Двадцать лет спустя.

Старый дом над рекой. Выше окон сирень.

У колодца журавль тянет шею скрипучую.

В три ступеньки крыльцо – козырёк набекрень,

вдоль забора калина лохматыми тучами.

 

Тут своим чередом продолжается жизнь –

наперстянка цветёт, рассыпаясь напёрстками,

и соседка бежит:

– Погоди, покажись!

Дождались, наконец-то, красотку заморскую!

 

Тихим стоном встречает просевшая дверь –

я ступаю под своды печального таинства.

Этот дом для меня – мир духовных потерь,

и напрасно душа оправдаться пытается.

 

Вспоминаю - в лампадке искрился огонь –

у старинной иконы, годами намоленной.

Жмётся к стенке софа. Строгий бабкин закон –

ни сидеть, ни лежать на софе не дозволено.

 

– Принимаешь гостей?

– Не могу отказать.

Ни хозяйка, ни гостья - залётная птица я...

 

Взгляд раскосый, прищур, та же зелень в глазах.

И за годы болотная тина не выцвела!

 

Первых скомканных слов осыпается фальшь.

Упаси от безумства, дай разума, Боже, нам!

Затаилась в алькове трусиха софа,

но напрасно – не будет она потревожена.

 

Мы теряем любовь, обретая судьбу.

Разлетелась тоска ароматом сиреневым.

Виноватого взгляда немую мольбу

щедро кину на откуп - ушедшему времени.

 

...Улетаю в Париж. Звук ревущих турбин.

Белый лайнер летит над кубанскими плёсами.

Завтра встретит меня плод опальной любви –

молодой парижанин с глазами раскосыми.