ВСТРЕТИЛИСЬ

«Враг не тот, кто наносит обиду, но тот,

кто делает это преднамеренно»

Демокрит, греческий филисоф (окю460 – после 360)

 

По поступившим материалам в следственный отдел о банальном грабеже возбудил уголовное дело. Некий мужик по имени Остап, будучи в хорошем подпитии, в вечернее время, на бульваре пытался у женщины похитить, путём грабежа, массивные золотые цепочку и кулон. Украшения потянули на кругленькую сумму. Эмма Павловна со своей подругой, наслаждаясь тихим летним вечером и приятным говором засыпающего моря, медленно возвращались домой из бара, в котором со своими мужьями отметили её день рождения. Мужчины, рассуждая, как они завтра поедут на ловлю бычков на Азовское море, шли впереди женщин, отставших от них метров на двадцать.

Остап, намётанным глазом бывалого зэка, приближаясь к впереди идущим женщинам, сразу обратил внимание на красивую золотую цепочку, украшавшую открытую шею Эммы Павловны. План возник моментально, обязательно завладеть этой цепочкой, от продажи которой можно будет несколько раз посетить дорогой ресторан. Его не остановило, что на бульваре было много отдыхающих. Был бы Остап трезвым, он бы подумал сто раз, стоит ли в таком месте рисковать свободой. Но изрядно выпитый самогон у знакомой торговки зельём собственного изготовления, делал своё чёрное дело, толкая Остапа на рискованный шаг.

И он побежал, тяжело дыша, пытаясь шустро перебирать плохо слушающимися ногами. Поравнявшись С Эммой Павловной, Остап схватил цепочку и резко рванул, отчего она разорвалась на две части. Кулон соскочил с цепочки и упал на асфальтную дорожку, издав едва слышный, мелодичный звон золота. С зажатой цепочкой в кулаке, Остап побежал дальше, думая через несколько метров свернуть в сторону, выбежав с бульвара. Когда он услышал, как от испуга закричала Эмма Павловна, голос который слился с криком её подруги, Остап втянув голову в плечи, попытался ускорить бег. Это привело к тому, что ноги его запутались, он споткнулся, плюхнувшись на землю с вытянутыми вперёд руками. Невезучий Остап почти оказался у ног мужчин, повернувшихся на крик жён. По валявшейся цепочке возле разжатой ладони Остапа, им сразу стало всё ясно. Через короткое время Остап с разбитым носом, оказался в дежурной комнате милиции. Мужчины пояснили, что разбитый нос Остапа является следствием того, что физически здоровый мужчина, пытался им оказать сопротивление.

Так как Остап находился в КПЗ (камера предварительного заключения) в статусе подозреваемого в совершении тяжкого преступления, я обязан был его допросить в течение 24 часов с момента задержания. Ожидая привода конвоирами Остапа из камеры, я курили сигарету, представляя и рисуя, как всегда, образ преступника, с которым придётся неоднократно встречаться в процессе следствия, минимум, два месяца. Всегда думаешь о том, какие сложатся с ним отношения. Из скудных материалов доследственной проверки я знал фамилию, имя и отчество задержанного, год рождения, и что он дважды был судим за хулиганство и один, последний раз, за грабёж. Из мест лишения свободы освободился несколько месяцев назад. Не женат. С матерью жил на одной из улиц дальней окраины города. Год его рождения говорил о том, что Остап был старше меня на два года.

Появившийся в дверях кабинета Остап, был мужчиной выше среднего роста, широкоплечий, крепкого телосложения. На себя обращал внимание его злой взгляд из-за низко опущенных бровей, и глубокий шрам, пересекавший правую щеку от уха до подбородка. Не поздоровавшись, он тяжело плюхнулся на привинченную к полу табуретку, и требовательно попросил сигарету, чтобы, как он пояснил, мог состояться его разговор с «мусором», т.е. со мной. Я молча положил перед ним открытую пачку болгарских сигарет. Остап, не спуская с меня изучающего взгляда, глубоко затянулся зажжённой сигаретой, смачно выругавшись за слабость табака.

С первого взгляда на Остапа мне показалось, что я с ним где-то когда-то встречался, но только не на следствии. Я хорошо помнил всех, кто прошёл по расследуемым мною уголовным делам, имея статус обвиняемого или потерпевшего. Среди них Остапа не было. Но память усиленно заставляла вспомнить встречу с Остапом. Розоватый шрам мешал мне вернуться в прошлое. Неожиданно для себя и Остапа, я спросил, не проживал ли он когда-то в доме 114 по улице 23 мая. Услышав мой вопрос, Остап чуть ли не подскочил со стула, закричав на весь кабинет: «А я ломаю голову, откуда я знаю твою ментовскую морду?! Теперь вспомнил,» - спокойнее сказал Остап.

В памяти вспыхнуло моё после военное голодной детство. Прошло два года после окончания Великой Отечественной войны. Я с мамой и бабушкой живём по Спортивному переулку. Наш двор, последний в переулке, примыкает к улице 23 мая. Улица по меркам небольшого города считается очень длинной. В конце её проживает мой лучший друг Володя, у которого я часто бываю в гостях. У него есть две родные сестры, старше его. Его отец, фронтовик, работает в милиции. По сравнению с нашей семьёй они живут, не бедствуя. У них часто бывает суп с мясом. Меня мама Володи всегда им угощает, сдабривая его большим куском мяса. Как мне всегда хотелось кусочек мяса отнести маме и бабушке. Но мне стыдно было это делать. В нашей семье мяса никогда не было. Два раза мама водила меня в столовую, которая располагалась на улице Греческой, ныне Театральная, где по предъявленному ею талону выдавали тарелку жидкого супа и на второе, плохо толчённое тёмного цвета картофельное пюро с двумя кусочками мяса, в котором было больше маленьких косточек, чем мяса. Мама говорила, что это мясо кролика. К порции полагалось два тоненьких кусочка серого, плохо испечённого, хлеба. Мне очень нравилась подлива серо-розового цвета, поверх которой плавали золотистые кружочки жира, чем-то неприятно попахивающих. Я с удовольствием хлеб макал в эту манящую жидкость и отправлял в рот. Мама категорически отказывалась разделить со мной выданный нам обед, говоря, что перед этим она уже заходила в столовую и съела такой же обед. Иногда она могла взять половинку ломтика хлеба и скушать, чтобы поддержать, как она говорила, мне компанию.

В очередной раз я шёл к Володе, чтобы вместе с ним и другими пионерами читать стихи на каком-то партийном собрании, проходившему в клубе госторговли, расположенном в Кооперативном переулке. Мама погладила мои единственные коротковатые брюки с двумя крупными штопками на заднем месте, и выстиранную, много раз ношенную, белую рубашку. Надев их, и повязав красный галстук, я поднялся на улицу 23 мая и быстрым шагом пошёл к Володе. Я уже прошёл половину улицы, двигаясь вдоль дворов, когда услышал скрип калитки пройденных ворот дома 114 и крадущиеся шаги. Когда я повернулся, увидел плотного пацана, на голову выше меня. Ни слова не говоря, он с чем-то зажатым в кулаке, нанёс мне сильный удар в нос, из которого обильно потекла кровь, пачкая мою любимую пионерскую рубашку. Куда делся пацан, я не видел. Всхлипывая от боли, я помчался домой, рассказав маме о случившимся. Она очень расстроилась, и просила больше не ходить по улице 23 мая, если не могу себя защитить.

Но через месяц я снова по той улице пошёл к Володе. Мы были участниками слёта пионеров города. В моей одежде ничего не изменилось. Старшая пионер вожатая просила прийти с цветами. У нас под окном был небольшой садик, на котором росли разные цветы. Мама их очень любила, потому покупала на последние деньги. Сделала для меня небольшой, но красивый букетик, который я бережно прижал к себе, и пошёл к Володе по улице 23 мая, чтобы побороть в себе появившуюся боязнь после случившегося на меня неожиданного нападения. Когда я спокойно прошёл мимо 114 дома, я легко вздохнул и расслабился. Через пару шагов кто-то сзади подставил мне ногу и резко толкнул в плечо, отчего я тут же оказался лежащим на спине с восседавшем на мне злом пацане. Вырванным из рук букетиком, он отхлестал меня больно по лицу. Лупил так, что цветочки, как бабочки, разлетались в разные стороны. Потом пару раз кулаком сильно ударил в нос. Брызги выступившей крови попали на мою любимую рубашку. Пацан, сорвав с меня пионерский галстук, и победоносно размахивая им над головой, помчался в свой двор, гримасничая и крича: «Павлик Морозов! Павлик Морозов! Получил он прямо в нос, потому что он сопля барбос!»

После этого случая я снова месяц не ходил по улице 23 мая. После уроков мы с Володей разучивали несколько приёмов самбо, которым его обучил отец. Когда приёмы стали неплохо получаться, я решил встретиться со своим обидчиком. Заверив маму, что я пойду к Володе по улице Греческой, сам направился по улице 23 мая. На мне был новенький пионерский галстук, который мне пошила мама из кусочка красной материи, купленной на рынке. К нему она купила бывший в употреблении специальный металлический зажим для галстука, заменявший узел.

Я прошёл несколько раз вперёд и назад мимо 114 дома, но мой противник не появлялся. Тогда я стал горланить пионерскую песню, поглядывая на ворота, за которыми обычно прятался хулиган, через щель следя за теми, кто проходил мимо. По-боевому настроенный, я без приключений прошёл вперёд несколько домов, решив отложить встречу с драчуном на будущее. Только так подумал, как услышал за спиной залихватский свист, топот ног и крик; «Морозов! Стой, сука!» Я не оглядываясь, продолжал, как ни в чём не бывало, идти дальше. Когда шаги, сопровождаемые тяжёлым дыханием, остановились за моей спиной, я повернулся и правой ногой со всей силы нанёс пацану удар в пах снизу-вверх, отчего он начал сгибаться в три погибели, взвыв от боли на всю улицу. Едва его затылок опустился ниже моего пояса, я на него опустил удар двумя сжатыми в замок кулаками, одновременно подставив колено под его нос. Что-то хрустнуло, брызнула кровь. Пацан так заверещал, что у меня заложило уши. Размазывая кровь по лицу, он побежал домой, захлёбываясь и выкрикивая, что мать вызовет милицию, которая меня, бандита, посадит за сломанный нос. Вспомнив хруст его носа, я не на шутку испугался быть посаженным в тюрьму, и тоже побежал домой, где дрожащим голосом о случившимся рассказал маме. Она не стала меня ругать, сказав, что всегда надо уметь за себя постоять, особенно, когда носишь пионерский галстук.

Какое-то время я сторонился улицу 23 мая, чтобы родители пострадавшего пацана не сдали меня в милицию. Постепенно я осмелел и стал ходить к своему другу только по этой улице. Заядлого драчуна, мною жёстко наказанному, больше не встречал. Будучи старшеклассником, я стал встречаться с соученицей, проживавшей в доме 116 по улице 23 мая. Как-то я вспомнил о её соседе, с которым в детстве пришлось несколько раз столкнуться. Она сразу поняла о ком идёт речь, пояснив, что юный хулиган, гроза уличных мальчишек, по малолетке, загремел в тюрьму за свои проделки. Многие родители, у которых пострадали от него дети, легко вздохнули. Все на улице знали, что забияке однажды от кого-то сильно досталось. Ему даже сломали нос. Он всем рассказывал, как на него напала группа хулиганов, в драке с которыми он получил боевое повреждение.

Что стало с мальчуганом, почему-то не любившего Павлика Морозова, я не имел никакого понятия. После школы пошёл на три года в армию, потом восемь лет учился в Одессе. Стал работать следователем. На этой должности проработал несколько лет, когда снова встретился с обидчиком из далёкого детства.

Воспоминания мелькали, как кадры в калейдоскопе. От них меня оторвал голос Остапа, который поглаживая чуть искривлённый нос, с уверенностью и со вздохом произнёс: «Эх, Павлуша, как жаль, что я тебя не встретил сейчас. Я тебе припомнил бы мой нос. Из одного сделал бы два!»

- Не смог бы, Остап, при всём твоём неуёмном желании. К твоему сведению, прежде чем закончить юридический факультет университета, я окончил специальную оперативную школу милиции, в которой меня два года натаскивали на владение приёмами самбо. Что-то мне подсказывает, что тебе, не сделавшему когда-то умных выводов, пришлось бы второй раз латать нос, а то вообще менять на искусственный. Ты лучше подумай, и скажи, желаешь ли ты мне давать отвод, боясь, что я буду не объективно вести расследование?

- О! Поднимая обе руки вверх, будто сдаваясь, загоготал Остап. Ты должен быть благодарным мне, что из-за таких, как я, выбрал профессию мусора. Никакого отвода я требовать не буду, чтобы ты не подумал, что я испугался тебя. А второе, не ты, так другой ментяра свяжет мне лапти. Давай, начинай допрашивать. Ничего отрицать не буду. Я ж подзалетел прямо во время гоп-стопа. Как конченный придурок, попался на горячем».

- Вот, и ладушки. Суд обязательно при вынесении приговора учтёт твои признательные показания, как смягчающие вину обстоятельства. А я красиво дорисую, что ты наконец сделал для себя должные выводы, глубоко раскаиваясь о ранее содеянном, примешь меры, чтобы изменить свой необузданный характер, и стать нормальным человеком, уважаемом не зэками, а обществом, в котором живёшь

- А ты, Паша, оказывается умный мент. Он продолжал меня с ехидцей называть именем пионера Морозова, хотя я ему назвал свои имя и отчество. Я не любил, когда мои подследственные обращались ко мне, называя «гражданином начальником.»

В процессе следствия с Остапом сложились нормальные отношения. Он стал в разговоре сдержаннее, стараясь меньше употреблять блатных и матерных слов. Откровенно радовался нашей встрече, чтобы послушать мою воспитательную речь. Направляясь для встречи с Остапом, я не забывал принести ему несколько пачек сигарет, в шутку говоря, что они идут в счёт погашения морального и физического ущерба, причинённые ему в детстве. Остап начинал смеяться, и, хлопая громадными ладонями по коленям, сожалел о том, что раньше, по совершённым им преступлениям, проводил расследование не я.

Так как Остап нигде не работал, и поэтому не мог получить на него производственную характеристику, я о его поведении допросил пару соседей и мать, Эрну Пахомовну. Бедная женщина, видимо, очень рано превратилась в дряхлую старуху. Будучи молодой девушкой из приличной семьи, влюбилась в непутёвого парня, которому потом носила всю жизнь передачи, так как из тюрем не вылазил. Так как родители от неё отказались, приходилось работать на двух работах, чтобы как-то прокормить двух пацанов. Один родился вскоре после замужества, а Остап родился между отсидками мужа. Между братьями в годах была большая разница. Муж после последней отсидки на Крайнем Севере, освободившись, домой не доехал, где-то там, толи умер, толи был убит по дороге. Старший сын во время отбытия третьего наказания заразился туберкулёзом. Возвратившись домой, умер через полгода. Теперь она носит передачи последнему, единственному сыну, Остапу. Смотрел я на старуху, красавицу в молодости, и думал, откуда у неё берутся силы.

После окончания следствия с Остапом мы тепло расстались, крепко пожав руки. Твёрдо глядя ему в глазах, сказал, чтобы он переосмыслил свою жизнь, спокойно дожив Богом отпущенные дни. Иначе она может закончиться трагически, преждевременно из-за его буйного характера.

Следователи редко интересуются, какой срок определил суд бывшему подследственному. Просто за этим некогда следить. Одни преступники уходят, другие тут же приходят на их место. Мой свояк, также работавший следователем в Одессе, следственную работу, с неким глубоким смыслом, называл «кухней.»

Когда через год после расставания с Остапом, в кабинет, с трудом опираясь на костыли, вошла Эрна Пахомовна, я её стразу не узнал, настолько она постарела. Она долго подслеповатыми слезящимися глазами всматривалась в моё лицо, и только потом спросила: « Это ж, последний раз вы вели расследование моего сыночка Остапушки?» Услышав положительный ответ, она, заплакав, сказала, что три месяца назад от администрации лагеря, в котором отбывал наказание сын, пришло извещение, что он умер от сердечного приступа. Два дня назад к ней пришёл житель нашего города, отбывавший наказание в одном лагере с её сыном, чтобы сказать правду, как на самом деле погиб Остап. Во время драки его сильно порезали. Умер не сразу. В полубреду, ругаясь, проклинал себя, что не прислушался к словам следователя. «Родненький, обратилась, окончательно убитая горем старуха, что вы сказали моему сыночку, а он не послушал вас?» «Ничего особенного, Эрна Пахомовна, я не говорил вашему любимому сыну, - как можно спокойнее, глядя на трясущиеся руки старухи, ответил я. Только ему напомнил о правилах, которые выработала жизнь, что если он не изменит своего отношения к ней, она обязательно закончится преждевременно. Уверен, что вы, как любящая мать ему то же самое говорили неоднократно.»