Жил-был Поэт. Он сочинял разные стихи и относил в издательства, а также читал их друзьям и знакомым. Издательства стихов не брали, а друзья слушали невнимательно и не восторгались. А Поэту хотелось восторгов, и чтобы девушки закатывали глазки, слушая стихи, и потом отдавались ему. Но девушек больше интересовало то, платят ли поэту издательства.

А стихи у Поэта были хорошие, например, про Святую Русь:

 

Лето кружится. Оно уж прошло.

Хлопнуло дверью. Куда-то ушло.

Враг безобразный двинулся в путь.

Русь он святую хочет куснуть.

Речки, цветочки. Дивные росы.

Кустики, бабочки, травки, березы.

Клены, осинки, малинки-калинки.

На луговинке пасутся скотинки.

Благоволение и умиленье.

Барышня ест на веранде варенье.

Темные лики в окладах резных.

Луковки маковок храмов святых.

Старцы в лаптях и в кокошниках бабы.

Враг не пройдет, надругался он дабы,

Хрен ему в рыло – не наша земля!

Мы навострили с утра «Тополя»,

Враг, убирайся, штаны не забудь –

Чтоб не кусил Русь святую за грудь.

 

Еще он сочинял стихи ко дням рождения коллег по работе и начальников. Эти стихи тоже были хорошие:

 

«Клавдия Петровна Иванова,

Будь всегда красива и здорова,

Тебя мы поздравляем с юбилеем,

Очень крепко любим и лилеем.»

 

Или:

 

«Дорогой Иван Николаевич,

 

Под вашим мудрым управленьем

Идет компания вперед,

Вы здесь – с момента становления,

Вас уважает весь народ!»

 

Правда, некоторые слишком о себе думающие говорили, что стихи у поэта слабые и надо бы ему подучиться, скажем, прочесть про ямбы и силлабо-тонический строй, или Пушкина почитать. На это Поэт резонно отвечал, что алгеброй гармонию поверять – дело пустое, а Пушкину и самому поучиться не мешало бы: строчки «Там некогда гулял и я, но вреден север для меня» такие кособокие, что даже и подумать неприлично. И тогда слишком о себе думающие жали плечами и отходили в сторонку, потому что сказать им было нечего.

Но шли годы и однажды наступил у Поэта творческий кризис. Скажем, начнет он стих:

 

«Когда умру, жене не говорите,

Что жизнь свою за Родину отдал»

 

- а кончить никак не может. Он уж и так, и эдак, и словарь рифм откроет, а толку нет. Тогда снова начинает он стих, уже другой:

 

«Пролья на брюки силикатный клей,

Гляжу с тоской на наше поколенье»-

 

- и опять кончить не получается. Поэт и перо гусиное раздобыл, и даже втихаря ямб от амфибрахия отличать научился, все равно не помогает. И вот однажды начал он новый стих:

 

«Зловредный Шашель жил в крахмале кукурузном,

Он праздно проводил дни юности своей»

 

- и застопорился намертво. Ни взад, ни вперед. «Повеситься, что ли?», - думает Поэт. «Все другие поэты в дни творческого кризиса вешались. Или стрелялись. Вон, и Есенин, и Маяковский, и этот, как его… Ну, которого Дантес укокошил. Или Мартынов?».

Так и мучался Поэт день за днем, пока не решил: «Все, хватит. Пора устраивать болдинскую осень». Тут же собрался он и уехал в Болдино, потому что там у него жила бабушка Арина Парамоновна.

Вот день проходит, другой – нет, не удается кончить!

 

«Уж падают листы, алкую и алкаю,

А муза все нейдет. Иссяк во мне родник»…

 

Тут из-за плеча глянула на строчки бабушка Арина и говорит:

- Эт что ж ты, милок, сразу-то не сказал? Нужна тебе муза – дык в момент сорганизуем!

И дала ему бабушка веб-адрес наговоренный, благо что Ленинградка неподалеку от Болдина проходит.

Вот Поэт по клавиатуре пошлепал, проплатил, сколько за вдохновение положено – и явилась к нему Муза чин-чинарем, губки- бантиком, юбчонка легкомысленная, в одной ручке плеть, видать, чтобы Пегаса охаживать, в другой – сумочка цвета вдохновения. И с порога Муза Поэту призналась в любви и большом желании немедля помочь поэту кончить и через то обрести поэтический плод.

Вот засекли они время, обнажили поэтические натуры и стали высекать вдохновение и романтическую образность путем погружения в глубины словесности. Час проходит, другой на исходе, трафик того и гляди кончится – а толку нет. Устали оба.

Вот муза и говорит: «Ты, любезный, норовишь все чаще да чаще, а надо бы глубже. Да и на меня слишком-то не рассчитывай: хоть я и обязана свое отработать, а за твои способности и усердие не отвечаю. Давай, мил человек, трудись!»

Вот снова Поэт пыхтит, все стило исшоркал, а толку ноль.

«Ну, все», - говорит Муза, - «Время вышло, я свое отработала, меня другие клиенты ждут.»

И так Поэт от этих слов вошел в раж, что немедля кончил сразу три стиха:

 

№ 1

Ах, в женщинах такая красота,

Ее не видит только сердцем грубый.

Я их люблю за разные места,

Особенно за ноги, грудь и губы.

 

№ 2

Уже лопату где-то точит

Могильщик злобный на меня,

Но от того все больше строчек

Крапаю я к исходу дня!

 

№ 3

На анализ сдав мочу,

Я кричу вослед врачу:

«Мне мочу верните в срок,

Там – мой сахар и белок!»

 

А Муза почему-то плюнула и немедля свалила, и даже бабушку Арину в сердцах обозвала старой перечницей.

Ну при чем тут бабушка, скажите, люди добрые?