Палач

Палач не пьёт вина по выходным,

не любит звона скрипок и кларнетов,

ночные перепитья, сладкий дым

сигар;

и кровь размазанных сюжетов

его уж не прельщает много лет.

Загадка?

Но тем проще мой ответ:

запёршись ночью в крохотной каморке,

достанет он свой старый телескоп.

И, выбравшись на затхлые задворки,

продолжит свой, наверно, вечный счёт.

 

Считает звёзды он.

Глупец?

Возможно,

ведь нам с тобой позволено судить!

Сидим в кустах, как звери, осторожны,

и слышим тихий шёпот:

“Не простить…”

От страха кровь окаменела в жилах,

Хоть мы с тобой пока конечно, живы!

Скребёт палач пером кусок бумаги,

Зачем и почему – поди узнай…

Уходит ночь;

на башнях треплет флаги

рассветный бриз,

                   алеет неба край.

 

Палач пускает кровь и жжёт глаза,

клещами тянет жилы вместе с правдой,

или – неправдой? –

зверская молва

ему уже сплела железный саван.

“На грязную работу ты пошёл,

и Сатана тебе припас котёл!” –

плевались все, от мала до велика,

заранее в сторонку отбежав.

Но он уже давно оглох от криков,

в крови и желчи душу искупав…

 

Он, как никто, был близок к Пустоте,

с седою Жницей сутками флиртуя.

Но с каждой струйкой дыма на костре

он улетал

к Тому,

что вечно Всуе,

и застывал пылающей слезой…

Забыв про направление “Домой”,

душа плутает в белых коридорах,

утратив связь с сироткою-Землёй.

Что значит для неё людское горе?

Что значит для неё чужая боль?

 

Палач давно утратил казням счёт –

калечит, режет, душит и сжигает

с одной лишь целью – чуть приблизить ночь,

когда душа поближе подлетает!

И хоть одно мгновение пожить,

на краткий миг суметь себя простить…

Мы снова видим старый телескоп,

ряды имён на скомканной бумажке –

он снова возвращается домой

в изрытую ногтями каталажку.