Бабушка полощет внука:

- Ну весь в отца.

Это уже незыблемый ритуал – вывалить ему все то, что причиталось его отцу, все свои многочисленные мнения о нём, сводившиеся к одному – нет человека на свете страшнее.

И у Леши был свой ритуал – слушать, не слушая.

Уже просто не помещалось в нем все то плохое, что она видела в его отце и в нём самом и впичкивала в него.

Сегодня же он слушал внимательно, и вдруг неожиданно сказал ей:

- А знаешь – есть другие люди.

- Какие другие? - Опешила бабушка, не поняв к чему это он.

- Другие, которые не орут на детей, говорят им только хорошее. И всем там весело.

Бабушка встрепенулась: - Где это ты видел таких людей?

Леша сжался. Он не мог сказать бабушке, что вчера его затащил к себе в гости Никитка, одноклассник. И он там словно в другое царство-государство попал. Потому что их там встретили обоих с улыбками, Лешу обняли, и не очень досаждали вниманием, видя его стеснение. А на Никитку смотрели, как показалось Леше, с восхищением, родители его. И Никитка жмурился как кот от радости.

Леша же привык слушать нытье, бурчанье и унижающие речи бабушки, и только он ступал на порог – начиналось.Тут же все радовались, будто сегодня был праздник, а был обычный день. Их накормили скоренько и оставили одних в комнате.

Никита стал рассказывать о городах, где бывал, и показывал их на карте, висевшей у него в комнате. Леша нигде не был, и ему нечем было поддержать разговор. Но слушал он внимательно, ему было интересно – какие есть чудеса на свете. Тут он припомнил, что его ждет бабушка, спросил у Никиты, сколько же сейчас часов, тот ответил, и Леша сразу сжался пружинкой и закостенел внутри.

- Мне пора. Хорошо у тебя. Точно хорошо.

Из подъезда он вылетел пулей и мчался гончим псом до дома. Надеясь поймать хоть одну минуту – чтобы вычесть ее из того времени, которое потратит на свои ругательства бабушка.

- Свинья! – Начала она запросто. - Скудоумный. Шланда, точно как отец твой. Пикимон блудливый.

На бабушку плевать, бабушка с утра корячится, варит тебе, стирает, жопу вытирает, а тебе плевать. Терпеть не могу твои трюки. Вырастешь такой же блудяга, как твой отец.

Леша вял на глазах. Он как-то резко попал из одного мира в другой, что начал сдуваться как воздушный шарик, и вот, уже на пороге какой-то огромной душевной слабости, что-то стронулось в нем – и тут он и сказал, что есть другие люди.

Теперь же бабушка пытает – кто они такие и где живут. А зачем ему новых словесных пендюлей получать? А то и не словесных. Потому что бабушке ничего не стоило и за уши драть. Причем делала она это искусно и старательно. Тянула и крутила их до такой степени, пока Леша не чуял, будто они уже на одной нитке. Но он не вырывался никогда от этой муки. Терпел молча. Потому что бабушка после того была вполне довольна и оставляла его в покое. А если уши не драла – то могла грызть его часами, попутно делая свои домашние дела.

Для Леши эти его слова были равны первому бунту. Потому что все, что он хотел сказать ей дальше, он вполне четко проговорил ей мысленно, про себя. «Ты… бабушка, как собака больше… И чего тебе я сдался? Да ты бы убила моего отца, если бы могла. И меня бы убила. Тебе все мешают тут. А есть другие люди… - Тут он улыбнулся, увидев в себе лица Никиткиных родителей. Они красивые, Никитку любят».

И вот это мысленное зрительное воспоминание его как-то неимоверно его утешило и придало сил слушать дальше бабушкино злобствование.

Когда он ложился спать – он опять припомнил Никиткиных родителей. Не самого Никитку, не дивные рассказы о городах, а его родителей. И так ему стало хорошо на душе, что уснул он в радости.

С того дня Никиткины родители стали для него как ангелы-хранители. Он их припоминал и стиралось все плохое. И бабушкино ритуальное унижение он слышал уже просто как жевательное чавканье её рта. Он перестал ее слышать совершенно.

Родители его заколачивали деньги по другим городам, но никогда не рассказывали, приезжая, что там есть небывалого и чудесного, а все про то, как им тяжко там жить, работать, и всё цифры, цифры, сколько стоит то да се, и сколько удалось набатрачить и сколько сэкономить на чем.

Бабушка бесилась, что денег ей мало давали, и каждый раз их ярила и взбешивала словами, так что те, побыв дома несколько дней, с радостью и облегчением уезжали на работу.

К Лешке у них был один простой интерес – он их сын, и должен быть сыт, одет, обут. И, конечно, их грело убеждение, что бабушка дурному не научит. Значит, сын в полной безопасности.

Блудливый отец крепко обнимал сына при встрече, а потом уже и не обращал никакого внимания на него. Потому что бабушка навьючивала на него разные мужские дела по дому. Но Лешка за одно это объятие прощал отцу все, все свои невысказанные разговоры к нему, все свои не совершенные отцом просьбы…

Хотя и знал он об отце слишком много, со слов бабушки, и будь в ее словах стопроцентная правда, и даже будь он хуже, чем она говорит – это отцовское объятие оправдывало его перед сыном безусловно на все века и времена. Зря бабушка старалась. Лешка, так сказать, брал огонь на себя. Однажды он понял это, - что не вороши она ему душу и не вываливай это все на него, то бабушка всё бы выдавала отцу лично, а отец бы укипел так, что кончилось бы все плохо для всех их.

Это тоже придавало Лешке некие силы для печального детского бытия. Не давало вырвать из себя протестующий голос.

Теперь же – волшебное средство от печали есть у Лешки – есть другие люди. И есть мир, где всем хорошо. И он сам создаст такой мир однажды.

Он жил теперь ощущением огромной счастливой будущности.

2018