всё,
Что я хотел, мне самому полезно,
Тем более Денису, Наде, Кате,
Жене и матери моей. Что планы
Господни совпадают очень редко
С задумками людскими, большей частью
Таящими в себе обман и зло.
Что было б с Катей, если б на источник
Поездка состоялась и она,
Ослабленная нездоровьем, тоже
Вдруг захотела, подражая нам,
В источнике холодном искупаться?
Ведь даже я, уже не первый год
Поклонник горных струй старопышминских,
В источнике азартно окунувшись
Четыре раза, тут же заработал
Склероза обостренье. Впрочем, позже
Об этом страшном годе будет речь.
А мы, читатель, неспеша вернёмся
К моим прозреньям, запоздалым, правда.
Немного выше я привёл слова
Святителя Игнатия о том, что
И вразумленья Божьи нас в итоге
К благому завершению ведут.
Казалось бы, что было в том плохого,
Когда бы мы своим семейством дружно
В берёзовские двинулись леса?
Припомнили бы многое, местечки
Знакомые неспешно обошли,
Грибов, пусть на жарёху, но набрали.
И эта отменённая поездка
Тогда меня в обиду и печаль
Повергла крепко. А теперь я вижу
Одни благие, добрые деянья
В несостоявшемся походе том.
И я, лишь потому, что страсть моя
Пустою оказалась, – обостренья
Болезней непрошедших избежал.
Денис хотел, конечно, за грибами
Со мною вырваться, но целый день
Он потерял бы, а проект, возможно,
Не сделал к сроку, и скорей всего
Заказчика серьёзного их фирма
В то время потеряла, а сегодня
Стабильной бы работы он лишился.
Катюша от сорвавшейся поездки
И вовсе ничего не потеряла –
Она совместно с бабушкой и мамой
Какой-то супермаркет посетила,
В котором, должен прямо вам признаться,
И сам я не бывал. А больше всех
Прабабушка Катюши дивидендов
В день неплановый приобрела –
Она в целебной доброй тишине
В притихшей спальне славно отдохнула.
О судьбы Божии! О славный план
Всеобщей нашей жизни! Если б только
Господней воли мы не нарушали
Своею волей, страстной и растленной!
Когда б свои задумки и стремленья
Умели и желали бы сверять
С Божественными судьбами – своими,
Своих родных, друзей и не друзей,
С Божественными судьбами народа,
С которым мы кровинка от кровинки,
От плоти плоть и от души душа!
Как жизнь бы наша двинулась свободно!
Каким бы счастьем мы светились, точно
Подсвечники с горящими свечами
В нас вставлены всесильною рукой!
Но с сатанинской желчью и упорством
Нечеловеческим мы не желаем
Об этом думать даже, а не то чтоб
Сверять свои разрозненные планы
С Божественными планами любви.
И сами же от этого страдаем,
И сами же смириться не хотим...
И год прошел. И наступило лето.
Но странным был уж сам его приход.
Черёмушники, яблоньки и клёны
Весною расцветали раньше срока
И раньше срока лепестки роняли.
Ранетки и рябины налились
С какою-то поспешной быстротою
Зелёными незрелыми плодами.
И травы на газонах в рост пустились
С такою ярой силой, что, что таджики
В своих оранжевых рабочих робах
Косили их уже не первый раз.
И раньше времени прошли дожди,
Шумливые, с короткою грозою.
И шампиньоны, нарушая сроки,
В садах и на газонах появились,
И даже там, где раньше не росли.
Всё так! всё так! должна же быть награда
За вразумленья свыше, что недаром,
Конечно же, недаром получил я
За все мои смятенья и грехи!
Вот доброе начало, вот вступленье
К несостоявшейся охоте третьей,
Ведь должен я пройти свой многолетний,
Испытанный и щедрый путь грибной.
Но вот, но вот, сначала даже в радость,
Пошли деньки с таким теплом желанным,
С таким весёлым и лучистым солнцем,
Что с самого рассвета до заката
Во все свои силёнки птицы пели,
А пляжи возле рек и водоёмов
Настолько были людом позабиты,
Что можно было в миг иной подумать,
Уж не на юг ли ты попал... Недаром
Шутили остряки: «На юг мы раньше
Стремились, чтоб получше загореть,
А нынче к нам южане приезжают...»
Однако благодатная теплынь,
В раскидистых объятиях которой
Весь мир благоухал и наслаждался,
В какой-то незаметный глазу миг
Перешагнула тайную границу,
И обжигающе-палящий зной
Уже томил и травы, и деревья,
Зверьё и птиц; и те же шутники
Невесело смеялись: «Нет, без юга
Нам и на этот раз не обойтись,
Вот только не загар нам будет нужен
А море, чтоб от зноя отдохнуть...»
И кто-то уезжал, но мы-то, в целом,
На каменной уральской сковородке,
Как будущие грешники в аду,
Поджаривались так, что начинало
Палёным пахнуть.
Солнечный огонь
Сжигал траву на городских газонах,
И даже поливальные машины,
Все в дело брошенные до единой,
Траву от выгоранья не спасали.
Ещё, собравшись в парках и садах,
Деревья общей массою держались,
Но крайние из них теряли свежесть,
Шуршали жухлою листвой при ветре,
А уличные липы-тополя
Струили в воздух смолянисто-дымный,
Горелый запах.
Впрочем, это только
Могло казаться, потому что город,
Перегружённый торфом, сам дымился
То там то сям, как будто поле боя
В картине-полотне Бондарчука
По полотну-роману Льва Толстого.
Недели две развергшееся пекло
Палило наш уральский бедный край.
Ни днём ни ночью не было спасенья.
А как-то утром вовсе белым дымом
Весь город занесло – угарным, едким,
Хоть в пору одевай противогазы,
Да только где их нам, сермяжным, взять?
За городом торфяники горели.
Леса вокруг торфяников. Массивы
Лесные где-то в северных районах.
На Яме Ганиной Державный храм
Сгорел дотла. Чуть раньше загорелся
И Камень Денежкин – подумать только! –
Хранимый всей страною заповедник...
А между тем, страна уже сама
От едкого пожара задыхалась.
И если раньше, в прошлые года,
Безжалостные очаги огня
Дальневосточную тайгу крушили,
Да кое-где сибирские леса,
То нынче, в обезумевшее лето,
От тех, уже привычных очагов
По всей России искры разлетелись,
И самые суровые пожары
В краях и областях вокруг Москвы
С непостижимой злобой полыхали.
Дотла сгорали хлебные поля,
До головёшек и печей кирпичных
Деревни, что стояли тут веками
И помнили нашествие монголов.
Сгорали деревянные мосты.
Столбы с электропроводами. Люди,
Которые покинуть не успели
Горящих изб. Машины, трактора.
Склады с боеприпасами. Цистерны
С бензином, керосином и другими
Нефтепродуктами. Огня стихия
Неслась к Москве. Уже стоял в столице,
Подобием осеннего тумана,
Дым от пожаров, плотный и опасный.
Столица задыхалась.
Президент
С великим опозданьем объявил
Аврал по всей стране.
Но не хватало
Бригад пожарных, техники, воды.
Пожар вовсю пылал и не сдавался...
Когда-то, двести лет тому назад,
Ну, может, чуть побольше, в стольном граде,
Захваченном в те дни Наполеоном,
Решились москвичи на шаг последний,
Чтоб вытурить нахального врага, –
Москву они сожгли. А мы-то что?
А мы-то что, читатель мой, хотели?
Своей беспечностью, своею ленью,
Своим духовным гнусным разложеньем,
Своею волей, горестно-безумной,
Своим непониманьем воли Божьей,
Засеявшие по Руси пожары
И их пожавшие, –
что мы хотели?
Сжечь навсегда московских оглоедов?
Или себя навеки погубить?
В разгар пожарного столпотворенья,
Когда еще Россия полыхала
И полыхали жаром небеса,
В посёлках наших, городах и сёлах
Прошли молебны с крестными ходами.
И мне случилось на таком молебне
Покаяться. Со всем честным народом
Молился я, чтоб страшная жара
Спасительной прохладой обернулась;
Чтоб на огонь и высохшую землю
Пролились долгожданные дожди.
Молился я, чтоб был прощён мой грех
Гордыни позапрошлогодней; чтобы
Мне удавалось собственную волю
Пред волею Божественной смирять.
И чтобы никаких не строить планов
По поводу гостей далёких наших,
А чтобы эти планы, эти судьбы
Один лишь только Бог осуществлял.
Он любит нас, и потому Он лучший
Осуществитель бренных жизней наших.
И, уж признаюсь, я еще молился,
Чтоб страсть моя грибная поутихла,
Как приутихла к авторучке страсть.
Пусть эти вечные мои кумиры
Предельно перед Богом потускнеют
И никогда Его не заслонят...
Пока я так молился, что-то в мире
Произошло. Горячий душный вечер
Вдруг стал иным. Забытою прохладой
Повеяло. По небу облака
Поплыли, в тучи чёрные сгущаясь.
И я ещё до дома не дошёл,
Как доджик сыпанул, алмазно-крупный,
Вечерним низким солнцем озарённый.
О, Боже! – сколько новое Твоё
Прощение мы, люди, помнить будем?
18 октября 2010 года,
свтт. Петра, Алексия, Ионы, Макария, Филиппа, Иова,
Ермогена, Тихона, Петра, Филарета, Иннокентия и Макария,
Московских и всея России чудотворцев.
26 октября 2010 года,
Иверской иконы Божией Матери.
