После Илиады
Многою казной поклонился старец:
серебро да злато, жемчУг бурмицкий, –
многою ценой за добычу мести,
белое тело.
Руки лобызал, а рукам работой
смерть была; войной позабавил сердце
ретивое вдоволь – и вот награды
полные меры.
Не таких богатств я искал, корыстей!
В упоеньи боя мне смерть казалась
легкой, славной, близкой – один железа
взмах быстролетный.
Состязуясь силой под близким небом,
мы не понимаем, о чем дерзаем;
не лаконки блудной мы взор насытим –
девы Паллады,
а она предаст: только знай, что губит
доблесть, охраняет, лелеет хитрость,
беспощадна к Трое, твоим дарданцам,
лучше ли к грекам?
Тем и этим гибель судили боги:
тяжела земле, надоела ноша
наших мужеств, сил; мы друг друга гоним
в глубь – боги смотрят.
Сердце пусто бьется, я ненавидеть
разучаюсь; горем отцовским сытый,
выйду завтра в поле – и где былая
мощь моя, рьяность?
Я еще смогу совершать убийства,
души исторгать, устроитель рати,
приближать исход, а что рядом друга
нет – только лучше:
не увидит, как, светлый витязь, рыскать,
плотоядным псам уподобясь, буду,
утучняя стервом утробу славы,
воинской чести.
Вдоль душа пуста, поперек – я мертвый
повалюсь в свой час: хорошо стреляет
сребролукий бог и твой сын несчастный –
оба уметят
под десное рамо. Я, черной кровью
захлебнувшись, мать призову – пусть видит
славу сына всю, умывает Леты
волнами лучше.
