Живой Пушкин
Утренний Петербург, 6 июня сами-знаете-какого-года утопал в красках мистического времени. Александр Сергеевич, одетый в рубашку синего цвета, робкого телесного цвета брюки и броские, но такие аккуратные туфли, брёл несколько смущённой походкой среди людского пространства, погружённый в свои думы.
Его никто не узнавал, но всем казалось, что от этого странного господина пахнет пропавшим временем. Нет, это не вонь от иссохшего трупа, поедаемого красно-зелёными мухами и жирными сороконожками, это запах прошлого, запах невозвратного. А потому многие оглядывались, были экземпляры, матерящиеся по чём свет, мол, "идёт чудо в перьях, а сам не знает куда, а это тебе не село с алкашами и полуголыми молочными бабами, а новейший модернизированный Петербург, компьютерный олимп, где нужно беречь свои ноги, а иначе тебя ненароком посадят в неказистый фургончик и отвезут в престраннейшую лабораторию, где осуществят передовые эксперименты во славу науки".
Но всего этого Пушкин даже и не предполагал, его мозг вибрировал от поэтических мыслей. В эти шумные часы Александр Сергеевич просто вышел прогуляться, подышать свежим воздухом, проснувшись в душном номере, с какими-то странными предметами. Он хорошо помнил, что вчера получил очередной письменный ноктюрн от Дантеса (лежит в постели 4 месяца!), где тот в который раз извиняется за грубые слова в адрес Натальи, охает и ворчит, что ранение от пистолета Пушкина его не повергает в предсмертное уныние, а вводит в некий эсхатологический экстаз.
Назревала поэма! Да, скорее бы добраться до лавки с перьями и чернилами, сесть где-нибудь с чашкой чаю и писать, писать и писать. Утонуть в мистике букв, задохнуться от говора глаголов, есть сахар прилагательных... и просто жить своим миром, в котором только Наташа и Он.
Странная карета промчалась мимо его, обдавая дыханием копоти. Кто губернатор сейчас, куда смотрит, с кем играет в вист, не желая заниматься устройством города? Ужасно болит спина, голова наполнена гулом созвучий. Нужна тишина, российская провинциальная тишина, как в Михайловском, где птахи веселят душу, сердце поится молоком вдохновения и хочется жить тысчу лет. Нужна райская тишина.
А вот и лавка! Александр Сергеевич входит в тёмный зал, очаровываясь картинами итальянского Возрождения. Красиво, верен себе Творец! Но вместо перьев он видит совсем другие предметы.
- Чем могу вам быть полезен?
- Драгоценный друг, продайте мне самый лучший предмет для письма. И стопку бумаги хорошего сорта.
- Секунду. - Лавочник уходит, а Пушкин снимает кольцо с пальца и ложит на столешницу бюро.
Вот и этот самый предмет, вот и бумага. До чего же продвинули прогресс французы! Лавочник берёт кольцо, выдаёт сдачу и уходит в полнейший мрак.
Обратная дорога ещё больше утомила великого поэта. Боже, сколько стало двуногих в этом прелестнейшем городе, как много различных наречий и вкусов моды! Ха, ха, ха.
В номере Пушкин умывается холодной водицей, одевается в халат и начинает писать. Что за Ангелы шепчут ему, раз он пишет столько слов в минуту? Это уже шаманская вакханалия, а не вдохновение! И гений исписывает десятки страниц, его ум словно очнулся от сна и теперь необходимо выплеснуть из себя сновидения, грёзы, думы, терзания. О, эта рука достойна не того серебренного кольца, а перстня халифа, стоимостью в тысячу верблюдов. Да, слава Пушкину, ох и молодец его предок, отдавший России всю свою эфиопскую душу! Слава вдохновению, через которое смерть обретает жизнь!
