Одиссея. Глава двадцать вторая
ОДИССЕЯ
Песнь двадцать вторая
Рубище сбросив поспешно с себя, Одиссей хитроумный
Прянул, как с неба орёл, на порог возле двери высокий,
Высыпал стрелы к ногам из колчана и так обратился
К замершим от неожиданности женихам Пенелопы:
«Первое дело, друзья женихи, удалось мне сработать.
Новую цель я теперь выбираю, в которую вряд ли
Кто-то стрелял до минуты наставшей, но, верю, поможет
Мне Аполлон поразить эту цель без особых усилий».
Так говоря, он прицелился острой стрелой в Антиноя.
Взяв со стола золотую с двумя рукоятями чашу,
Пить из неё Антиной уж готов был вино. Беззаботно
Полную чашу к устам подносил он. И мысли о смерти
Не было в нём. И никто из гостей многочисленных пира
Думать не мог, чтоб один человек по толпе их замыслил
Дерзко ударить и разом предать их губительной Кере.
Выстрелил, грудью подавшись вперёд, Одиссей. И пронзила
Горло стрела. Острие смертоносное вышло в затылок.
На бок упал Антиной. И с двумя рукоятями чаша,
Выпав из рук, покатилась по залу. Ключом заствистала
Чёрная кровь из ноздрей. Повалившись, он стол опрокинул.
Пища посыпалась на пол, смешавшись. Ужасный подняли
Крик женихи, Антиноя увидев убитым. Толпою
Дружно вскочили они, торопливые взгляды бросая
На опустевшие стены палаты и так же пустые
Грани колонн – ни мечей, ни щитов, ни колчанов, ни копий.
За неимением копий и стрел понеслись в Одиссея
Гневные крики угроз и проклятий: «Твой выстрел коварный
Будет бедою тебе, чужеземец! Последний ты выстрел
В жизни своей произвёл. Ты погиб неизбежно. Убил ты
Мужа, из всех, обитающих в горнообильной Итаке,
Самого знатного. Будешь орлами нещадно расклёван».
Мнили они, что случайно стрелой чужеземца товарищ
Их был застрелен. Безумцы! Они в слепоте не видали
Сети, которою их, неразумных, опутала гибель.
Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей богоравный:
«Ах вы, собаки! Вам чудилось всем, что домой уж из Трои
Я не приду никогда. Что вы можете без наказанья
Грабить мой дом. Растлевать слабовольных служанок. Тревожить
Душу моей благородной жены сватовством ненавистным.
Правду святую богов позабыв. Не боясь ни отмщенья
Вечно бессмертных, ни мести заслуженной смертных. Безумцы!
В сеть неизбежной погибели вы по заслугам попали».
Так он сказал им. И ужасом смертным нахальные гости
Были охвачены. К бегству пути, озираясь, искали.
Тут Евримах, сын Полибиев, так чужеземцу ответил:
«Если ты подлинно царь Одиссей, возвратившийся в дом свой,
Праведны все обвиненья твои. Беззаконного много
В доме твоём и в Итаке твоей совершилось. Но вот он,
Главный виновник всего, Антиной, поражённый тобою,
Мёртвый лежит. Он один, зломышлений всегдашний зачинщик,
Нас поджигал. Не о браке одном с Пенелопой он думал.
Нечто иное, что боги нам всем запрещают, таилось
В сердце его. Похищение власти царя. Телемаха,
Власти державной наследника, смерти предать замышлял он.
Ныне судьбой он наказан. А ты, Одиссей, пощади нас,
Подданных воле твоей. Назначай нам, какую захочешь,
Цену – за мясо, вино и за всё, что растрачено нами.
Медью и золотом щедро с тобой рассчитаемся, царь наш.
Мы виноваты и сделаем всё, чтобы праведный гнев твой
К нужной для всех нас пощаде склонить. Мы не ропщем, владыка».
Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей благородный:
«Нет, Евримах! И хотя бы сполна мне все ваши богатства
Вы принесли, добавляя к нему и немало чужого, –
Руки мои вас жестоко карать не устанут, покуда
Вашею кровью обиды моей дочиста не омою.
Выбор у вас небольшой – или бейтесь со мной, защищаясь,
Или бегите отсюда, спасаясь от стрел и от смерти.
Знайте, однако, что духи погибели всех вас настигнут».
Так говорил он. У них задрожали сердца и колени.
Тут Евримах, обратясь к женихам посрамлённым, воскликнул:
«Этот свирепый безжалостных рук не опустит, покуда
Мёртвыми нас не положит в палате для пира. Собратья!
В руки ему не дадимся без боя. Мечи обнажите.
Благо при каждом они. И столами прикройтесь. Все вместе
Вытесним зверя из логова, бросимся в город. На помощь
Крикнем людей. Скоро кончатся стрелы его перяные».
Так он сказал и из ножен у пояса выхватил меч свой,
Медный, с обеих сторон заострённый, и с криком победным
Бросился на Одиссея. Но тот просвистевшей стрелою
Печень пробил Евримаху. Пронизанный страшною болью,
Рухнул он на пол в предсмертной агонии, стол опрокинув.
И потемнели глаза его, смертною мукой покрывшись.
Тут Амфином благородный на лучника ринулся, меч свой
Вынув из ножен, надеясь, что против него сын Лаэрта
Не устоит. Но пронзил его грудь Телемах богоравный
Молниеносным копьём. Застонал Амфином и с разбега
Рухнул на пол, окровавив узорные плиты. Из тела
Вырвать копьё показалось опасным – заколот мечами
Мог быть ворвавшийся в стан женихов Телемах. И к порогу
Он отступил под прикрытие стрел Одиссея. Не тратя
Времени даром, отцу он сказал: «Поднимусь я в покои.
Шлем принесу тебе, щит и копьё. Сам оденусь в доспехи.
Так же Евмею с Филойтием в них прикажу я облечься».
«Дельно! – ответил отец. – Поскорее беги, пока стрелы
Я не истратил. Иначе от притолок – верной защиты –
Буду толпой оттеснён». Телемах всё исполнил поспешно.
Вскоре втроём, Телемах, и Евмей, и Филойтий, у двери
Стали с боков Одиссея. А он, оставались покуда
Остро-пернатые стрелы, без промаха ими смертельно
Бил по врагам, только кто-то из них появлялся неловко
Из-за стола опрокинутого. И валились гуляки,
Очередь душ пополняя, стремящихся в царство Аида.
Но напоследок, когда истощились пернатые стрелы,
Лук Одиссей опустил, в нём нужды никакой не имея,
К притолоке прислонил и стоять там оставил. Привычно
Четверокожным щитом защитив свои плечи, владыка
Шлем укрепил меднокованный на голове, осенённый
Конским хвостом, в руки взял по копью, заострённому медью.
Там, недалёко от главных дверей, находилась другая,
Тайная дверь. Тесный выход во двор эта дверь открывала.
Доступ желая к нему заградить, Одиссей свинопасу
Стать приказал перед дверью, чем всякий исход был отрезан.
Тут Агелай, к женихам обращаясь поспешно, спросил их:
«А не сумеет ли кто-то из вас потаённою дверью
Выбежать в город и крикнуть людей на подмогу? Смотрите,
Все уже стрелы свои Одиссей расстрелял». Так сказал он.
Но, возражая на это ему, отвечал злоковарный Меланфий:
«Нет, Агелай благородный, нельзя. Потаённые двери
Слишком у них на виду. Да и выход так тесен, что целой
Может толпе заградить лишь один, оборону держащий.
Но погодите. Оружие вам я найду без задержки.
Горницу знаю, в которой доспехи хранятся, отсюда
Взятые царской особой и сыном его». Он обходом
В горницу тайно прокрался, где спрятаны были доспехи.
За три приёма двенадцать щитов и по стольку же копий
С медными шлемами вынес Меланфий и тут же раздал их.
Дрогнул в душе сын Лаэрта, когда меж столами увидел
С копьями, и со щитами, и в шлемах врагов разъярённых.
Гибель ему показалась почти неизбежной. Он сыну
Тихо сказал: «Или кто-то из наших рабынь помогает
Тайно врагам, или это Меланфий, на подлости падкий».
Так отвечал Телемах Одиссею: «О горе мне, горе!
Это моё небреженье причиной всему. Я виновник
Нашей беды. Поспешив, позабыл оружейной палаты
Дверь запереть. И лазутчик, хитрее меня, побывал там.
Слушай, мой честный Евмей. Проберись-ка туда и за дверью
Стань и дождись, кто придёт – или это служанка, увидишь,
Или Меланфий. Я сам на него подозренье имею».
В эту минуту Меланфий опять за оружьем собрался.
Крадучись, к лестнице стал пробираться. Евмей богоравный,
Трюк козовода заметив, сказал Одиссею: «Владыка,
Вот он предатель. Его угадал я. Крадётся он, видишь,
Снова наверх за оружием. Что, государь, повелишь ты?
Или прикончить его, или силой сюда притащить мне,
Чтобы над ним наказание сам совершил ты, владыка?»
Так он сказал. И ответил ему Одиссей хитроумный:
«С сыном моим Телемахом я здесь женихов многобуйных
Буду держать. Вы, Евмей и Филойтий предателю руки
Вместе с ногами на спину загните, скрутите их туже,
Вздёрните вверх по столбу на верёвке и там привяжите
Крепким узлом к потолочине. И за собою закройте
Двери на ключ. И пускай там висит ни живой и ни мёртвый».
Быстро прокрались Евмей и Филойтий к палате, в которой
Спрятано было оружие. Справа и слева за дверью
Стали лазутчика ждать. И когда появился Меланфий,
Разом вцепились ему в волоса и на пол повалили,
Руки и ноги загнули за спину, ремнём сыромятным
Туго стянули, верёвкою вверх по столбу к потолочной
Балке массивной безжалостно вздёрнули, и привязали
Крепким узлом, и сказал ему так свинопас богоравный:
«Будь здесь покуда заботливым сторожем, честный Меланфий.
Мы для тебя приготовил чудо-постель, на которой
Ты ни за что не проспишь восхождение Эос и в пору
Коз на обед женихам многославным отборных пригонишь».
Бросив висящего в страшных мученьях, Евмей и Филойтий,
Нужное выбрав оружие, дверь за собой затворили,
И меднокрепкий закрыли замок, и в палату вернулись.
Яростный бой продолжался. В дверях на высоком пороге
Четверо подступ держали. Другие столпились в палате,
В быстрых речах намечая, как вырвать победу в сраженье.
К первым из них подошла светлоокая дочь Громовержца,
Схожая с Ментором видом и речью, богиня Афина.
Сердцем воспрянув, воскликнул тогда Одиссей богоравный:
«Ментор, сюда! Помоги нам. Бывалое дружество вспомни.
Много добра ты имел от меня, мой возлюбленный сверстник».
Так говорил он, а мысленно думал, что видит Афину.
Но женихи не замедлили к Ментору так обратиться:
«Будь осторожен, не слушай его убеждений, не вздумай
С нами в сраженье вступить. Помогать ему – это безумство.
И пятерым вам не сладить с шеренгою вооружённых,
Жаждущих быстрой победы людей. Головою заплатишь
За неразумную помощь. Когда мы безжалостной медью
С вами покончим, богатства Лаэртова сына, а с ними
И все богатства твои меж собою разделим. Но это
Месть нашу не завершит. Ваши дети и жёны покинут
Дом свой родной и родную Итаку. Подумай же, Ментор».
Дерзкая речь жениха разозлила богиню Афину.
Гневно она обратилась к Лаэртову сыну: «Неужто
Силы в тебе, Одиссей, не осталось, с которой когда-то
Ты за Елену Аргивскую, дочь несравненную Зевса,
Девять с троянами лет так упорно сражался! В то время
Много погибло врагов от тебя в истребительной битве,
И, наконец, твоей хитростью город Приамов разрушен.
Так отчего же, вернувшись домой, приступаешь несмело
Ты к завершающей битве с толпой женихов обнаглевших?
Друг мой, очнись! На меня погляди. Ты увидишь, как смело
Против врагов, на тебя ополчившихся в доме твоём же,
Выступит Ментор, за многое в жизни тебе благодарный».
Но даровала не сразу победу Лаэртову сыну
Дочь светлоокая Зевса Афина Паллада. Сначала
Ей захотелось проверить на деле душевную бодрость
И Одиссея, и сына его Телемаха. Богиня
Вдруг превратилась, взвилась к потолку и на чёрной от дыма
Там перекладине сизою ласточкой лёгкою села.
А Агелай же в то время, Домастора сын благородный,
Амфимедона, Политоса, Димоптолема, Писандра,
Силой своей отличавшихся в наполовину убывшей
Шумной толпе женихов, подстрекал к нападенью на вставших
Возле портала бойцов. Агелай горячо говорил им:
«Этот свирепый, я думаю, вскоре навеки уймётся.
Ментор покинул его, похвалившись болтливо. Один он
(Трое не в счёт) на высоком пороге стоит беззащитный.
Разом все копья не нужно бросать в него. Будет довольно,
Если сильнейшие бросят свои одновременно. Вряд ли
Сможет от них отвернуться свирепый. Убьём Одиссея,
С помощью Зевса. С другими, надеюсь, без трудностей сладим».
Бросили самые сильные копья свои, но по воле
Зевсовой дочери, меткость они потеряли. Одно из
Копий пробило лишь притолоку; а другое вонзилось
В створку дверей; деревянную стену испортило третье;
Тут же, чуть ниже, воткнулось четвёртое. Сразу же после
Этих бросков Одиссей богоравный сказал, потрясая
Длинным копьём медноострым: «Теперь и для нас наступила
Очередь. Точно прицельтесь и грозные копья метните
В строй женихов, столько бед нам принёсших. Расплатимся с ними».
Так он сказал. И, прицелясь, они медноострые копья
Кинули разом. И Димоптолема сразил богоравный
Царь Одиссей; Телемах – Евриада, Филойтий – Писандра,
Старый Евмей – Элатопа. Один за другим повалились
На смерть сражённые. Вырвав из тел окровавленных копья,
К дальней стене женихи отбежали. И снова пустили
Древки с металлом смертельным в противников. Только удачи
Вновь их лишила богиня Афина. Царапиной лёгкой
Сын Одиссея отделался, да над щитом у Евмея
Смерть просвистела бесцельно. В ответ Одиссея четвёрка
Бросила копья в шеренгу у дальней стены, и опять же
С горькой потерей для недругов. Евридаманта всех раньше
Жизни лишил Одиссей, городов сокрушитель. И тут же
Амфимедон был пронзён Телемахом, Полиб – свинопасом.
Мигом позднее Филойтий Ктесиппу смертельным ударом
Грудь просадил. И при этом воскликнул: «О, сын Полиферсов,
Скорый на речи обидные! Дерзкий язык свой уймёшь ты
Впредь от ругательств нахальных. Предайся, Ктесипп неуёмный,
Воле богов. Им одним подобает и слава и сила.
Я же тебя отдарил за ту ногу коровью, которой
Вдруг благосклонно попотчевал ты Одиссея недавно».
Так говорил криворогих быков содержатель Филойтий.
В эту минуту убит был Дамасторов сын Одиссеем;
Сын Леокритов, совсем молодой Евенор, – Телемахом;
Острою медью в живот поражённый, он замертво рухнул,
Только лишь охнуть успев. Тут спустила Афина Паллада
Над головами бойцов Одиссея эгиду из кожи
С изображеньем Горгоны-Медузы, внушающей ужас
Видом своим у людей земнородных. В паническом страхе
Начали бегать они, ошалев, как коровы, когда их
Вешней порою осыплют жестокие слепни и жалят
Их беспощадно. Так мечутся птицы, когда с поднебесья
Соколы прянут на них, и спасения нет никакого.
Так же и воинство царское, пусть небольшое, но в гневе
Равное сотне бойцов, женихов разогнало по гридне,
И убивало, как соколы птиц, и спасения грешным
Не было ни от кого. В этот миг подбежал к Одиссею
Жертвогадатель пиров Леодей и колена владыки
Обнял, и, трепетом жутким объятый, рыдая, воскликнул:
«Ноги целую твои, Одиссей. Пощади и помилуй.
В доме твоём я, поверь, никого не обидел. Напротив,
Я отговаривал буйных гостей от постыдных поступков.
Но не отвёл я от зла святотатцев, и в день Аполлонов
Страшная участь их всех, непослушных бессмертным, постигла.
Так неужели за доброе дело я с ними погибну?»
Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей богоравный:
«Если ты подлинно жертвогадателем был между ними,
То, без сомнения, часто в жилище моём ты молился
Дию, чтоб мне возвратиться домой запретил он, и чтобы
В дом твой с тобою ушла Пенелопа, и чтоб нарожала
Много тебе она славных детей. Вот за это ты примешь
Лютую смерть человечью». Сказал Одиссей и упавший
Меч из руки Агелая поднял и ударил с размаха
По Леодеевой шее, и с плеч голова покатилась.
Но наказания Керы избегнул сын Терпиев, славный
Песнями Фемий, гостей веселивший в шумливых застольях.
С цитрой своею в руках, к потаённым дверям прислонившись,
Думал певец напряженно, что выбрать ему – то ли тихо
Выйти во двор и сидеть там, алтарь обнимая, в котором
Буйволов бёдра сжигал Одиссей в честь великого Зевса,
То ли к коленям его с умоляющим броситься плачем?
Выбрал второе певец. Положив звонкострунную цитру,
Бросился к сыну Лаэротову он и к коленям прижался:
«Ноги целую твои, Одиссей. Пощади и помилуй.
Сам сожалеть ты и сетовать будешь, убив песнопевца.
Пению сам я себя научил. Вдохновением боги
Душу согрели мою. И тебя, Одиссей, я, как бога,
Буду гармонией струн веселить. Не губи во мне дара,
Данного мне Аполлоном. Надёжным свидетелем будет
Сын твой родной, что не сам я к застольям шумливым просился –
Силой сюда приводили меня женихи Пенелопы».
Эти признанья певца Телемахом услышаны были.
Крикнул отцу Телемах: «Не губи неповинную душу.
К Фемию будь и к Медонту глашатаю благостен. Только
Где же Медонт, воспитавший меня? В этом зале не вижу
Я и не слышу учителя. Уж не убит ли бедняга?»
Так говорил Телемах. И дошло до Медонта благое
Слово дитяти его. Он под стулом лежал, укрываясь
Свежею шкурой коровьей, чтоб участи горькой избегнуть.
Выскочил он из укрытья и бросился в ноги того, кто
В роли наставника вспомнил его. Целовал золотые
Ремни сандалий. И, справившись с плачем, сказал Телемаху:
«Здесь я, душа Телемах. Заступись за меня, чтоб отец твой
Мести на мне не свершил женихам, что нахально губили
Ваше богатство, его и тебя оскорбив безрассудно».
Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей богоравный:
«Будь благодарен ему. Он тебя сохранил, чтоб отныне
Ведал и сам ты, и людям другим говорил в поученье,
Сколько благие дела нам спасительней дел беззаконных.
Слушай теперь. Из палаты, убийством наполненной, выйдя,
Сядь на дворе у ворот с песнопевцем, властителем слова.
Я же останусь в палате и всё здесь устрою, что нужно».
Так он сказал. И Медонт с песнопевцем, покинув палату,
Сели вблизи алтаря, посвящённого Зевсу, но страхом
Были и здесь переполнены их трепетавшие души.
Сам Одиссей в это время по залу сраженья прошёлся,
Чтобы проверить, кому из гостей самозваных, быть может,
Керы заслуженной кары избегнуть случилось. Но нет же,
Всё бездыханны лежали на плитах кровавых. Так рыбы
Плотно лежат на песке, если их рыболов из пучины
Вытащит сетью, и бросит у моря, и ждёт терпеливо
Скрипа арбы покупателя рыбы, который некстати
Где-то в пути задержался.
Сказал Одиссей Телемаху:
«Сын мой, пойди пригласи Евриклею. Я должен сказать ей
Важное слово». И сын Одиссеев позвал Евриклею.
Ужас и радость объяли служанку, когда из покоев
В зал пировой, весь заваленный трупами, тут же спустилась
Няня царя Одиссея. А сам перед ней он явился,
Кровью забрызганный весь, словно лев, завершивший погоню
И разорвавший на мелкие части несчастную жертву.
То ли воскликнуть от радости, то ли заплакать от страха,
Видя побоище перед собой, размышляла старушка.
Тут Одиссей богоравный на помощь пришёл Евриклее:
«Друг мой старинный! Возрадуйся сердцем, без крика.
Радостный крик подымать неприлично при виде убитых.
Но и печалиться смерти врагов нам с тобой не пристало.
Диев их суд поразил. От своих беззаконий погибли.
Правда была им чужда. Никого из людей земнородных,
Знатный ли, нищий он был, гордецы не хотели уважить.
Страшная участь сегодня их всех, злополучных, постигла.
Ты же теперь назови мне рабынь, в нашем доме живущих,
Чтобы я мог отличать развращённых от богопослушных».
Так он сказал Евриклее. Старушка ему отвечала:
«Всё я, мой сын, расскажу, ничего от тебя не скрывая.
В доме у нас пять десятков работниц, от юных до старых.
Заняты все рукодельем, другие работы справляют.
Ровно двенадцать из них, поведеньем развратных, не только
Мне, но и нашей владычице портили жизнь. Пенелопа
Всё это время, пока подрастал Телемах, не хотела,
Чтобы в её он хозяйство входил; всем сама управляла.
Я же, родимый, скорее наверх побегу, чтобы радость
Нашу великую ей сообщить. Почивает царица.
Видимо, боги ей сон сниспослали». «Нет, няня, не надо, –
Так Одиссей возразил. – Не буди, дорогая, царицу.
Но прикажи тем рабыням, которые жили нечестно,
Быстро явиться сюда». Поспешила наверх Евриклея.
Он же позвал Телемаха с Филойтием и свинопасом
И приказал им: «Как только придут нечестивые девы,
Трупы поможете вынести им, а потом пусть отмоют
Гридню от крови и грязи. Когда же в порядок палату
Стадо девиц приведёт, удалите развратных отсюда.
Там, на дворе, меж стеною и житною круглою башней,
Смерти предайте беспутниц, мечом заколов медноострым.
Пусть, испоганив развратом мой дом, наказанье
Примут они, как от века велят нам бессмертные боги».
Так говорил он. Тем временем в гридню собрались рабыни,
Жалобно воя. Из глаз их без удержу сыпались слёзы.
Начали трупы они выносить и в пристрое холодном
Складывать стали, один прислоняя к другому. Закончив
Страшную эту работу, за тряпки взялись, родниковой
С верхом наполнив водою тазы. И, когда чистотою
Зал засверкал, Телемах и его молчаливые слуги
Вывели грешных во двор меж стеною и житною башней
И в помещении заперли с крепкою дверью, без окон.
Сын Одиссеев сказал им: «Отец приказал мне убить вас.
Но человеческой смертью, развратницы, вы недостойны
Грязные жизни закончить. Настолько вы нас осрамили
В доме отца моего, с женихами постыдно слюбившись».
Так он сказал, и канат корабельный под сводами крепко
Между колоннами, словно струну, натянул, и двенадцать
Петель к нему привязал, и, как ласточек дружная стая
Разом попавшись в силки, непутёвые девы повисли
Рядом на крепком канате, и вскоре навеки утихли.
И козовода Меланфия через минуту из дома
Выволокли, и двуострою медью, на солнце блестящей,
Уши отрезали, вырвали ноздри, затем отрубили
Руки и ноги, а после в клочки рассекли, и остатки
Бросили жадным собакам. Потом на подворье умылись
Чистой водой родниковой и в дом к Одиссею вернулись.
Тут Одиссей Евриклее сказал: «Принеси-ка, родная,
Серы побольше кусок и кадило с огнём для куренья.
Ну, а с работою справимся мы, поднимись к Пенелопе,
Скажешь, чтоб с дворнею всей в освежённую гридню спустилась».
Так повелел Одиссей. Евриклея ему отвечала:
«То, что, дитя, говоришь ты, и я нахожу неотложным.
Прежде, однако, тебе принесу я опрятное платье.
Этих нечистых отрепьев на царских плечах ты не должен
В доме своём многославном носить. Неприлично владыке».
Ей возражая, ответствовал так Одиссей многоумный:
«Прежде всего мне огня для куренья подай, Евриклея.
Всё остальное потом принесёшь, как закончу работу».
Волю его исполняя, пошла Евриклея и скоро
С серой к нему и огнём возвратилась. Окуривать начал
Серой столовую он и широкий, стеной обнесённый
Двор. Евриклея же, выждав минуту, в покои служанок
Словно на крыльях, влетела, сказала им про Одиссея
И повелела немедленно дворне всей в гридню спуститься,
Факелы взяв покрупнее. Служанки, как птицы, слетелись
В зал пировой. Окружили весёлой толпою владыку.
Голову, плечи и руки ему целовали. И слёзы
Радости щедро струились из глаз. Да и сам он
Волю слезам своим дал. Плакал он от веселья и скорби,
Всех своих прежних домашних при встрече легко узнавая.
9.07.15 г.,
Тихвинской иконы Божией Матери
КОНЕЦ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ ПЕСНИ
