Август

«Набатом бью в колокола!»

 

АВГУСТ

 

Поэма поздних прозрений

 

Я привык уже ко всему: оттуда,

Откуда я вырвался, мне обычным

Казался мир, прожжённый снарядом,

Пробитый штыком, окрученный туго

Колючей проволокой, постыло

Воняющий потом и кислым хлебом...

 

Эдуард БАГРИЦКИЙ.

«Февраль»

 

Ах, славно как!

По электронной почте

Пришло письмо от сына из Канады,

В котором строчка каждая светилась

Почти забытым нами оптимизмом,

Такой весёлой радостной надеждой,

Как будто всё, что в строчках сочинилось,

Исполнится с неколебимой силой,

С которой исполняются лишь в детстве

Лыбые пожеланья и мечты.

 

Денис писал:

«А мы уже билеты,

С посадкою во Франкфурте-на-Майне,

Купили и до вашей, и до нашей,

Седой, как мир, земли среднеуральской,

Которую и любим мы, и помним,

И так решили нынче посетить,

Чтобы июль, и август, и сентябрь,

А если по-другому, чтобы лето

(Надеемся без снега!) провести...

Вот я пишу сейчас и вспоминаю,

Как вместе с папой, кажется, в июле

Мы по лесной дорожке, возле дачи

Маслята собирали.

Что-то крепко

Мне захотелось по местечкам прежним

С корзинкой ли, с ведёрком ли пройти...

А, кстати, папа, уцелели ли ножик,

Складной и с лезвием, удобным очень

Срезать грибы?»

 

Понятно, уцелел!

Я всякий раз на третью с ним охоту

Хожу, как срок придёт, и ножик этот

Мне славно служит.

Я тогда подумал:

Как хорошо, что сыну захотелось

Пройти по нашинским грибным местам.

Уж я ему, конечно, покажу

И рощицы, и тропки, и полянки,

И ельники, и каждый пень опячий,

И солнечные хвойные пригорки,

Где наст едва приподнят от груздей...

 

Я начинал охоту ранним утром,

Когда трава еще в росе купалась,

И солнце лишь высокие верхушки

Своим прохладным светом озаряло,

И птицы только начинали петь.

Я корку хлеба отрезал на кухне,

С тепличной грядки пару огурцов

Срывал и с этим мизерным запасом

Через калитку шёл к соседней роще,

Откуда неизменно начиналась

Моя охота третья.

В самом деле,

В сосновой роще вдоль заплотов старых

Находчивые жители делянки

Отмерили себе, огородили,

Вспахали, унавозили изрядно

И в некое подобие побочных

Картофельных плантаций превратили.

Так вот, промеж делянок, по овражкам,

По бережкам межей, травой заросшим,

Такие высыпали шампиньоны,

Каких, бывало, и в лесу не сыщешь –

Высокие и плотные, как будто

Перед тобою белые грибы.

В сосновой роще попадали также

Ядрёные маслята – на полянках,

Вдоль множества тропинок, на опушке,

Которая переходила в поле...

 

О, поле, поле! Кто тебя засеял? –

Совхоз тебя засеивал люцерной,

Подсолнухом, горохом, кукурузой

Да иногда, на радость всем, картошкой.

И нужно было поля ближний угол

Покруче срезать, чтобы прямо выйти

К трём старым соснам, что углом из леса

Неловко выступали.

Наш сосед,

Когда мы деревенский дом купили,

Сказал, рукою указав на сосны:

– Какой бы год ни выдался, маслята

Там вырастают раньше всех грибов... –

И точно ведь! Ещё в помине нету

Дождевиков с синявками – у сосен,

Пройдясь неторопливыми кругами,

Маслят я на жарёху набирал.

А ближе к осени по колеям

Когда-то здесь машины буксовавшей,

По колеям, давно уже оплывшим,

Заросшим кучерявой муравой,

Весёлыми семейками опята

Усаживались дружно и бесстрашно,

И приходилось часто распрямляться,

Чтоб дать спине немножко отдохнуть.

 

Сквозь редкий березняк я шёл к овражку

Перед лесной дорогой. Меж берёзок

Всегда росла высокая трава,

Напоминавшая чубы казачьи,

Поднявшиеся дыбом, как когда-то

Волосья у философа Хомы,

Когда он Вия жуткого увидел.

В чащобе этой вздыбленной травы

Лишь очень редко грузди попадали,

К дороге ближе, но зато лже-грузди,

Цедившие при срезе молоко,

Так и хрустели сочно под ногами.

 

И здесь в иные годы, вдоль оврага,

У дюжины сбежавшихся тропинок,

Вослед дождям, усердно лес полившим,

Маслята появлялись, словно капли

Расплавленного золота сверкая.

Не очень часто здесь росли синявки,

И, добавляя к собранным маслятам

Синявок фиолетовые шляпки,

Я радовался: то-то в сковородке

Они с лучком и маслом зашкварчат!..

 

Но дальше, дальше!

Мы с тобой, читатель,

Уж перешли проезжую дорогу,

Забрали чуть правее и меж сосен

Увидели зелёный треугольник,

Как будто бы громадный броненосец

Одним отвесным боком прислонился

К дороге полуброшенной; с другого ж –

Плескалась яркой зеленью поляна,

Заросшая крапивой. Чуть подальше

Цементная темнела куча, словно

Развёрнутая башня на борту.

Всегда на борт лесного корабля

Ступал я и с почтеньем, и с тревогой:

Как встретит гостя он на этот раз?

Но вон под ёлкой вижу я обабок,

А около раскидистого пня

Не белый ли уж гриб? Конечно, белый!

А за пеньком еще таких же два!..

 

Уже мешок из полиэтилена

Весомым стал. Но впереди, пожалуй,

Не менее удачные места.

Сойдя с кормы гиганта-броненосца

На мягкую тропинку к сосняку,

Разрубленному просекой давнишней,

Мы вскоре пень берёзовый увидим.

Сейчас волнушки около него,

В сырой, росою смоченной ложбинке,

А к осени маслят узорный бисер

Усыплет полусгнившую кору,

Пойдёт по еле видимым корням,

Упорно до ложбинки доберётся

И – вот уж точно чудо! – за сосною,

От пня совсем прилично удалённой,

Закончит наступление своё.

 

Но дальше лес идёт на редкость странный,

Всегда травой высокою поросший,

Меня он не порадовал ни разу –

Ни одного гриба здесь не нашёл я,

Но землянику всем семейством нашим

Мы собирали в банки и бидоны,

Но тоже далеко не каждый год.

 

Однако стоило забрать левее,

Сойти в низинку, где стоят берёзы,

Могучие, седые, в три обхвата,

А чуть подальше частый березняк

Высвечивал сосновую чащобу, –

Здесь на пеньках, и молодых, и старых,

А иногда и на деревьях прямо

И в травах меж берёз и стройных сосен,

Опят такое было изобилье,

Что вся моя прихваченная тара

До верху наполнялась и трещала,

И я дары лесные нёс на дачу,

Как тара грузом, радостью наполнен.

 

Но если только время для опят

По той поре еще не подоспело,

Заход сюда был лишним, бесполезным –

Хоть бы бычок какой-нибудь попался,

А то ведь, ровным счётом, – ничего!..

Тогда поспешным шагом обречённым

Я шёл к началу просеки широкой,

Где все грибы удачно попадались,

И лишь, пожалуй, не было груздей.

 

А вот уж и своротка, по которой

На дальние поля и сенокосы

Нечасто ездят жители посёлка,

И потому ярчайшею травою

Дорога каждым годом зарастает.

А в тот блаженный год, второй иль третий,

Как дачу возле леса мы купили,

Трава была такая, хоть валяйся,

Хоть кувыркайся, хоть кричмя кричи.

Наверно, потому, когда с Денисом

Мы вышли на дорогу и когда

Увидел он, каким грибным потоком,

Сверкающим и солнцем, и росою,

Раскинулось проросшее богатство, –

Он закричал во всё ребячье горло:

– Маслят-то сколько!.. –

И дорога наша,

Ещё совсем пустая, в лёгкой дымке,

Дремавшая в прохладной тишине, –

Наполнилась старушками, как будто

Они сидели тихо за кустами

И голоса Денискиного ждали.

– Дениска! – я сказал в расстройстве сыну. –

Ну кто ж кричит, охотясь за грибами,

Что много видишь их перед собою?

Ты радуйся, да собирай молчком.

А так они с испугу в этом месте

Совсем расти с годами перестанут... –

Но, кажется, мои увещеванья

В тот день без всякой пользы прозвучали:

Грибов хватило всем – и нам с Денисом,

И разномастным местным старушонкам,

Неведомо откуда набежавшим,

Да и другим, наверно, грибникам.

Зато для нас с тех пор дорога эта

Маслячьей стала. Так и закрепилось

За ней названье.

И сюда-то сына

Хотел я первым делом привести.

Пусть вспомнит случай тот и посмеётся,

А если лето выпадет грибное,

То и маслят прилично наберёт.

 

Читатель мой! На этом щедром месте

Мы оборвём привычный путь грибной,

Которым я, уж сотню раз, наверно,

Прошел за тридцать лет.

Слегка попозже

Мы, может быть, его и завершим,

Уже походом с сыном и невесткой.

Ну, а теперь вернёмся к дням, с которых

Повествованье наше началось.

 

Рейс был ночной. Из Франкфурта-на-Майне

Авиалайнер прилетел под утро.

Наверно, с час до этого с женою

Мы, словно иностранные туристы,

Ходили по кольцовским терминалам,

Таким сверкающим и современным,

Что можно было без труда представить,

Что мы в канадском аэропорту.

Смотря сквозь стену зала ожиданья,

Прозрачную и чистую до блеска,

Я предсказал пророчески:

– Сейчас

Катюша выбежит! –

И, точно, внучка

В цепочке выходящих появилась

Стремительно (и это ли не чудо?),

Смотря на нас и нам рукой махая.

Она и в первый раз опередила

Дениса с Надей, но теперь была

Не той смешливой крошкой, а подросшей

Девятилетней девочкой. И кто ей

То место подсказал, где мы стояли

Среди густой встречающей толпы?

 

И первое застолье. Боже правый,

Какое это всё-таки блаженство,

Пускай не через многие, но годы,

Собраться тесным кругом за домашним

Предельно переполненным столом!

Денису пиво лью, а он смеётся:

– Да я теперь, по вере-то, непьющий.

И Надя. Нам водички минеральной

Вот с нею мы до сна м посидим...

 

До сна, конечно же. Полсуток лёту.

Да пять часов во Франкфурте-на-Майне –

Великом городе, где бесподобный Гёте

На свет явился, автор мудрой саги

О том, что Бог позволили Вельзевулу, –

Стремящуюся к истине и правде,

И счастью, – всеми тяжкими грехами

Доверчивую душу искушать

Бедняги Фауста. Конечно, вышло

Не как старался сделать Мефистофель,

А как Господь хотел... Но Фауст, Фауст,

Уж сколько он-то горюшка хватил...

 

Но в этом славном Франкфурте-на-Майне

Уже другой, российский, Мефистофель

Жил и дела ужасные творил.

Нося в себе смертельную чахотку

И от неё пытаясь излечиться,

По гётевскому городу ходил он

И, кашляя, вынашивал статьи

О Пушкине, опять пришедшем к Богу,

И как мешало это нигилизму,

Негласному развитию его,

И как его, поэта, солнце наше,

Низвергнуть надо было, чёрной тучей

Пусть даже лживой критики закрыть.

Бог попустил и этой тёмной силе

Вершить в народе нашем искушенье,

И это искушение – от Бога,

От Пушкина и веры уведёт

Россию-матушку.

И всё же демон,

Безверье в людях сеющий, – наказан,

Отмечен будет самой страшной карой –

Он, умирая, разум потеряет.

Он будет говорить:

– Жена моя!

Сейчас тебе я буду диктовать

Слова и фразы, важности огромной.

Они спасут несчастный наш народ.

И ты, жена, всё запиши дословно

И передай друзьям моим... –

Но речи

Белинского таким дышали бредом,

Таким непредсказуемым безумьем,

Что было ничего не разобрать,

И плакала жена, глотая слёзы...

 

Однако не к добру я, видно, вспомнил

Служителя проделок сатанинских.

Сквозь сон дневной расслышал: Кате плохо,

Тошнит и рвёт, наверно, отравленье.

Жена моя с прабабушкой прибегли

Ко всем известным средствам. Ну, а внучке

Всё хуже становилось – на кровати,

Широкой, итальянской, специально

К приезду купленной гостей желанных, –

Она лежала, словно лист опавший,

Случайно к нам в квартиру занесённый.

И завершилось это всё больницей,

Куда Катюшу с Надей положили,

Боясь опасных вирусов заморских.

 

Да я и сам, порядком измождённый

Болячками компьютерной закваски,

Благого послабленья ожидавший

От долгожданного приезда сына,

Вдруг ощутил, что следую примеру

Любимой внучки нашей. Надо было

В больницу съездить, ободрить попавших

В непрошенно-нежданный карантин,

Да отвезти продуктов разрешённых, –

Был вынужден всё это на Дениса

Переложить да на жену, надеясь,

Что за недельку, больше – полторы,

Пока нежданная заминка длится,

С моею хворью я, пожалуй, справлюсь

И затаённый план осуществлю.

 

Конечно, кроме выезда грибного

В берёзовские дачные места,

Мы думали свозить гостей канадских

На Яму Ганину, где в недра шахты

Останки царского семейства были

Большевиками сброшены. Источник

С ванкуверцами посетить хотели,

В котором батюшка старопышминский

Крестил меня недавно. На границу

Европы с Азией проехать собирались.

По всем местам приличным провести,

Которых в нашем городе немало

За два последних года накопилось.

А главное – мы с общего согласья

Решили, что в одном из старых храмов –

Предтеченском – Данис и Надя к тайне

Венчанья приобщатся, ну а с ними

И мы, родные их, Господней славой

Окажемся чуть-чуть озарены.

Но планы

не заладились...

 

Катюша

Не хочет лифтом подыматься. Быстро

По лестнице бежит, а мы за нею.

И вот она с седьмого этажа

В пролёт рукой нам машет торопливо:

– Ну, где вы там? –

Всё обошлось в больнице,

Лишь за день взяли тысячи по три

Да рацион щедящий прописали.

Ну, нет мороженого, это ладно,

Зато с утра – поход по магазинам.

И вынутые деньги из копилки,

Которые мы щедро собирали,

Катюше оказались в самый раз.

 

В то утро солнце так в окошко било,

Такой теплынью уголок мой скромный

Наполнило, что, хворь превозмогая,

Потопал я на кухню, где Валюша

Готовила большой семейный завтрак.

– Ну что? Поедем нынче на источник?

– А сможешь? – Так, наверное, смогу.

Вон солнышко-то нынче! – Ладно, едем. –

Прислушались – бежит на кухню Катя,

Весёлая, совсем не то, что раньше.

– А что ты, баба Валя, дашь поесть?

Я сильно, кажется, проголодалась.

– Давай мой руки да садись за стол. –

Но только мы с женою заикнулись

О том, что едем нынче на источник,

Как внучка тут же отложила вилку

И нам с такой решимостью сказала,

Что мельком мы с женой переглянулись:

– Да нет же! мы сегодня в «Бенеттон»

Пойдём. Я буду выбирать покупки.

Пусть будет шопинг, ладно, баба Валя?

– Да ладно уж, по-твоему пусть будет.

А то зачем же деньги из копилки

Мы вынули вчера? Пусть будет шопинг... –

И мы надолго, кажется, запомним,

Как внучка без обычной в эти годы

Поспешной жадности но очень строго,

С примеркой и советами – и с нами,

Но в большей части с мамой.

Ну, а папа

Носильщиком хорошим оказался –

С пакетами набитыми в руках

Ходил он и тихонько улыбался.

 

А мне Катюшин шопинг вышел боком.

Мои болячки снова обострились.

Всю ночь я бегал от горячей ванны

До уголка с моей кроватью,

ибо

В воде грячей с травами лесными

Одно спасенье было для меня.

Потом весь день я спал. Как из другого,

Чужого мира слыша, как нестройно,

Несогласованно семейство наше

Всё утро собиралось в зоопарк.

Потом ушло. Потом шумливый дождик

Стучал по жестяным карнизам звонко,

Как будто с неба сыпался горох.

«А ведь к грибам, наверно», – я подумал

И сразу сон увидел: по маслячьей

Дороге мы, смеясь, идём с Денисом,

А дождик так и сыплет, так и сыплет,

И мигои убежавшие старушки

Попрятались неведомо куда.

 

А надобно сказать, со дня приезда

Ванкуверцев, гостей желанных наших,

Дожди и впрямь грибные зарядили:

Пройдёт один, шумливый, с буйным громом

Ударит солнце, еле видным паром

Окутывая травы и деревья,

И снова гром гремит у горизонта,

И тучи грозовые наплывают,

И снова – струи частые дождя,

Тугие, как серебряные струны.

Уж мы шутили: – Свой заморский климат

На наш Урал вы, видно, привезли... –

А я заметил, как приятно было

Денису под наплывшим тёплым ливнем,

Наверно, что-нибудь напоминавшим

Из детских лет, – пройтись до магазина,

Купить продуктов самых дорогих:

Колбаски краковской, да буженины,

Да мяса запечённого, да фруктов,

Да ряженки (любимой с детских лет),

Да пива нулевого (для меня),

Да что-нибудь для Кати (по диете).

В сандалиях, в рубашке под дождём

Он радостно по городу родному

Шагал, а я всё как-то не решался

Сказать ему, что здешние дожди,

Вобравшие всю нечисть атмосферы,

Опасны для здоровья. Лично я,

Лишь попаду под дождик, заболею.

И до Дениса очередь дошла,

Да так, признаться должен, неудачно,

Что мы назначенный в престольном храме

Венчальный день перенести решили

На срок попозже, а, как вышло, сроком

Таким последний день перед отлётом

В Ванкувер оказался.

Я пытался

Дениса с Надей убедить, что, может,

Такое им даётся испытанье

И надобно его преодолеть.

Но понял сам – с такой температурой,

С таким печальным видом жениха

И батюшка венчание отменит.

А я себя большой надеждой тешил –

Вот вырвется Денис из рук болезни,

Вот напитает дождь лесные земли,

Вот солнце их теплом своим согреет,

И ринется грибов разнообразье

На Божий свет из влажной темноты!..

 

Мы быстро сына на ноги подняли.

И я окреп. И снова мы все вместе

Прошлись по городу – по новостройкам,

Которые столичности придали

Отдельным улицам и уголкам.

«Ну всё, еще дня два, и надо будет

С Денисом ехать в дачные леса».

Я видел, городские шампиньоны,

Предвестники грибов лесного царства,

Уже пробили на газонах землю

И бесполезной силой наливались,

Поскольку даже местные бомжи

Их на жарёху собирать не стали.

 

Итак, моё взыграло ретивое!

Итак, моя давнишняя мечта

Из области задумок виртуальных

Тихонечко к реальности тропинку

Протаптывать упорно принялась.

За шагом шаг.

За шагом шаг.

Но вскоре

Денис по скайпу получил посланье

От Линза-Хуна, как шутя прозвали

Денисова начальника мы с Валей,

Того владельца фирмы, на которой

Наш сын заказы разных предприятий

В сверхсрочные поекты превращал,

А это всё – в рабочие программы,

Чем зарабатывал себе на жизнь,

Ну и на жизнь, понятно, Литза-Хуна.

Вот, правда, бабушка у нас никак

Понять не может, как это проекты

В программы превращаются и в деньги.

Мы объяснить пытались сорок раз

И сорок раз печально убеждались

Что снова не сумели объяснить...

 

А между тем, послание гласило,

Что срочно надо начатый проект

Доделывать, доканчивать, сдавать,

Поскольку Олимпийский комитет

Намерен запустить объекты раньше,

Чем это оговаривал в контракте,

А потерять заказчика такого –

Немедленному краху равносильно.

– Так что, Денис, лететь в Ванкувер надо? –

Спросил я сына. – Что ты, папа, что ты!

Я это всё предусмотрел. Зачем же

Я ноотбук привёз? Проект мой – там.

Открою чемоданчик, к Интернету,

К шнуру вот этому, что накануне

Нам подвели, его я подключу,

И всё – уже сижу я за проектом... –

Но за проектом с нынешнего дня

Просиживал Денис, бывало, вечер,

Бывало, и полночи, а бывало –

Всё утро до обеда просидит...

Вот тут тебе и дождички грибные,

И страстное желание Дениса,

И более, чем страстное, – моё:

Пройтись с лукошком по родным местам...

 

К Берёзовску я ехал на маршрутке,

Мелькали перекрёстки, и кварталы

Поспешно пробегали. Я же думал,

Сначала и с обидой, и с печалью,

О том, что утром мне сказал Денис:

– Нет, папа, срочно надобно проект

Заканчивать. Там ждут. А за грибами

Ещё мы с вами съездим, даст Господь... –

Ну что же, ладно, мне не привыкать

В чуть грустном одиночестве скитаться

Под кущами берёзовского леса.

Лишь поначалу скучно, а потом

Пренепременно скука пропадает,

Пойдут грибы, – и до неё ли тут!

 

И вот уж на маслячьей я дорожке.

Привет тебе, знакомица моя!

Как без меня жила ты? Много ль ягод

Ты породила в придорожных травах?

Богат ли нынче твой грибной запас?

Вот вижу, вижу – в ельничке, что слева,

Блестят маслята золотистым светом.

Управлюсь с ними – к островкам сосновым,

Давно уж образованных дорогой,

А потому, обычно, грибоносных, –

Пойду тихонько к этим островкам.

Как водится, и там одни маслята.

Но чуть подальше странной полосой,

Захватывая правый лес сосновый

И левую берёзовую рощу,

В пределах этой полосы незримой,

Такие грузди дружною цепочкой

Шли, езжею дорогой прерываясь

И возникая вновь среди берёзок.

 

В самой же роще, светлой от берёз,

Совсем по непонятным мне законам,

То выйдет подберёзовиков войско,

То по пенькам и по земле – опята,

А то, подчас, и белые грибы.

 

Однако, если роща пустовала,

Я тут же к запасному варианту

Без долгих размышлений прибегал.

Пересекал дорогу и в ложбинку

Спускался до раскидистых берёз.

Грибы здесь попадались без разбора –

Моховики, маслята, сыроежки,

Волнушки, даже рыжики местами.

Но в чём уж невезенья я не знаю,

Так это в указаниях берёзы

С огромнейшим наростом тёмной чаги.

Прямёхонько указывал нарост

На море разливанное крапивы,

А в этом море на пенёк огромный,

От глаз чужих густой жалючкой скрытый,

Но весь как есть опятами обросший,

Понятно, августовскою порой.

В иные годы с этого лишь места,

Заняв мешки свежайшими грибами,

Я уходил, частенько отдыхая

И Бога за успех благодаря.

 

Был у меня, однако, и другой

Пенёк заветный, не пенёк, а пнище!

К нему вела по просеке тропинка

Всего-то метров, может быть, за триста.

Но можно было запросто пройти

Гигантский этот пень, довольно низкий

И бережно укрытый от прохожих

Стеной кустов, отростков и крапивы.

Лет пять назад я этот бурелом

Преодолел и вижу: старикашка

Опята крепкотелые срезает

И говорит: – Никак пенёк-то твой.

Бери ту сторону его, а эту

Уж я, поскольну начал, оберу... –

Так на двоих тот пень мы поделили.

Средь грибников – невероятный случай.

 

Когда я нынче к даче подходил,

То первым делом, по привычке давней,

Вокруг нестоптанного островка,

Примкнувшего одним свои концом

К сосне-красавице и муравою

Заросшего, я обошел неспешно

И, к усиленью хмурости моей,

Ни одного гриба не обнаружил.

Ни разу этот мудрый островок

Ещё меня не подводил. И нынче

Он не подвёл... Поэтому, наверно,

В моём мешке прозрачно-невеликом,

Так, в треть его, совсем не плотной кучкой

Лежали разномастные грибы.

И я впервые, в самом добром смысле,

Подумал: хорошо, что нет Дениса,

А то бы что ему я показал?

Ведь даже ни одной старушки нынче

(А здешние старушки дело знают!)

На радостном пути моём заветном

Не встретилось и вскользь не промелькнуло.

Но я себя ещё надеждой тешил:

Передо мной ещё четыре места,

Где я могу свою потешить страсть...

 

Из просеки, в конце ее, лишь стоит

Свернуть направо, как пойдёт дорога,

Давно уже неезжая, но, Боже,

Красивая чудесной красотой –

Не частой, необычной, благолепной!

По сторонам аллеи той деревья,

Всегда весёлые, всегда сквозные,

Так что светло и в пасмурные дни

Здесь, на дороге, словно в рай ведущей.

Грибы здесь редко можно было встретить,

Но сразу поднималось настроенье

При виде ровной, как стена, опушки,

Которую, наверно, можно было

Назвать и раем – я из этих мест

Ни разу без грибов первостатейных

Не возвращался. Хоть с десяток, право,

Да попадёт. А иногда и в лес

Я от опушки этой углублялся,

Срезая важно плотные обабки,

И прочие достойные грибы.

 

Но нынче даже райский уголок

Мне нищенским приютом показался.

Лишь три лисички да обабок старый,

Который тут же выбросить пришлось,

Попались мне. И все мои надежды

Пришлись на скромный смешанный лесок,

Что протянулся вдоль дороги к ТЭЦ,

Засыпанной щебёнкой, но пробитой

Гружеными машинами до рытвин,

Наполненных водицей дождевой.

Лет пять назад, наверное, не больше,

Скитаясь по грибным местам окрестным

И убедясь в бесплодности похода,

Я так решил: «Зайду в лесок, и хватит,

Не солоно хлебавши поплетусь

До дому...» Я прошёлся по опушкам.

Они, как лес тогдашний, пустовали –

Ни ягод, ни грибов я не приметил.

Но что-то непонятное толкнуло

Меня войти в неведомую часть

Лесочка этого, в его глубинку,

Где, как я знал, болотце находилось,

А я болот, не знаю как, боюсь.

Но в этот раз трусливо-осторожно,

Вооружившись палкой суковатой,

Я всё-таки вошел в глухое царство

И посох от волненья уронил.

Почти под каждой приболотной кочкой

Рос подосиновик. Как костерки,

Горели шляпки в затемнённой чаще,

И как же счастлив был я, Боже мой!..

Однако в этот мой приход болотце

С волшебными своими берегами

Порадовать пришельца не решилось,

И со своею стыдно-лёгкой тарой

В сердцах я сплюнул и пошёл обратно,

Покачивая старой головой.

 

Я шел своей привычною тропинкой

Сквозь сосняки, разбавленные густо

Берёзами, но почему-то здесь

Росли коровники, а мы с женою

Пренебрегали мы, – и напрасно.

Однажды мы под грузом засолили

Не очень симпатичные грибы,

Ну а когда достали – изумились:

Вкусней груздей чернушки оказались

И белизной не уступали им.

 

Я шёл пустынным лесом, и неспешно

Овладевали мной худые мысли.

Теперь я точно знал – мои болезни

Случились по единственной причине.

Наверно, с год назад, когда в архивы

Своих стихов и прозы я, как мышь

Церковно-монастырская, нежданно

Без всякой задней мысли углубился,

Я понял, не без ужаса, конечно,

Что мне лихая доля предстоит:

Все прежние труды перепечатать,

Отредактировать и в электронном виде

Определить в десятки книг, о чём я

Ещё вчера не думал не гадал.

И тут одна помеха оказалась

(Как я тогда подумал легковерно) –

Ходить на службы в храм. Но это можно

Легко исправить. Для перепечатки,

Работы механической, не нужно

Особого настроя, вдохновенья,

И значит я без исповедей частых

И без причастий (временно, конечно)

Без всякого сомненья обойдусь.

Но так моя работа затянулась,

Но так перед компьютером согнула,

Что я семь месяцев, не разгибаясь,

Сидел сидмя и выбирался в храм,

Когда совсем уж совесть заедала.

 

И что же? – я свою работу сделал,

Но не прошло еще и пары дней

Как все, как есть, от жизни от сидячей

Болезни навязались на меня.

Да ведь с такою силой небывалой,

Что даже к дню Денисова приезда

Они еще не стихли, не прошли.

 

Такое заслужил я наказанье,

Верней сказать – такое поученье

За страшный грех, который осознал

Уже во время длительной болезни.

Признаться, я был просто потрясён

Тем, что с таким безумьем отказался

(И пусть на месяц – это ль оправданье?)

От самой дорогой святыни в мире,

Которую вымаливал у Бога

Любой святой – святейшего святее.

Какой же я великий принял грех!

И нынешнего лета нестроенья,

Обвальное крушенье наших планов –

Не результат ли этого греха?

 

Хотя любви Господней нет предела!

Я должен был смиряться в униженьи,

А выпал вдруг такой чудесный день,

Когда наладилось моё здоровье,

Когда сошлись желанья Нади, Кати,

И главное – в работе над проектом

Нежданное окно образовалось

У сына, и как раз на этот день

Жена взяла заранее билеты

В бюро экскурсионном.

В монастырь

На Яме Ганиной нас вёз автобус

Под шелест монотонного дождя,

Но только мы под церковью надвратной

Прошли во двор и в монастырской лавке

Румяных калачей себе купили,

Ещё горячих, пышных, запашистых, –

Как в небе разошлись седые тучи,

И в виде золотого калача

Явилось солнце,

и с таким чудесным

Смиренным настроеньем мы входили

В седмицу деревянных жёлтых храмов,

Молились, и иконы целовали,

И батюшка в одном из храмов Катю

Благословил, узнав, что путь её

Почти на полпланеты протянулся

До Ямы Ганиной.

Я первым вышел

Из храма и увидел на полянке,

Ярко-зелёной, прибранной и чистой,

Грибы, да не какие-нибудь – грузди!

Их не было нигде еще, а здесь,

В монастыре, они росли, и первым

Был я, кто по лесной своей привычке

Не удержался и грибы сорвал.

 

Заметить должен, что прекрасных дней,

Внеплановых, но светлых, благодатных

Совсем не так уж мало выпадало,

Само собой, как будто для смягченья

Разрушенной идиллии моей.

Припоминаю наш поход совместный

В парк Маяковского. Искрилось солнце.

Стучал трамвай по рельсам. Но Катюше

Езда такая нравилась. Она

По сторонам смотрела с любопытством.

Особенно ей были интересны

Трамвайные крутые повороты

Налево и направо. Ну, а в парке

Ей больше всех понравилось катанье

На пони. Восседая на лошадке,

Она сияла разве чуть поменьше,

Чем солнце в небе. А еще Катюша

На электромобиле покаталась

На все на сто. А мы на шашлыки,

Прекрасно испечённые, с приправой,

Такой же изумительно-прекрасной,

Напали, по пригоркам находившись

И аппетита должного набравшись.

 

Но мне припомнился и день иной,

Точней не день, а лишь его частица.

Мы, кажется, смотрели фильм какой-то.

Он был неинтересным. И тихонько

Мы меж собой о чем-то говорили.

А Катя в это время рисовала

В гостиной, позвала зачем-то Надю –

Наверное, понадобилась помощь.

Минутки две в гостиной тишина

Царила необычная.

И вдруг

В прихожую с листком выходит Катя,

Листок к дверям липучкой прикрепляет

И говорит, точнее объявляет,

Как в филармонии конферансье:

– Сегодня прозвучит для вас концерт

Из музыки... («Как, мама?» – «Грига»)... Грига! –

Пока толпились у афиши люди,

Возжаждавшие к музыке великой

Немедленно, сейчас же приобщиться,

Пока читали крупные слова:

«КОНЦЕРТ ИДЁТ! ИДИТЕ! ПРИХОДИТЕ!»,

Мы с Катей за прикрытыми дверями

Поспешно, но с большим, понятно, вкусом,

На диске Грига выбирали опус,

Который бы всех нас без исключенья

Пленил.

И вот когда народ расселся

И перестал шуметь, ногами шаркать,

Катюша объявила из «Пер Гюнта»

«Анитры танец», и рукой взмахнула,

Как самый настоящий дирижёр,

И, словно из тюрьмы освобождённый,

Из диска вырвался и зазвучал

Изящно-хрупкий, трепетно-щемящий,

Печально-нежный танец,

и у многих

Участников бесплатного концерта

Слезинки появились на глазах...

 

Короче, всё вершилось не по плану,

Не по обычной логике событий,

А как-то явно не по воле нашей,

А по каким-то силам, непонятным

Ни сердцу ни уму.

 

Вот и венчанье,

Наверно, далеко не в лучший день,

Перед отъездом самым, состоялось.

Как скалы, тучи чёрные на небе

Тревожно громоздились друг на друга.

Но над Ивановскими куполами

Сияло солнце. В храме – полумрак.

Лишь свет свечей, да утварная медь,

Да позолота царственных корон,

Которые на головы Дениса

И Нади самый старый в этом храме,

А может, и в епархии во всей,

Священник Иоанн воздел руками

Своими добрыми и сокровенно

Напутственное слово произнёс:

– Денис! Надежда! Вы теперь не просто

Муж и жена. Вы с нынешнего дня,

Благословенное Всевышним Богом,

Единое Одно, без разделенья.

Живите дружно, и детей рожайте,

И в благодатных Заповедях Божьих

Воспитывайте их...

Немного позже

Мы подошли к нему благословиться:

Денис с семьёй – на дальнюю дорогу,

Мы – чтоб быстрее годы пролетели

До новой встречи.

Батюшка смиренно

Благословил и расспросил Дениса,

Как службы в ихнем храме православном

Проходят. И вторично пожелал

Счастливого полёта.

 

И случилось

Такое, что не сразу осозналось

Как мной, так, может быть, и остальными.

Простились мы. И на такси в Кольцово

Уехали под вечер гости наши.

А рано утром звонкий домофон

Вдруг затрезвонил. Снова появились

В прихожей наши дети. Отменили

Их рейс ночной по случаю поломки

Авиалайнера. Лишь через сутки

Им удалось в Ванкувер улететь.

А я потом не раз об этом думал:

А если бы не позднее венчанье?

А если бы не то благословенье

Священника? А если бы не та

Отмена рейса? Если б неполадки

Беспечно не заметили?... О Боже!

Что бало бы?

Что было бы?

Что было?..

Я и сейчас подумаю о том –

И всё в душе безумно холодеет...

 

Читатель милый! И тебя, наверно,

Не обошли те скорби и печали,

Которые нас властно в плен берут,

Когда к нам в гости дети приезжают,

Спустя безмерно длившиеся годы,

Проводят с нами дней круговороты,

Несущиеся с быстротой надрывной,

А после вновь надолго уезжают,

И как же тяжко первою порой

Бродить по гулкой тишине квартиры,

Так сразу и жестоко опустевшей.

Мы раньше сына в письмах подбодряли,

А нынче он решил нас подбодрить

И написал по скайпу: мол, тоску

Молитвой прогоняйте. Но молитва,

Признаться, помогла нам лишь немного.

И чтобы сбить опасную волну

Мирской тоски, безволия мирского,

Жена купила на остатки денег

(О, это есть в характере ее!)

В семи томах собранье сочинений

Святителя Игнатия. Его мы

Любили, кое-что читали, только

Столь полным Брянчаниновым владеть,

Мы с Валентиной даже не мечтали.

 

На «Судьбах Божиих» открылся том,

И я, признаться, снова подивился,

Что тема брянчаниновской статьи

Пересеклась с раздумьями моими.

Нет случая слепого! – так святитель

Свой начал труд. – Бог управляет миром.

И всё, что совершается на небе

И на земле, единственно по воле

Господней совершается, по плану,

По промыслу, которые постичь

Греховному сознанью невозможно. –

 

И потому лишь малая частичка

Открылась мне того большого плана,

Который в рамки тайные вобрал

Приезд Дениса, Нади и Катюши.

Я сразу лишь увидел только то,

Что рушатся мои предположенья –

Где, что, когда и как должно вершиться,

И эту нестыковку объяснил

Моим греховным охлажденьем к вере

(И здесь, наверно, не было просчёта).

Но, пробегая строчки «Судеб Божьих»,

Я прочитал, что Бог одновременно

Так управляет каждым человеком,

Что в каждое мгновенье, в каждом действе

Он в нас, своих твореньях, и мгновенья,

И действа все использует для блага,

Пусть для кого-то нынче вразумленье,

А для кого-то радость, – всё равно

В итоге всё лишь благом обернётся. –

И, ежели задуманная мной

Поездка на источник провалилась,

То это было мне лишь указанье

На прежнюю мою греховность. После

Предупрежденье это обернётся

Серьёзным пониманьем, что не всё,

Что я хотел, мне самому полезно,

Тем более Денису, Наде, Кате,

Жене и матери моей. Что планы

Господни совпадают очень редко

С задумками людскими, большей частью

Таящими в себе обман и зло.

Что было б с Катей, если б на источник

Поездка состоялась и она,

Ослабленная нездоровьем, тоже

Вдруг захотела, подражая нам,

В источнике холодном искупаться?

Ведь даже я, уже не первый год

Поклонник горных струй старопышминских,

В источнике азартно окунувшись

Четыре раза, тут же заработал

Склероза обостренье. Впрочем, позже

Об этом страшном годе будет речь.

А мы, читатель, неспеша вернёмся

К моим прозреньям, запоздалым, правда.

 

Немного выше я привёл слова

Святителя Игнатия о том, что

И вразумленья Божьи нас в итоге

К благому завершению ведут.

Казалось бы, что было в том плохого,

Когда бы мы своим семейством дружно

В берёзовские двинулись леса?

Припомнили бы многое, местечки

Знакомые неспешно обошли,

Грибов, пусть на жарёху, но набрали.

И эта отменённая поездка

Тогда меня в обиду и печаль

Повергла крепко. А теперь я вижу

Одни благие, добрые деянья

В несостоявшемся походе том.

И я, лишь потому, что страсть моя

Пустою оказалась, – обостренья

Болезней непрошедших избежал.

Денис хотел, конечно, за грибами

Со мною вырваться, но целый день

Он потерял бы, а проект, возможно,

Не сделал к сроку, и скорей всего

Заказчика серьёзного их фирма

В то время потеряла, а сегодня

Стабильной бы работы он лишился.

Катюша от сорвавшейся поездки

И вовсе ничего не потеряла –

Она совместно с бабушкой и мамой

Какой-то супермаркет посетила,

В котором, должен прямо вам признаться,

И сам я не бывал. А больше всех

Прабабушка Катюши дивидендов

В день неплановый приобрела –

Она в целебной доброй тишине

В притихшей спальне славно отдохнула.

 

О судьбы Божии! О славный план

Всеобщей нашей жизни! Если б только

Господней воли мы не нарушали

Своею волей, страстной и растленной!

Когда б свои задумки и стремленья

Умели и желали бы сверять

С Божественными судьбами – своими,

Своих родных, друзей и не друзей,

С Божественными судьбами народа,

С которым мы кровинка от кровинки,

От плоти плоть и от души душа!

Как жизнь бы наша двинулась свободно!

Каким бы счастьем мы светились, точно

Подсвечники с горящими свечами

В нас вставлены всесильною рукой!

Но с сатанинской желчью и упорством

Нечеловеческим мы не желаем

Об этом думать даже, а не то чтоб

Сверять свои разрозненные планы

С Божественными планами любви.

И сами же от этого страдаем,

И сами же смириться не хотим...

 

И год прошел. И наступило лето.

Но странным был уж сам его приход.

Черёмушники, яблоньки и клёны

Весною расцветали раньше срока

И раньше срока лепестки роняли.

Ранетки и рябины налились

С какою-то поспешной быстротою

Зелёными незрелыми плодами.

И травы на газонах в рост пустились

С такою ярой силой, что, что таджики

В своих оранжевых рабочих робах

Косили их уже не первый раз.

И раньше времени прошли дожди,

Шумливые, с короткою грозою.

И шампиньоны, нарушая сроки,

В садах и на газонах появились,

И даже там, где раньше не росли.

Всё так! всё так! должна же быть награда

За вразумленья свыше, что недаром,

Конечно же, недаром получил я

За все мои смятенья и грехи!

Вот доброе начало, вот вступленье

К несостоявшейся охоте третьей,

Ведь должен я пройти свой многолетний,

Испытанный и щедрый путь грибной.

Но вот, но вот, сначала даже в радость,

Пошли деньки с таким теплом желанным,

С таким весёлым и лучистым солнцем,

Что с самого рассвета до заката

Во все свои силёнки птицы пели,

А пляжи возле рек и водоёмов

Настолько были людом позабиты,

Что можно было в миг иной подумать,

Уж не на юг ли ты попал... Недаром

Шутили остряки: «На юг мы раньше

Стремились, чтоб получше загореть,

А нынче к нам южане приезжают...»

 

Однако благодатная теплынь,

В раскидистых объятиях которой

Весь мир благоухал и наслаждался,

В какой-то незаметный глазу миг

Перешагнула тайную границу,

И обжигающе-палящий зной

Уже томил и травы, и деревья,

Зверьё и птиц; и те же шутники

Невесело смеялись: «Нет, без юга

Нам и на этот раз не обойтись,

Вот только не загар нам будет нужен

А море, чтоб от зноя отдохнуть...»

 

И кто-то уезжал, но мы-то, в целом,

На каменной уральской сковородке,

Как будущие грешники в аду,

Поджаривались так, что начинало

Палёным пахнуть.

Солнечный огонь

Сжигал траву на городских газонах,

И даже поливальные машины,

Все в дело брошенные до единой,

Траву от выгоранья не спасали.

Ещё, собравшись в парках и садах,

Деревья общей массою держались,

Но крайние из них теряли свежесть,

Шуршали жухлою листвой при ветре,

А уличные липы-тополя

Струили в воздух смолянисто-дымный,

Горелый запах.

Впрочем, это только

Могло казаться, потому что город,

Перегружённый торфом, сам дымился

То там то сям, как будто поле боя

В картине-полотне Бондарчука

По полотну-роману Льва Толстого.

 

Недели две развергшееся пекло

Палило наш уральский бедный край.

Ни днём ни ночью не было спасенья.

А как-то утром вовсе белым дымом

Весь город занесло – угарным, едким,

Хоть в пору одевай противогазы,

Да только где их нам, сермяжным, взять?

 

За городом торфяники горели.

Леса вокруг торфяников. Массивы

Лесные где-то в северных районах.

На Яме Ганиной Державный храм

Сгорел дотла. Чуть раньше загорелся

И Камень Денежкин – подумать только! –

Хранимый всей страною заповедник...

 

А между тем, страна уже сама

От едкого пожара задыхалась.

И если раньше, в прошлые года,

Безжалостные очаги огня

Дальневосточную тайгу крушили,

Да кое-где сибирские леса,

То нынче, в обезумевшее лето,

От тех, уже привычных очагов

По всей России искры разлетелись,

И самые суровые пожары

В краях и областях вокруг Москвы

С непостижимой злобой полыхали.

Дотла сгорали хлебные поля,

До головёшек и печей кирпичных

Деревни, что стояли тут веками

И помнили нашествие монголов.

Сгорали деревянные мосты.

Столбы с электропроводами. Люди,

Которые покинуть не успели

Горящих изб. Машины, трактора.

Склады с боеприпасами. Цистерны

С бензином, керосином и другими

Нефтепродуктами. Огня стихия

Неслась к Москве. Уже стоял в столице,

Подобием осеннего тумана,

Дым от пожаров, плотный и опасный.

Столица задыхалась.

Президент

С великим опозданьем объявил

Аврал по всей стране.

Но не хватало

Бригад пожарных, техники, воды.

Пожар вовсю пылал и не сдавался...

 

Когда-то, двести лет тому назад,

Ну, может, чуть побольше, в стольном граде,

Захваченном в те дни Наполеоном,

Решились москвичи на шаг последний,

Чтоб вытурить нахального врага, –

Москву они сожгли. А мы-то что?

А мы-то что, читатель мой, хотели?

Своей беспечностью, своею ленью,

Своим духовным гнусным разложеньем,

Своею волей, горестно-безумной,

Своим непониманьем воли Божьей,

Засеявшие по Руси пожары

И их пожавшие, –

что мы хотели?

Сжечь навсегда московских оглоедов?

Или себя навеки погубить?

 

В разгар пожарного столпотворенья,

Когда еще Россия полыхала

И полыхали жаром небеса,

В посёлках наших, городах и сёлах

Прошли молебны с крестными ходами.

И мне случилось на таком молебне

Покаяться. Со всем честным народом

Молился я, чтоб страшная жара

Спасительной прохладой обернулась;

Чтоб на огонь и высохшую землю

Пролились долгожданные дожди.

Молился я, чтоб был прощён мой грех

Гордыни позапрошлогодней; чтобы

Мне удавалось собственную волю

Пред волею Божественной смирять.

И чтобы никаких не строить планов

По поводу гостей далёких наших,

А чтобы эти планы, эти судьбы

Один лишь только Бог осуществлял.

Он любит нас, и потому Он лучший

Осуществитель бренных жизней наших.

И, уж признаюсь, я еще молился,

Чтоб страсть моя грибная поутихла,

Как приутихла к авторучке страсть.

Пусть эти вечные мои кумиры

Предельно перед Богом потускнеют

И никогда Его не заслонят...

 

Пока я так молился, что-то в мире

Произошло. Горячий душный вечер

Вдруг стал иным. Забытою прохладой

Повеяло. По небу облака

Поплыли, в тучи чёрные сгущаясь.

И я ещё до дома не дошёл,

Как доджик сыпанул, алмазно-крупный,

Вечерним низким солнцем озарённый.

 

О, Боже! – сколько новое Твоё

Прощение мы, люди, помнить будем?

 

18 октября 2010 года,

свтт. Петра, Алексия, Ионы, Макария, Филиппа, Иова,

Ермогена, Тихона, Петра, Филарета, Иннокентия и Макария,

Московских и всея России чудотворцев.

26 октября 2010 года,

Иверской иконы Божией Матери.