В сером пальто
У него пальто пыльное, серое, с прорехами,
Кеды потёртые, шарф молью изъеденный.
Лицо с морщинами, карманы с орехами,
Душа со шрамами в коей играет, вальс осенний.
Он передвигает ногами-палками,
Волоча своё тело уставшее,
В старый парк, с прудами и красивыми арками,
Вечно зелёной листвой, так же вечно опавшей.
У него за спиной, пара крыльев наметилась,
Не то, что бы чудо, просто подходит время.
Белёсость глаз красоту не мешает подметить,
Вокруг шум, гам, внутри спокойнее темы.
И не ясно кто он, не разглядеть, размывается образ.
Он исчезнет в тумане, в дымке вечерней, скверовой.
Поднимется в небо, дополняя собой космос,
Никого не заставляя, в себя верить или же веровать.
Это для меня он Бог, для тебя Аллах, для них Яхве,
Сам себе творец, Люцифер, Иуда и все 30 серебрянников.
Утверждать, что он есть и что его нет, мы можем разве?
Если есть, то не создавал ли, он себе поклонников.
Если нет его то тогда кому до земли кланяться?
И меня, и тебя, и их, нас всегда пугал этот вопрос.
Чем занять себя в выходной, если не нужно каяться?
И кем оправдывать, столько боли, крови и слёз?
Ты вот злишься, зубами скрежещешь, глаза красные,
А он стоит в пальто, в парке, в небо смотрит, улыбается.
Созданные, по его образу и подобию, заметь, мы, все разные,
А он один, блёклоглазый старик, молодой, как же так получается?
Да и книга, на всех одна, на своём языке у каждого,
Настолько отличительно похожая (не кради, не убей).
Мы смешные такие, когда не утоляем крови жажду,
И всё же я не верю в бога, но не верю я и в людей.
Часы на площади пробили двенадцать,
Он оторвался от лужи и в небо поплыл.
Завтра, кто то продолжит гореть и взрываться,
Мир останется прежним, каким он и был.
Голодные дети и жирные взрослые,
Матери одиночки, калеки, бомжи.
Созданные под копирку, по одному образу.
Зачем всё это? Я готов тебя слушать, ты только скажи.
А в ответ, философски молчит тишина,
Неизвестно зачем, театральную, вновь держит паузу.
Мы уже, все на том рубеже, когда докатились до дна,
Дальше, только о стену удар, из предрассудков маразма.
Человек поднимается в небо, в старом, сером пальто,
В драных кедах, шарфе, не дожёванным молью.
Если он, не человек, то ответьте мне кто?
Нас создавший, испортивший и убивающий...
...С той же страшной, садистской любовью.
Кеды потёртые, шарф молью изъеденный.
Лицо с морщинами, карманы с орехами,
Душа со шрамами в коей играет, вальс осенний.
Он передвигает ногами-палками,
Волоча своё тело уставшее,
В старый парк, с прудами и красивыми арками,
Вечно зелёной листвой, так же вечно опавшей.
У него за спиной, пара крыльев наметилась,
Не то, что бы чудо, просто подходит время.
Белёсость глаз красоту не мешает подметить,
Вокруг шум, гам, внутри спокойнее темы.
И не ясно кто он, не разглядеть, размывается образ.
Он исчезнет в тумане, в дымке вечерней, скверовой.
Поднимется в небо, дополняя собой космос,
Никого не заставляя, в себя верить или же веровать.
Это для меня он Бог, для тебя Аллах, для них Яхве,
Сам себе творец, Люцифер, Иуда и все 30 серебрянников.
Утверждать, что он есть и что его нет, мы можем разве?
Если есть, то не создавал ли, он себе поклонников.
Если нет его то тогда кому до земли кланяться?
И меня, и тебя, и их, нас всегда пугал этот вопрос.
Чем занять себя в выходной, если не нужно каяться?
И кем оправдывать, столько боли, крови и слёз?
Ты вот злишься, зубами скрежещешь, глаза красные,
А он стоит в пальто, в парке, в небо смотрит, улыбается.
Созданные, по его образу и подобию, заметь, мы, все разные,
А он один, блёклоглазый старик, молодой, как же так получается?
Да и книга, на всех одна, на своём языке у каждого,
Настолько отличительно похожая (не кради, не убей).
Мы смешные такие, когда не утоляем крови жажду,
И всё же я не верю в бога, но не верю я и в людей.
Часы на площади пробили двенадцать,
Он оторвался от лужи и в небо поплыл.
Завтра, кто то продолжит гореть и взрываться,
Мир останется прежним, каким он и был.
Голодные дети и жирные взрослые,
Матери одиночки, калеки, бомжи.
Созданные под копирку, по одному образу.
Зачем всё это? Я готов тебя слушать, ты только скажи.
А в ответ, философски молчит тишина,
Неизвестно зачем, театральную, вновь держит паузу.
Мы уже, все на том рубеже, когда докатились до дна,
Дальше, только о стену удар, из предрассудков маразма.
Человек поднимается в небо, в старом, сером пальто,
В драных кедах, шарфе, не дожёванным молью.
Если он, не человек, то ответьте мне кто?
Нас создавший, испортивший и убивающий...
...С той же страшной, садистской любовью.