Дай Бог, живым узреть Христа-14
ДАЙ БОГ, ЖИВЫМ УЗРЕТЬ ХРИСТА
(Эссе о творчестве Евгения Евтушенко)
РОССИЯ ПАМЯТЬЮ СИЛЬНА
ДАЙ БОГ, ЖИВЫМ УЗРЕТЬ ХРИСТА...
(Эссе о творчестве Евгения Евтушенко)
14.
При нынешнем прочтении «Братской ГЭС» подумалось — серьёзное знакомство с историей России, которое понадобилось поэту для создания самого крупного своего сочинения — должно привести его к серьёзной переоценке и революции, и времени, и, вообще, русской судьбы. И, в самом деле, не без помощи Духа Святого, Евгений Александрович заметно продвинулся в этом грандиозном произведении к Истине, то есть сделал то, чего мы ожидали от него с первых глав нашего эссе; да что мы! — этого ожидала эпоха, всё больше и больше терявшая веру в обещанные блага коммунизма и тайком начавшая подумывать о прежней своей вере — Христовой. В эпическом романе (так мы определили жанр «Братской ГЭС») неожиданно, а по сути вполне закономерно, появилась героиня, которая, как нетрудно понять, всю свою долгую и трудную жизнь отдала не столько служению революционному строю, сколько соблюдению заветов запрещённого властями Бога... Да, конечно, Бога запретить можно было, запретить деспотично, строго, да ведь, как сказал Есенин: «Живой души не перестроить ввек». Вот — глава «Жарки»:
«Куда идёшь ты, бабушка?»
«Я к лагерю, сынки...»
«А что несёшь ты, бабушка?»
«Жарки несу, жарки...»
В руках, неосторожные,
топорщатся, дразня,
жарки — цветы таёжные,
как язычки огня.
И смотрит отгороженно,
печален и велик,
из под платка в горошинах,
рублёвский тёмный лик...
Обратите внимание — лик рублёвский! Истинно христианский, святой, в те времена уже почти забытый, и всё же из общей безверной жизни не ушедший!
И кожаные ичиги,
с землёю говоря,
обходят голубичники,
чтобы не мять зазря.
Летают птицы, бабочки,
и солнышко горит,
и вдруг такое бабушка
тихонько говорит:
«Иду, бывало, с вёдрами
и вижу в двух шагах
несчастных тех, ободранных,
в разбитых сапогах.
Худущие, простудные —
и описать нельзя!
И вовсе не преступные —
родимые глаза.
Ах, слава тебе, Гоподи,
им волю дали всем,
и лагерь этот горестный
стоит пустой совсем.
А нынче непонятица:
в такую далину
аж целый поезд катится,
чтоб строить плотину.
И ладно ли, не ладно ли, —
приезжих тех ребят
в бараках старых лагерных
пока определят...
Мои старшие внученьки
чуть зорька поднялись
и вёдра-тряпки в рученьи —
и за полы взялись.
А внуки мои младшие,
те встали даже в ночь.
Ломают вышки мрачные
и проволоку прочь.
Ну, а в бараки попросту
с утра несёт народ
кто скатерти, кто простыни,
кто шанежки, кто мёд.
Приделывают ставеньки,
кладут половики,
а я вот, дура старая,
жарки несу, жарки.
Пускай цветы таёжные
стоят, красным-красны,
чтоб снились не тревожные,
не лагерные сны.
Уже мне еле ходится —
я, видно, отжила.
Вы стройте, что вам хочется,
лишь только б не для зла.
Моя избушка под воду
уйдёт — ну и уйдёт,
лишь только б люди подлые
не мучили народ.
«Ну что молчишь ты, бабушка?»
«Да так, сынки, — нашло...»
«А что ты плачешь, бабушка?»
«Да так, я — ничего...»
И крестит экскаваторы
и нас — на все века
худая, узловатая
крестьянская рука...
Эти гениальные строчки и комментировать не хочется. Тут всё сказано. Одно лишь отметим — новые, еле-еле зарождающиеся времена благословляет не какая-нибудь рука, а крестьянская. А слово крестьяне, как теперь почти все мы знаем, — происходит от слова ХРИСТИАНЕ. Навряд ли имел в виду такое родство автор современного эпоса, но строчка выплеснулось из чистого сердца поэта явно не без благодатной силы Святого Духа.
Следующая глава романа в стихах называется «Нюшка». Это блестяще написанная повесть в стихах так же сильно трогает читательскую душу, как предыдущее символическое сказание, и продолжает его главную мысль: «лишь только б люди подлые не мучили народ». А точнее — не мысль, а глубинный завет нашей православной веры о непримиримой борьбе со всеми коварными проявлениями земного зла.
Нюшка — очередная героиня «Братской ГЭС», бетонщица на всенародной стройке, родом из таёжной деревни Великая Грязь, испытавшая и голод, и холод, и колхозный непосильно-бесплатный труд, и городскую жизнь в прислугах, и службу в посудомойках вагон-ресторана, и хлебнувшая советского бюрократическо-телефонного бытия настолько, что её мучили по ночам сны, вроде этого:
Будто всё на земле оголённо —
ни людей, ни зверей, ни травы:
телефоны, одни телефоны,
и гробы, и гробы, и гробы.
По традиции русской классики, большой поэзии, герои Евтушенко — это не просто самобытные человеческие характеры, сами по себе интересные, поскольку «людей неинтересных в мире нет», но характеры типические, обобщённые, в которых ярко отразилась судьба народа, судьба страны, судьба эпохи.
Вот и Нюшкина жизнь — копия жизни советского села, загубленного той же самой телефонной деспотией властей, и в ещё большей степени многолетними репрессиями управленцев-атеистов, их враждебным отношением к крестьянской среде, изобилующей этакими кулаками и фанатиками «опиумной» веры.
Нам, теперешним читателям евтушенковской эпопеи, хочется, чтобы герои, с которыми мы знакомимся и за которых переживаем, побыстрее духовно повзрослели, разобрались в обманных революционных идеях и деланиях, но скоро сказывается только сказка. Уж если мы до сих пор не вышли всем большинством на узкий путь Христа, то как бы строители Братской ГЭС, прототипы поэтических образов, смогли сделать это в самой середине красного столетия? Вот и Нюшка, смиряясь с жестокими ударами судьбы, свято верит, что построенная гидроэлектростанция принесёт потомкам долгожданное счастье.
Я, конечно, помру, хоть об этом
говорить ещё рано пока,
но останусь я всё-таки светом
на года, а быть может, века.
Мало кто знал в те годы, что и свет, произведённый в тотальном рабстве, превратится в потоки духовной тьмы.
Дальше, за главою «Нюшка», идут не менее талантливые и значимые — «Большевик», «Диспетчер света», «Не умирай, Иван Степаныч!», «Тени наших любимых»... Но мы коснёмся только одной из них, и то — только самой трагичной темы — темы уничтожения большевиков большевиками, темы «пожирания революцией своих детей». Страшная тема. Тема — для нас. А для Карцева (глава «Большевик») — живая, невыносимо живая действительность.
Что и говорить, сюжет не новый. Всё было с Карцевым, как с тысячами конноармейцев в будённовках, которые, «бредя мировым пожаром», крошили саблями «врагов Коммунны всех мастей». Потом строительство электростанции в одной из тогдашних братских республик. Защита на партсобрании друга, зачисленного по наговорам во «враги народа». И вот уже он, геройски-отчаянный кавалерист, значится во врагах. И его пытают свои, родные большевики.
Мой мальчик, не забудь вовек об этом:
сменяясь, перед ленинским портретом,
меня пытали эти гады светом,
который я для счастья добывал!
Но «инжерен-гидростроитель Карцев», действительно, оказался «не из хилых валидольных старцев». Ему ещё довелось возвести Братскую ГЭС — в надежде, что ныне произведённый им свет во тьму не обратится. Он говорит своему собеседнику — поэту Евгению Евтушенко:
Ты помни, видя стройки и плотины,
во что мой свет когда-то обратили.
Ещё не всё — технический прогресс.
Ты не забудь великого завета:
«Светить всегда!» Не будет в душах света —
нам не помогут никакие ГЭС!
Тут, кажется, прозрение уже не грешного, земного света, а света вечного, нетварного. Но опережать автора не будем. Дождёмся, когда он скажет об этом сам. А сказать — должен. Ведь мысли, переживания и открытия поэта — это его стихи.
* Материал написан для радио "Воскресение" совместно с Валентиной Ефремовой
