УЧЁБА В ОККУПИРОВАННОМ ФАШИСТАМИ ГОРОДЕ

"В нашей сегодняшней печали нет ничего горше

воспоминания о нашей вчерашней радости"

Д. Джебран, ливанский писатель (1883-1931)

Немцы уже несколько месяцев орудуют, как хозяева, в нашем городе. Жизнь его жителей изменилась полностью. Она стала совсем непохожей на довоенную, что хорошо понимали и ощущали даже дети. В памяти остались красочные новогодние праздники и дни рождения, когда именинник не успевал рассматривать подарки. Было очень весело, тепло и уютно. Со всех сторон раздавался радостный смех взрослых, которые после нескольких рюмок обязательно пели за столом, а потом танцевали под патефон. Его заводить в такие торжественные дни разрешалось мне. Но взрослые следили за тем, чтобы не перекрутил пружину патефона, отчего она могла лопнуть, что случалось у самих взрослых. А это для семьи настоящая трагедия. Тогда патефон был предметом роскоши. Во дворе из его жителей патефон был только у нас. Поэтому в нашей квартире часто собирались подруги моей молодой тёти, младшей родной сестры мамы. Девчонки, натанцевавшись до упаду, меня, пятилетнего пацана, вели в ярко освещённый магазин, расположенный на улице Ленина, где покупали различные сладости, которые я выбирал на витрине, поочерёдно показывая на них пальчиком. Они вместе со мной с удовольствием поглощали вкусные пирожные. А потом мы возвращались домой на улицу Свердлова, 38. Возле здания, ныне школы имени Короленко, надолго останавливались, чтобы посмотреть на установленный на постаменте большой глобус земли, вокруг которого летал прикреплённый к нему проволокой красивый красный самолётик. Он показывал перелёт знаменитого советского лётчика Валерия Чкалова из СССР в Америку. Тогда все дети мечтали быть Чкаловым.

И вдруг ничего этого не стало, так как появились хозяева нового порядка, сопровождаемого повешением и расстрелами. Страх никогда никого не покидал, в том числе, и детей. Но постепенно люди стали приспосабливаться к условиям своего существования. Кое-где заработали магазины и предприятия. Иногда можно было услышать гудок какого-то завода. Чаще гудки раздавались со стороны железнодорожного вокзала.

Все новости жители передавали друг другу при встрече в городе на ухо, с помощью так называемого «сарафанного радио». Однажды мама, придя домой, сказала, что немцы разрешили для детей открыть школу. Она стала советоваться с бабушкой в отношении меня, стоило ли отводить в школу. Ведь мне исполнилось шесть лет. Надо было учиться хорошо читать и писать. Поэтому мама отвела меня в школу, располагавшейся на улице ныне Самойленко. Сразу после войны там была школа номер 19, в которой я окончил семь классов.

В открывшейся школе, по-моему, было всего два класса. В нашем классе были дети малыши, примерно моего возраста. В другом классе учились ребята постарше. В обоих классах детей было очень мало, как и уроков, не больше двух. На одном учились складывать цифры, а на другом читать и писать. Я к тому времени мог не плохо читать, не по слогам, и писать, тщательно выводя буквы. В тот день, когда я появился в школе, учительница читала детям рассказ о зимовке, на которой жил старик с петухом. Старик умер, а петух остался. Я горько плакал, жалея петуха, и представляя, как он в одиночестве умирает от голода. Учительница меня едва успокоила. Ещё она прочла какое-то стихотворение. Так как в классе только я и один мальчик умели читать, то учительница дала каждому из нас по тоненькой книжке, чтобы мы выучили наизусть стихотворение, и на другой день прочли ребятам в классе. В этой книжонке был и рассказ про несчастного петушка, будившим по утрам своим кукареканьем дедушку.

Мама считала, что уроки закончатся позже, и потому была ещё дома, когда я оказался свободным. Я не стал её ждать, и пошёл домой самостоятельно, хорошо помня дорогу. Маму встретил выходящей из ворот нашего дома. Она очень обрадовалась, что я вернулся домой невредимым. Видимо, в тот день я очень переволновался, и потому перепутал задание учительницы, сказав, что должен выучить наизусть рассказ, и уметь пересказывать стихотворение своими словами. Мама была удивлена таким странным заданием, но не стала со мной спорить. Стишок, прослушав в школе, его не читая, мог пересказать. А вот с рассказом пришлось помучиться. Я его учил наизусть до глубокой ночи, раз за разом пересказывая маме. Наконец рассказ я знал на зубок.

На другой день в школу отвела меня бабушка. Когда собрались все ребята, начался урок. Я и другой мальчик должны были продемонстрировать, как мы выполнили домашнее задание. Учительница меня первым вызвала к доске и попросила прочесть стихотворение. Я с выражением начал его пересказывать своими словами. От удивления у учительницы широко раскрылись глаза, а детвора стала издевательски хихикать. Некоторые повыскакивали со своих мест, корча рожицы и выкрикивая, что они не дурней меня, так как тоже могут пересказать стихотворение. Девочки нагло показывали мне язык, и усиленно крутили пальчиками у виска, давая понять, что у меня не все дома. Я пытался всех перекричать, и сказать, что зато знаю наизусть большой рассказ. Но меня никто не слушал. От стыда и позора пот по мне катился градом. Лицо и уши горели огнём. Учительница не знала, что делать: толи остолбеневшего меня приводить в чувство, толи успокаивать не на шутку развеселившихся ребят. Я выскочил из класса и побежал домой, размазывая по лицу всё время набегавшие слёзы.

Не на шутку перепуганным маме и бабушке рассказал о своём страшном позоре. Они расстроились не меньше меня, особенно, когда в категорической форме заявил, что больше никогда не пойду в школу. В знак наказания готов каждый день стоять в углу, лишь бы не идти в школу, в которой я стал посмешищем в классе. Мама сказала, что я должен успокоиться и хорошо поспать. Утром будем решать, что делать с моим посещением школы. Когда она меня разбудила, чтобы собрать в школу, я со слезами на глазах стал просить её не позорить меня, направляя к ребятам, которые теперь не будут давать мне прохода. Наверно у меня был очень жалобный вид, так как мама уступила моим просьбам. Но сказала, что со временем неприятность, случившаяся со мной, всеми забудется, и я смогу спокойно посещать школу, чтобы набираться знаний, без которых человек не может жить.

Мама каждый день ласково спрашивала меня, надумал ли я посещать школу. Я продолжал упорствовать, настаивая на своём решении, которое маму доводило до слёз. Мне было очень жаль любимую маму, потому уже был готов смириться со своей участью, и пойти в школу. Но неожиданно всё изменилось. Как-то мама после посещения рынка города буквально вбежала в квартиру, обняла меня и горько заплакала. При этом она молилась и благодарила Бога за то, что он однажды надоумил меня перепутать рассказ со стихотворением, отведя своей невидимой рукой от школы. Бабушка и мамина сестричка не понимали, что происходит с мамой, а я, тем более. А она продолжала гладить меня по голове, осыпая лицо горячими поцелуями. Когда она успокоилась, в стороне от меня стала шушукаться с бабушкой, не сдерживая слёз. Я сделал вид, что очень занят своими игрушками, а сам прислушивался к маминому возбуждённому шёпоту. То, что удалось разобрать, меня привело в ужас. Как я понял, на-днях немцы всех учеников и несколько учителей под видом экскурсии посадили в машину – душегубку и отвезли за город. По дороге фашисты в машину впустили газ от выхлопной трубы, отчего все в ней находившиеся дети и учителя задохнулись. Никто в городе не знает, где они похоронены. Все жители были очень напуганы этим страшным известием. Я невольно заплакал, представив, как задыхаясь, умирали дети, и что среди них мог быть и я. Позже, когда к нам приходили родственники или знакомые, они считали своим долгом меня погладить по голове и сказать, что я родился в счастливой рубашке. Я не представлял, что собой представляет эта рубашка, но был очень рад, что родился именно в ней.