Дети войны
К 70-ю Победы
Из рассказов моей бабушки, рожденной в ноябре 1941 года, ее отец был зверски замучен фашистами на передовой за два месяца до ее рождения. Он был младший лейтенант. Ему было 26 лет.
След в след
меж высоких сугробов
старшая, я и ты,
мимо сожжённых заборов,
обугленной стылой земли—
как быстро снег заметает
лёгкие наши шаги… Замёрзли, худые пальтишки,
ботинки с чужой ноги,
стрижены как мальчишки
старшая, я и ты. Несколько штук поленьев,
в ведёрке на дне угля,
нам бы немного хлеба,
нам бы пожарче огня… Взрослые на работе—
бабушка, мать и брат,
в детстве том не играют,
не бегают и не шалят. Стоим у окна, прижавшись,
старшая, с краю я,
а посредине глазастая маленькая
сестра. Три девочки, три человечка,
руки переплетя,
стоят у тлеющей печки
с метели глаз не сводя.
Сгибаются ветви осины,
трещит вся в морщинах кора,
белые, как седые,
свисают вниз провода. Какие-то тайные знаки,
неведомые слова,
чертила метель, завывая,
стальным пером изо льда. И мы не смогли догадаться—
старшая, я и ты—
что знаки-то это были
знаками нашей судьбы. Стояли, накинув на плечи
клетчатый ветхий платок,
уже начинался вечер,
сверкал фонаря огонёк. Как долго тогда стояли
старшая, я и ты,
платок до темна не снимали,
рук, что сплели, не разжали… Как будто стояли и ждали:
когда наступит тепло,
когда будет много еды,
когда не станут вспоминать
страшные дни войны,
и все будут счастливы.
Из рассказов моей бабушки, рожденной в ноябре 1941 года, ее отец был зверски замучен фашистами на передовой за два месяца до ее рождения. Он был младший лейтенант. Ему было 26 лет.
След в след
меж высоких сугробов
старшая, я и ты,
мимо сожжённых заборов,
обугленной стылой земли—
как быстро снег заметает
лёгкие наши шаги… Замёрзли, худые пальтишки,
ботинки с чужой ноги,
стрижены как мальчишки
старшая, я и ты. Несколько штук поленьев,
в ведёрке на дне угля,
нам бы немного хлеба,
нам бы пожарче огня… Взрослые на работе—
бабушка, мать и брат,
в детстве том не играют,
не бегают и не шалят. Стоим у окна, прижавшись,
старшая, с краю я,
а посредине глазастая маленькая
сестра. Три девочки, три человечка,
руки переплетя,
стоят у тлеющей печки
с метели глаз не сводя.
Сгибаются ветви осины,
трещит вся в морщинах кора,
белые, как седые,
свисают вниз провода. Какие-то тайные знаки,
неведомые слова,
чертила метель, завывая,
стальным пером изо льда. И мы не смогли догадаться—
старшая, я и ты—
что знаки-то это были
знаками нашей судьбы. Стояли, накинув на плечи
клетчатый ветхий платок,
уже начинался вечер,
сверкал фонаря огонёк. Как долго тогда стояли
старшая, я и ты,
платок до темна не снимали,
рук, что сплели, не разжали… Как будто стояли и ждали:
когда наступит тепло,
когда будет много еды,
когда не станут вспоминать
страшные дни войны,
и все будут счастливы.
