Двадцать лет спустя.
Старый дом над рекой. Выше окон сирень.
У колодца журавль тянет шею скрипучую.
В три ступеньки крыльцо – козырёк набекрень,
вдоль забора калина лохматыми тучами.
Тут своим чередом продолжается жизнь –
наперстянка цветёт, рассыпаясь напёрстками,
и соседка бежит:
– Погоди, покажись!
Дождались, наконец-то, красотку заморскую!
Тихим стоном встречает просевшая дверь –
я ступаю под своды печального таинства.
Этот дом для меня – мир духовных потерь,
и напрасно душа оправдаться пытается.
Вспоминаю - в лампадке искрился огонь –
у старинной иконы, годами намоленной.
Жмётся к стенке софа. Строгий бабкин закон –
ни сидеть, ни лежать на софе не дозволено.
– Принимаешь гостей?
– Не могу отказать.
Ни хозяйка, ни гостья - залётная птица я...
Взгляд раскосый, прищур, та же зелень в глазах.
И за годы болотная тина не выцвела!
Первых скомканных слов осыпается фальшь.
Упаси от безумства, дай разума, Боже, нам!
Затаилась в алькове трусиха софа,
но напрасно – не будет она потревожена.
Мы теряем любовь, обретая судьбу.
Разлетелась тоска ароматом сиреневым.
Виноватого взгляда немую мольбу
щедро кину на откуп - ушедшему времени.
...Улетаю в Париж. Звук ревущих турбин.
Белый лайнер летит над кубанскими плёсами.
Завтра встретит меня плод опальной любви –
молодой парижанин с глазами раскосыми.
