-Хлопцы, дайте и мне порубать трошки.

-Геть звитси, пшено пузатое.

Два маминых брата рубят хворост на огромной колоде. Вовке

четырнадцать лет, Генке восемнадцать , и язык не поворачивается

называть их дядями. Только что закончили сенокос и мужики переключились на заготовку дров. Конечно, хворост не дрова, но на следующее лето сгодится протопить баньку, согреть воду, запарить в огромных чугунах щерицу для поросят. Июльское солнце припекает, и хлопцы работают голыми по пояс. Под загорелой кожей упруго перекатываются бугры мышц. Я сгибаю руку и с надеждой пробую пальцем бицепс.Осенью мне идти в первый класс и нужны крепкие мускулы. Опять кружусь у дрывытни.

-Ну, хлопцы. Дайте сокиру.

Они не обращают на меня внимания.

На мотоцикле подъезжает дедушка. Большой, грузный, весь запорошенный тонкой дорожной пылью. Одобрительно осматривает подтаявшую кучу и машет рукой.

-Оставьте пока. Лесник разрешил срезать в Долгом десяток сухих дубков. Разделаем и вечером с Бирючком привезём на машине.

Вовка бросается к сараю и выкатывает старенький "Минск 1". Генка складывает в рюкзак топоры, обматывает мешковиной двуручную пилу. Бабушка, узнав в чём дело, собирает мужикам обед: варёные яйца, огурцы, лук, шмат жёлтого прошлогоднего сала. Дедушка суёт в кирзовую сумку две солдатские фляги с водой.

Через минуту мотоциклы уносятся к лесу. По опустевшему двору лениво бродят куры. На завалинке в калошах и поношенной телогрейке сидит прадед. Старым картузом он отирает пот со лба и щурится слезящимися глазами на залитое солнцем село. Я скребу в лохматой голове - чем заняться? Бежать одному на озеро не охота. Многочисленные сёстры, замотавшись в белые косынки по самые глаза, весело машут на огороде мотыгами. Взять сапачку и идти к ним? Не мужское это дело картошку полоть.

Вдруг меня осеняет. В дальнем углу чулана стоят ящики с плотницким инструментом прадеда. Оставляю дверь открытой для света и шарю по ящикам. Вот дурень, топор просил. Их здесь десяток. Выбираю ладный, лёгкий, с гладкой, как кость, ручкой. Радостный бегу к колоде. Из кучи с трудом выдёргиваю ветку потолще. Сейчас я её.

Бабах. Хворостина вырывается, и топор, отлетев, чуть не бьёт меня обухом в лоб. Укладываю её ровнее на дрывытню и двумя руками хрясь. По ветке не попадаю, и лезвие глубоко впивается в колоду. Рядом, как из-под земли, вырастает прадед. Одной рукой он перехватывает топорище, другой впивается в ухо. Я ору, как зарезанный. С высокого крыльца скатывается бабушка и отнимает меня у прадеда. Награждает подзатыльником, шлёпает мокрым полотенцем ниже спины.

-Ишь, удумал сокиру брать. А если ногу отрубишь?

Вечером со мной беседует дедушка.Сидя на крыльце он рассматривает злополучный топор, вздыхает.

-Таким топором хворост не рубят, им дома ставят. Дед Яков, считай, целую улицу срубил.

Он опять вздыхает, закатывает рукав и проводит лезвием по руке. Сдувает на землю длинные седые волосы.