Нерождённый путь (часть XIII)

*****

 

Вот уже несколько бесконечно долгих дней, Лазарь ждал звонка от Миры. Он вздрагивал при каждом звуке, прислушивался к каждому шороху, весь обратясь в сплошной рваный нерв. А она не звонила и не отвечала на звонки. Когда вот так же неожиданно пропала его жена, он не нервничал так сильно. Она оставила листок из записной книжки, исписанный кривым неразборчивым почерком: «Не ищи меня. Прости. Я устала от однообразия. Прощай. Объясни Мире. Ольга». Перечитав эту экспресс-записку сотню раз, Лазарь смял её и выбросил. Вместе с этой запиской он смял и воспоминания о своей жене. Дочери он сказал, что мама уехала, потом, спустя месяц он сообщил, что мама никогда не вернется, потому что её больше нет. Мира безоговорочно верила отцу. Она не задавала лишних вопросов. Они никогда не разговаривали о ней. Это было своеобразное табу для обоих. Конечно, Лазарь догадывался, что дочь прекрасно знает, что мать их просто бросила, но она молчала, и он молчал, и это их молчаливое согласие, еще больше их сближало.

 

Когда через пять лет, Ольга неожиданно прислала письмо, Лазарь выбросил его, не читая. Когда она начала звонить ему и просить о встрече, он согласился, при условии, что она перестанет звонить. Ольга хотела вернуться, она умоляла позволить ей увидеться с дочерью. Просила прощение, и слезно клялась, что она больше не совершит такой ошибки. Но Лазарь был непреклонен, в своем отказе. Он сообщил, что для дочери она давно мертва, и не стоит подвергать девочку новому стрессу, открывая ей истинную причину бегства матери: «усталость от однообразия». Звучало действительно неубедительно.

 

Их разговор был мучительным, долгим и бесполезным. Лазарь ушел не оглядываясь из номера в гостинице, где она остановилась. Ему было неприятно видеть её, но он не мог ей позволить травмировать Миру. Больше он о ней ничего не слышал.

 

 

 

Об этом я не вспомню — позабуду,

 

Роняю слезы, бью посуду,

 

И напряжение повсюду,

 

Меня здесь нет — я все забуду.

 

Не вспомню снежный, белый город,

 

Забуду утра свежий воздух,

 

Забуду вещи, лица, паспорт,

 

Когда уйду навек в ненастье.

 

Уже не та, совсем другая,

 

Свой кашель под ноги роняет,

 

И в сизой дымке леса тает,

 

Её уж год, как поминают.

 

О ней все скоро позабудут,

 

Не будет слез, лишь дождь и вьюга,

 

Березка листики роняет,

 

И соком сладким истекает.

 

Под той березкой занесенный,

 

В листве вчерашней бренный холмик,

 

Он запах тлена источает,

 

В нем плоть и кости в грунт врастают.

 

 

 

Сейчас Лазарь сидел в своем кабинете, и думал о том, что всё повторяется, его бросила его жена, а теперь его бросила его любимая дочь. Ему было очень горько, сердце щемило, не хватало воздуха.

 

Мира объявится позже, закрепляя тем самым своё право на свободу действий. Она всё еще папина любимая дочка, которая любит его, жалеет, и прощает ему его единственную ложь: «Мама бросила их обоих!» Ну что ж, бывает и такое, теперь Мира достаточно взрослая, чтобы найти оправдание её бегству. И своему тоже. Иногда очень трудно сохранять внутренний баланс: доказывать, объяснять, оправдываться не хочется, тем более притворяться, неся груз ответственности за свои поступки. Легче спрятаться, укрыться от глаз, от разговоров, немых укоров, уйти, оставив дверь незапертой, как надежду на возвращение.

 

 

 

Не смотри, мама, с нежной улыбкой,

 

И с укором немым не смотри,

 

Тихо спой над младенческой зыбкой,

 

Пожалей, обними и прости.

 

Ты ушла, не успела проститься,

 

Свою боль и тоску унесла,

 

Провожу за окно твою душу,

 

Спи спокойно, спою тебе я.

 

 

 

Настойчивый вызов телефона, заставил Лазаря содрогнуться, он схватил трубку и поднес её к уху. Это была не Мира…

 

Маргарита Карловна, дрожащими пальцами набрала номер Лазаря, она тщетно пыталась дозвониться до Татьяны несколько дней, приехав, обнаружила дверь незапертой. Уже в тот момент она поняла, что в квартире её ждет что-то ужасное. Её дочь, всё еще висела в комнате, на ремне, запах тлена уже начал заполнять пространство квартиры. Более ужасного зрелища Маргарита Карловна и представить себе не могла. Она собрала остатки своего самообладания и набрала номер Лазаря, ей нужна была поддержка друга.

 

— Лазарь, здравствуйте. Мне очень нужна ваша помощь. Таня повесилась.

 

На другом конце, повисла тишина. Лазарь ждал чего угодно, но не этого. Для него это был шок, но он должен был поддержать, звонившую ему старую женщину.

 

— Ждите меня. Скоро буду. Вызовите полицию, Маргарита Карловна… и… держитесь…

 

Когда Лазарь приехал, полиция уже была на месте. Тело Татьяны еще не сняли с ремня. При виде посиневшего лица, повешенной женщины, с которой его связывали двенадцать лет любовных отношений, Лазарь покачнулся, ему казалось, он вот-вот рухнет, поэтому он оперся о косяк двери. На секунду он закрыл глаза, и увидел стройную красавицу с темными кудрями вокруг белого лица, пухлые губки в обольстительной улыбке, и глаза от которых невозможно скрыться, в которые невозможно не влюбиться.

 

Маргарита Карловна, почерневшая от горя, сидела на стуле в кухне. Она привыкла к отчужденности, сквозившей в их отношениях с дочерью, привыкла к её экзальтированным демонстрациям своего эго, но такого поворота событий она никак не ожидала, да и не могла ожидать. Татьяна всегда была стойкой, волевой женщиной… или… она просто старалась подражать своей матери — ей Маргарите Карловне, которая не могла выдавить из себя ни единой слезинки. Она вспомнила свою девочку, маленькую тоненькую Танюшку с забавными кудряшками, в лиловом платьице, которая обнимала её за шею и говорила: «Мамочка, когда я вырасту, я буду как ты — ведь я твоя дочка».

 

— Ты так старалась, моя девочка… Прости меня… — Слезы полились из глаз Маргариты Карловны, впервые за многие годы.

 

 

 

В ИЗЛЕТЕ…

 

В излёте аллеи не мрак,

 

В излёте аллеи — диск

 

Солнца.

 

Не бойся,

 

Смелей подойди, прикоснись!

 

Я рядом — рука у руки,

 

Я молча люблю тебя взглядом.

 

От света не будет беды…

 

Войди,

 

Откроется путь в облака,

 

Белейшего пуха стога

 

Застелют ступени к вершине

 

И в солнечной сердцевине

 

Ты станешь свободен и мудр,

 

И щедр, и силен, и прекрасен,

 

И будет тогда не опасен

 

Тебе сокрушительный гнев…

 

И пусть не понятен для всех

 

Окажется шаг твой и взлёт…

 

Не важно!

 

Храни тебя Бог,

 

А я

 

Подожду у края…

 

Зная, что ты…

 

В пути. (1)

 

 

 

Через несколько дней все формальности будут решены, и на кладбище появится еще одна свежая могила. И останутся только воспоминания, светлые, добрые, печальные: тонкая девочка в лиловом платье, обольстительная красавица с темными локонами, и глазами цвета неба. Все обиды станут нелепыми, а ошибки простительными. Покойников не судят. Игорь тоже будет там, и бросит горсть земли на могилу своей матери, такой незнакомой и чужой. Он не будет помнить её живой, он навсегда запомнит ей мертвой, холодной, с остекленевшим взглядом немигающих глаз. Но это останется его тайной.

 

 

 

РАДУГА В ГЛАЗАХ

 

Смотрю, не поднимая век,

 

Я цветом заполняю поле,

 

Всех незаполненных страниц,

 

Неволю превращаю в волю.

 

Вот, белый — снег и чистота,

 

Снежинки тают на ресницах,

 

Белым бела, как простыня,

 

Для девы чистая страница.

 

На белом, цветом голубым,

 

Я небо нарисую добрым,

 

Без лжи и тайн, стеклянный шар,

 

Все неразбитые надежды.

 

Вот луч оранжевый — мечтой,

 

Что осветил дорогу в небо,

 

По лестнице, пронзившей мглу,

 

Дрожащим негасимым светом.

 

Вот красная страница — страсть,

 

Найти ответ на все вопросы,

 

Прожить — не слепо отыграть,

 

Любовь в полутонах и грозах.

 

Зеленый — отдых для души,

 

Слияние с живой природой,

 

Взгляд вспоминает о листве,

 

В тончайших жилках первых всходов.

 

И, желтый — скуку отметет,

 

Махровой кистью, пуха легче,

 

Расправит крылья, и, в полет,

 

В безоблачность, сознаньем быстрым.

 

И фиолетовую грусть,

 

Пунктирной нитью набросает,

 

Слеза, скатившаяся вдруг,

 

Заоблачность мечты растратив.

 

И, черным — многоточие, не точку,

 

Следами спутанными — жизнь,

 

Воображеньем воспарить,

 

Без сожалений цветом плыть…

 

*****

 

Вся эта чудовищная каузометрия длится всю жизнь. Человек всё пытается найти причинно-следственные связи в своих поступках, разобраться в движениях своей загадочной души. Ум создает цепочки идей, конструирует логику поступков, выверяет вероятности успеха и поражения, и рефлексирует, рефлексирует, рефлексирует. Всё это в конечном итоге создает некое подобие нерукотворного портрета, на котором помимо лица, можно угадать и стиль жизни, траекторию движения «зиготы, звучащей гордо», из точки под названием «жизнь» в точку под название «смерть». Но при всей своей видимой продуманности, движение это стихийно.

 

СТИХИЯ

 

В мрачной ухмылке,

 

Кашляя громом истошно,

 

Небо угрюмо скривилось.

 

 

 

В лютой, как смерч непогоде,

 

Рваные листья бросая,

 

Дерево билось стыдливо.

 

 

 

Локоны в резком полете,

 

Вились в слепом беспорядке,

 

Карие очи, хлестая.

 

 

 

Шторы в окно вылетали,

 

Чашечку с кофе роняя,

 

Дом, окрыляя надеждой.

 

 

 

Стремлением время толкая,

 

Калеча себя и ломая,

 

Бьюсь о желание жить.

 

 

 

— Мой путь — бешеная стихия, и это мне нравится. Нравится, черт возьми! Я вынужден противостоять натискам предопределения, как противостоят натискам разбушевавшейся природы. Большинство из Вас боится самого слова «смерть». Я не боюсь. «Смерть — это романтизированный принцип нашей жизни».(2) Она не врет, не лицемерит, не стремится казаться привлекательной, она просто переворачивает ваше восприятие реальности с ног на голову. Человек стремится заигрывать со смертью, облекая её в готические образы молчаливого безразличия, или рисуя хищный плотоядный оскал, чтобы однажды встретив узнать свой «земной конец» в лицо. Но, мало кто догадывается, что смерть — это всего лишь портал (дверь) в иную жизнь. Смерть предваряет каждое рождение, запуская ход отведенного нам времени. Таймер, по ходу которого мы томимся в собственном соку до той или иной степени готовности продолжаться вечно. Не смерти надо страшиться, а любви, которая приносит нам гораздо больше боли, обманывая и наш разум и наши чувства, плодя жестокие страсти и неудовлетворенности, расползаясь в подсознании тяжкими комплексами неполноценности, греха и вины. Любовь делает человека нестабильным — это и ужасно и прекрасно одновременно.

 

 

 

Как скучно, в дневнике событий,

 

Я отстраненный, глупый зритель,

 

Съедаю предсказаний грифель,

 

Но, у судьбы другой властитель.

 

 

 

Я сам кормлю свою обитель,

 

Рву сорняки, и чищу китель,

 

Безмолвный памяти проситель.

 

Прости меня, мой избавитель.

 

 

 

Привязан я без приговора,

 

Нет, я не вор, и сын не вора,

 

Взрасту корнями у забора,

 

Посею злых безумий споры.

 

 

 

И на одном дыханьи мерном,

 

Растерзаны обеты ветром,

 

Мои наследники повсюду,

 

Размножены по свету блудом.

 

 

 

Несут проклятьем свое имя,

 

И вторят мне неповторимо,

 

Шаг в шаг идут за мной незримо,

 

Чтоб жертвой стать неукоснимо.

 

 

 

Сто лет в чреде превоплощений,

 

Обглодан в чаше пресыщений

 

Я становлюсь вовек потерей,

 

Одним из тысяч — звездным зверем.

 

 

 

С этими словами скрипучий голос стих. Сморщенный, уставший старик, прикрыл глаза, на мгновение уносясь в давным-давно. На его костлявых коленях сидела маленькая девочка с большими голубыми глазами и смотрела на него, не отрывая взгляда. По правде говоря, он просто хотел выговориться. Его тусклые глаза вновь открылись. Улыбнувшись и тронув пальцем кончик курносого носа внучки, Игорь извиняюще проскрипел: «Прости, лапуня, что-то я тебя загрузил не по-детски!»

 

«Лапуня» положила свою маленькую детскую головку на его грудь и проговорила:

 

— Деда, расскажи лучше сказку.

 

*****

 

«Когда не знаки и не числа

 

Дадут ключи мирского смысла,

 

Когда певец или влюбленный,

 

Узнает больше, чем ученый,

 

Когда на волю мир умчится,

 

Чтоб снова к миру обратиться,

 

Когда сияния и мраки

 

Опять сольются в ясном браке,

 

И в сказках разгадают снова

 

Историю пути мирского,

 

Тогда лишь, тайна прозвучит,

 

Мир извращенный отлетит». (3)

 

 

 

Внутри было тесно и темно. В запертое пространство, долетали слабые звуки внешнего мира. Все время хотелось есть и спать, но находиться вот так, вверх тормашками было не очень-то удобно. Те, кто ждут меня там, по ту сторону баррикады, не на шутку волнуются за меня. А раз волнуются, значит любят. Я стараюсь почаще напоминать о себе, колотясь в стены своей крошечной кельи, и чувствую нежные поглаживания рук моей мамы, успокаивающей моё нетерпение вырваться на свет.

 

Сейчас я знаю намного больше, чем они там могут вспомнить. Я сгусток вселенской информации, пульсирующий на собственной волне. Я вбираю в себя всё разнообразие вибраций бытия. Потом я всё забуду, я буду смотреть на мир широко раскрытыми, наивными глазами, и учиться доверять окружающим людям. Постепенно ряды моего окружения будут шириться, и по мере их расширения, я пойму, что есть пределы доверия, за которыми меня поджидают зависть, корысть, предательство, обман и злость — то, чему не учатся с рождения, но приобретают с опытом социального общежития.

 

Я еще не знаю что такое жизнь, и прежде чем узнать это, я познаю, что такое смерть. Когда я буду продираться по узкому тоннелю к свету, задыхаясь, ощущая давление на своем неокрепшем черепе, на всём своём крошечном теле, — я испытаю первый опыт смерти — страх не родиться. Через всю свою жизнь я пронесу это переживание, вспомнив о нём только в минуту своей физической смерти, опять уходя по тоннелю навстречу свету, ярче тысячи огней.

 

Когда выбираешься из темноты, свет слепит, высекая своей яркостью слезы — слезы обреченности бытия.

 

 

 

Мир — слепок. Я его леплю.

 

По крохам кости собираю,

 

Сейчас их в порошок сотру,

 

Своею кровью обагрю,

 

Иной материал не знаю.

 

Подскажет кто-нибудь ответ:

 

«Зачем Я…? В чем Планиды свет?

 

И почему в себя гляжу,

 

Творя собою пустоту?»

 

Глас вопиющего иссяк.

 

Спустился сон, сгустился мрак,

 

И в звуке ночи — песнь времен,

 

Сквозь полудрему слышен звон.

 

Влетел, а вылетел Другой,

 

Разбил любовь и отчий дом.

 

Теперь обломком Божества,

 

Вершится Магия Ума.

 

Исчезло Я — есть только мысль,

 

Объемлет все: и вдоль и ввысь,

 

И стелется ковром резьбы,

 

Узор божественной судьбы.

 

Доволен ты, иль огорчен,

 

Не важно. Жить ты обречен,

 

Быть может день, быть может, год,

 

Но, не стереть в небесный свод,

 

Твои следы — твою печать,

 

Возможность снова Всё начать.

 

И снова лепишь мир в себе,

 

Лелеешь боль, растишь сады,

 

В воде и в крови, вплавь и вброд,

 

Течет по венам жизни мед.

 

На вкус, то сладка, то горька,

 

В парении «над», в глубинах дна,

 

Нещадна времени река.

 

 

 

Вот я родился, и мой нерожденный путь, как сито, состоит из одних дыр, из пустот, которые мне предстоит заполнить, узнать их по именам, а тем, у которых нет имени, дать название. Я буду собирать по крупицам бисер бытия, нанизывать его на тонкие нити своего сознания, творя неповторимый узор своей жизни. Мне будет трудно, но я буду не один, у меня есть свои ангелы, учителя, болельщики и подсказчики, которые своим непрестанным влиянием, «будут делать из меня человека». У меня есть оппоненты, конкуренты и враги, которые своим противоборством, не дадут мне расслабиться, не позволят мне сдаться, подбавят перца в мою пресную жизнь, и сделают из меня «тертого калача». У меня есть рекламные агенты, имиджмейкеры, продавцы талантов, которые будут кроить из меня «современного обывателя». Эпизод за эпизодом — я проиграю на одном дыхании свою роль, и уйду со сцены, не дождавшись аплодисментов.

 

 

 

Смысл жизни — заполнение пустот

 

Во времени.

 

От края и до края,

 

Струиться бесконечность вечных мыслеформ.

 

Понятия и чувства

 

Стары как неизвестность,

 

Возвратного сознания пытливый сон.

 

Мозаика былого — снов лабиринт,

 

Попытка время сочленить

 

В одну сплошную жизни нить.

 

И, склеив памяти стекло.

 

Увидеть прошлого лицо.

 

Уснуть и утопить печаль.

 

Сомкнув глаза, раскрыть ворота в вечность.

 

Взрастить все тайное в себе,

 

Поднявшись на вершину мироздания.

 

И неизвестности, такой теперь знакомой,

 

Послать воздушный поцелуй.

 

 

 

Всю жизнь я буду искать свою метафору бытия, пытаясь уйти от жестокости реального мира. Всю жизнь я буду бежать от себя, такого реального и такого фальшивого в своей реальности. Движение будет моим спасением от страха, скуки, обязанностей и привязанностей, любви и ненависти. Я буду прятать за привычным образом свою живую и ранимую душу, потому, что только она помнит меня настоящим.

 

*****

 

ДВИЖЕНИЕ

 

Настежь раскрыто окно,

 

Воздух, сдувая пылинки,

 

Меня разбудил свежим вздохом.

 

 

 

В шелк покрывал, простыней,

 

Вытянув нежное тело,

 

Вновь закопаюсь игриво.

 

 

 

Трепетный, вкрадчивый звук,

 

Сон оборвет по пути.

 

Я выключаю будильник.

 

 

 

А за окном новый день,

 

Вдруг заглушил тишину,

 

Всех элементов движением.

 

 

 

Звякая, цокая, брякая,

 

Толкаясь, шурша и шепча,

 

Каждый творит красоту.

 

***

(1) Стихотворение из интернета, автор — svet-na-ladoni

26 ноября 2007г.

(2) Новалис. «Фрагменты».

(3) Новалис. Гейнрих фон Офтердингер»

 

***

 

КОНЕЦ