Nordomania

Н. П.

 

-1-

 

Moon

 

Разбери мирозданье по пунктам,

на норвежское небо помножь,

и получишь не что-то, а Мунка -

скандинавскую лунную дрожь.

 

Не простую тоску околотка

и не просто простуду души,

но идёт-не проходит чахотка,

архаическим платьем шуршит.

 

На щеках - розоватые пятна.

Белый пепел упал на глаза.

Над землёю горит, многократно

превзошедшая солнце, слеза.

 

Но - горит и не светит при этом

(это я про неё, про луну),

что гораздо заметней поэтам,

вообще - всем идущим ко дну.

 

-2-

 

Скандинавия

 

Время - губит, остальное - лечит.

Неужели больше никогда

не обнимет палевые плечи

света заоконного вода.

 

Это - не сейчас и не отсюда,

это из чахотки и беды

лепится телесная посуда,

полная душевной лебеды.

 

У зимы нелёгкая походка,

а у смерти - влажная постель.

Помнишь лето - берег, дюны, лодка,

чернотой бормочущая ель.

 

Синим, фиолетовым, лиловым

на границе "это" и "ничто"

пролегло единственное слово

узкою тропинкою пустой.

 

Чёрные значки портовых кранов,

христианства пепел голубой.

То, что начиналось как нирвана,

как-то враз сомкнулось над тобой.

 

Посмотри на ночь глазком дантиста -

боль зубная у неё в любви.

Как потом о вечном и о чистом,

если это чистое кровит.

 

Но побудь со мной ещё немного -

и побалуй дымкой и дымком.

Чем с тобою дальше я от Бога,

тем точнее с Богом я знаком.

 

-3-

 

Снова Мунк

 

Белая ночь не горячка - белее

первого снега и горлинок бреда.

"Тихо проходят они по аллее", -

тихо бормочешь под крики соседа.

 

Бьётся посуда, летают тарелки -

левым плечом овладевший чертёнок

очень настойчивый, даром, что мелкий,

очень тяжёлый, свинцовей потёмок.

 

"Тихо проходят они...." С недоумком

жить тяжело за соседнею стенкой

"Тихо проходят...." Напичкаюсь Мунком,

видевшим всё - над золою и пенкой.

 

"Кто бы меня пожалел?" - он не спросит.

Сам пожалеет с улыбкой надменной.

Скоро уже начинается осень.

Скоро? Она наступает мгновенно.

 

Только за окнами было белее,

чем седина, чем душа у младенца....

"Тихо проходят они по аллее.

Кровью алеет зари полотенце."

 

-4-

 

Skumring

 

Комната. Сумерки. Койка.

Всё жутковато спросонок.

Сколько? Без разницы. Столько,

что умирает ребёнок,

 

где-то в районе гортани.

Сумрак - урчащим желудком.

Нет ни простора, ни граней -

это как раз-то и жутко.

 

Это как раз и жестоко.

Сразу - и жёстко и жидко.

Пытка желудочным соком

сумерек - страшная пытка.

 

И отражаясь в глазницах

полулитрового страха,

в небе болтается птица,

белая, словно рубаха.

 

-5-

 

Мунк Ночь

 

Это - не мадонна Боттичелли,

не почти прозрачный силуэт.

Обглодало вечное теченье

скандинавской полночи скелет.

 

Обглодало до такого блеска,

что, хотя закутана она

в занавеску, через занавеску

каждым сухожилием видна.

 

Белизна, а там - за белизною -

чернота, чернее, чем чума.

Вот он и сгущает паранойю,

живописец, съехавший с ума.

 

Может быть, чума, а может, чумка,

то, что у безмолвия внутри.

Поищи подробности у Мунка,

сквозь его глазницы посмотри.

 

-6-

 

Частица

 

На картину северных идиллий

посмотри слегка наискосок

и увидишь девочку из пыли,

девочку-пылинку-волосок.

 

Жить и жить бы - широко и плоско,

только.... И не знаешь, что сказать.

Девочка - пылинка и полоска

озарила стенку и кровать.

 

Посмотри направо и налево -

жёлтые обои, лампы муть,

жизнь твоя, дыханье, то есть - Ева,

открывает маленькую грудь.

 

Эта грудь из воска и обиды.

Всё пройдёт, расплавится не всё.

Тишина, не подавая виду,

каждый вздох запомнит и спасёт.

 

Каждый вздох. Как будто это надо,

чтобы возвращалась навсегда

беглая частица листопада

к некогда покинутым садам.

 

-7-

 

Belle Epoque

 

Сосны, вербы, каштаны и клёны -

а над этим, деревья затмив,

ядовито сверкает зелёным

скандинавского неба разлив.

 

Ядовито не значит, что плохо.

Просто, всё, что могла, перебрав,

в результате приходит эпоха

к предпочтению снов и отрав.

 

Всё-равно, по законам науки,

выдыхаются яды и сны

за мгновенье до вечной разлуки

с декадентской тоскою весны.

 

-8-

 

Moon-2

 

Были пьесы, были бакенбарды,

были пьесы вроде бакенбард,

и сияла лунная кокарда -

самая большая из кокард.

 

Были, были, были, а остались

лунный свет и женщина во мгле,

сумерки, которые прижались

к самой одинокой на земле.

 

Второпях написаны, с наскока,

но зато понятно, что закон

"всё на белом свете одиноко"

в сумерках умножь на миллион.

 

И получишь кредо, символ веры -

если не осталось даже слёз,

пьесы, бакенбарды и портьеры

не воспринимаются всерьёз.

 

И луна - не яркая железка,

тёмного чего-то железа.

И от лимфатического блеска

наплывает горечь на глаза.

 

Всё уже ни радостно ни жутко.

И кого потом ни позови,

выйдет незатейливая шутка -

ничего не выйдет по любви.

 

-9-

 

Лунка

 

Присягаю на верность балтийской зиме,

мокроглазой, старушьей, дотошной.

Ведь она, словно я, у себя на уме,

ведь и ей - не паскудно, так тошно.

 

И троллейбус - её королевский дворец.

По дворцу - и сама королева.

Я - живущий в масштабе вороньих колец,

не пойду от хозяйки налево.

 

Я признателен ей за дорожную соль

на краюхах китайских ботинок,

за прохладный приём, отсыревшую смоль.

Но сильнее всего - за мотивы.

 

То ли Брейгель звучит, то ли Бах ворожит,

то ли красная музыка Мунка,

только сердце, как чёрная точка, дрожит,

незажившая чёрная лунка.