По голубым предутренним дорогам

Осень держала паузу, долгим, пронзительным взглядом погрузившись в материнские глаза лета. В Кутном Логу, ничем не примечательном местечке на окраине королевства, сентябрь в тот год выдался тихим и хрупким: вёдро, день ото дня редеет лес, всё прозрачнее воздух, лишь паутинки дрожат на сухих былках по просекам да опушкам. Жирует зверь и птица — охотное время на утку, бекаса, оленя. Пришлые не наезжают — откуда бы им и зачем — в эту глушь, за тридевять переездов от столицы.

 

Лишь только по временам, но всегда перед рассветом, черная, запылённая от ступиц до лакового герба под крышей, государственная карета с окнами в решётках, да какая там карета — крепкий грубый рыдван, сработанный безо всякого изящества, с небритым мрачным кучером на облучке, появляется в проёме въездной дубовой арки, под слинявшими охряными письменами — "Кутный Лог — владение короля Грегоша".

 

Привратник в чёрном, с закрытым лицом, зычно спросит: "Се Кутный Лог. Откуда такие? Пошто пожаловали?", угрюмый кучер, прочистив горло, ответит: "Именем короля Грегоша! К потомственному палачу их Величества Зданеку послан. Пятерым отпущения!" Их голоса, скрип колёс и хорханье утомлённых лошадей далеко слышны в хрупком сумраке утра. Ритуал един спокон веку, меняются в нём лишь имена монарха и палача, да выкликаемое число привезённых. После привратник ударит жезлом оземь, разрешит: "К западу правь!" И рыдван прокатит по пустой в этот час улице, единственной в местечке, по которой может пройти чётвёрка запряжённых коней, к дому палача, лязгнет чугунный запор на воротах, въедет во двор чёрная государственная карета. Чтобы на закате того же дня пуститься в обратный путь. Везёт ли она обратно какую поклажу — про то никому не известно, но летит быстро, словно у четвёрки вороных выросли крылья. До заката никто из жителей не выйдет на улицу, и этот обычай в Кутном Логу тоже спокон веку.

 

Старый Зданек почти слеп, хоть и крепок рукой и силён здоровьем. Женился поздно. Кто за палача пойдёт? Страшно людям. Дана моложе мужа на двадцать пять лет. Сирота. Неизвестно, чья дочь, перекати поле без роду-племени. Приблудилась в метель за чёрной каретой, за ней же и дошла до ворот Зданека. Так с ним и осталась. Пугливая, худенькая, что твоя галка, глаз быстрый, чёрный, соседей избегает. Двоих сыновей палачу родила. Збигнева и Яна. Старшему в эту осень шестнадцать. Яну — четырнадцать. Старший лицом в мать, но костью в отца, крепок, охотник знатный, хохотун, на девок заглядывается. Младший напротив — мастью в отца, белокур, голубоглаз, а кость материнская, тонкая, изящен в движеньях, в труде стоек, но мечтателен, молчалив, странный мальчишка, однако, не глупый. Да мал ещё, может, через годок-другой приземлят его мечты, поманит в большую жизнь дорога. Мать глядит на малого, вздыхает.. Отец же, напротив, больше смотрит на старшего сына.

 

Шестнадцатый день рождения. День, когда всякий парень в Кутном Логу получает самостоятельность и долю в отцовском наследстве. В каждой семье свои традиции — кто чем владеет, то и передаёт сыну, наказывает быть работящим и счастливым.

 

Зданек в красной рубахе да именинник в белой шли сквозь предрассветный лес. Обратно вернётся только один. Старики знали это. Помнили ещё, как принимал своё наследство нынешний палач. Знал про то и Збигнев. Знал, почему на отце красная рубаха, а на нём белая.

— Запоминай дорогу. Через лес, выше, выше в гору, мимо скал, до водопада. Вот он - Камень Отпущения, — старик передвигался ходко, не глядя по сторонам, но всё же давал возможность сыну запомнить путь. Изредка заламывал ветки. На место пришли чуть запыхавшись. Всё, что касается казнимых, парень уже узнал, теперь отец откроет последнее.

— Палач, сын, не убийца! Люди к нам относятся настороженно, но не потому, что мы ведаем смертью, а из страха прикоснуться к преступлению. Из страха своей человечьей природы.

 

Збигнев кивнул, кудри рассыпались по плечам. Отец вынул топор и подал сыну - прими! Тот взял привычное с детства орудие. — Помни, каждый палач делает это, в том и есть главная наша суть — глянуть с добром в глаза казнимому, грех отпустить, остановить своё сердце и занести руку.

 

Зданек положил голову на камень. Сын глянул в глаза старика. Верно глянул, с добром, очистил душу пожившего, и через миг схватился за грудь, как подкошенный рухнул в траву. Не вынесло юное сердце, не поднялась рука. Отторгло небо нового палача. Зданек весь день провозился с могилой. Привычное, кажется, дело - сколько их здесь зарыто, казнимых, а, поди ж ты — даже отца хоронил с легким сердцем, и лишь любимого сына с тяжелым. Всё думал, перебирая узловатыми пальцами влажную землю - остался ещё один, сможет ли он? Сможет ли? Сможет? Сумеет ли? Два года до нового совершеннолетия, глаза старика выдержат, но не подведёт ли второй сын?..

 

Домой шёл на закате. Знал, из каждого двора наблюдают. Гадают, сплетничают вполголоса.

 

Небо, тяжёлое осеннее небо, лежало плащом на его покатых плечах..

 

Зданек вошёл во двор, сгорбившись, направился к дому. Солнце садилось за редкий лес, за дальние поля, слепило глаза, и Яна у поленницы, с топором в левой руке, он заметил поздно, едва не столкнувшись с тем. Увидев, что Зданек вернулся один, младший, а теперь и единственный, сын как-то смело, открыто и пристально, по-новому, глянул в глаза отца, так, что старый палач понял, этому мальчику дано остановить сердце и занести руку. Уголки старческих губ предательски задрожали, усилием воли скинув вдруг навалившуюся гранитную усталость, палач положил заскорузлую, пахнущую землёй руку на плечо юноши.

— Сыну, через два года будет тёплая осень, — сказал тихо, но твёрдо, как взрослому.

— Я знаю, отец, — Ян мальчишески откинул светлую чёлку и почти не глядя, привычно и точно обрушил топор на ладное берёзовое поленце.

 

Дерево сухо треснуло под уработанным железом. Солнце закатилось, наконец, в холщовую торбу земли, запела в тальнике иволга..

 

___________

Аудиоспектакль по рассказу: Станислав Еленский