Нерождённый путь (часть X)

*****

 

Ещё несколько минут по двору не чуя ног, и я уже в машине еду по дороге к своей квартире. За то долгое время пока меня не было там, могло многое измениться, например, моя мать могла сменить замки, или меня там поджидает киллер с удавкой в руках, или, или, или… Я уже ничему не удивлялся и ничего не боялся. По существу, Эта Женщина (назвать её матерью у меня просто не поворачивался язык) права, действительно кому я нужен, кто меня любит, кто мною дорожит? НИКТО. Я даже для самого себя не представлял великой ценности. А был ли я жив? Или моё существование было лишь чудовищно долгой агонией лжи, перед тем как я узнаю истину о своём происхождении. Отец, что случилось с ним? Умер ли он своей смертью, или Она помогла ему отправиться на тот свет? Смогу ли я это узнать? И нужно ли мне это узнавать? Если он умер, то его тело покоится где-то рядом с одиноким Ангелом, над «моим» узким гробом. Я резко развернул машину и поехал в противоположную сторону, в сторону кладбища.

 

Уже через двадцать с небольшим минут я затормозил на стоянке около кладбищенских ворот. Шел я уверенно и быстро, ничего не изменилось с последнего моего визита в это тихое безлюдное место. С сегодняшнего утра я начал бояться живых гораздо больше, чем мертвых. Я шел по мощеной дороге, потом по усыпанной щебнем дорожке, потом пробирался меж тесных оградок, крестов и мраморных надгробий. Ангел, молча, следил за мной со своего пьедестала. Еще несколько метров и я зашел за оградку моего унылого склепа. Боже мой, а ведь я отпет, предан земле, похоронен так давно, что даже кости мои уже полуистлели. Нет, это не я, это несчастный младенец, взявший моё нерожденное имя, давший взаймы мне свою сиротскую непрожитую жизнь.

 

— Здравствуй, Брат! Тебе повезло больше, чем мне, ты так и не родился.

 

Я осмотрелся, в полуметре от младенческого надгробия, высился свежий холм, заваленный цветастыми венками, почти закрывавшими массивный резной дубовый крест, в середине которого было вырезано имя: Полосатый Николай Николаевич 07.09.1948 — 27.03.2010.Странно, но в свой первый визит я не заметил этой могилы. Я подошел и легонько постучав по кресту рукой, сказал: «Здравствуй, Отец! Значит, ты всё же успел дать мне свою фамилию». Не знаю почему, но мне вдруг стало очень горько, и я заплакал. Слезы катились по моим щекам, и я не торопился их вытирать. Здесь можно было поплакать, не стесняясь, что тебя кто-то увидит. Я плакал, как человек, у которого украли детство, украли имя, украли любовь, взамен лишь швырнув обглоданную сиротскую участь.

 

 

 

Бог создал для меня отца,

 

Ему же подарил меня.

 

Но мертвым сын был для отца.

 

А сын с рожденья — сирота.

 

Связала ниточка умы,

 

Не шутят гены, не должны,

 

Разрыв сшиваю я опять,

 

Хоть мне уже не двадцать пять.

 

Уже крестом горит земля,

 

И под землей лежу не я.

 

Но не забыть моим ушам,

 

Слов палача. И чрева жар,

 

На волю выплюнув, шутя,

 

Похоронил для всех меня.

 

Хоть жизнь Его мне не вернуть,

 

И боль навек сковала грудь,

 

Но, нить — привязка сквозь века,

 

Теперь исходит от меня.

 

Незримы узы той любви,

 

Чисты, безмерны, глубоки.

 

И жаль мне бедное дитя,

 

Кому Бог не снискал добра.

 

 

 

Так я стоял одиноким отшельником, выдумавшим себя в жизнь. Скупое солнышко затянули тучи, подул холодный ветерок.

 

— Еще несколько минут и пойдет дождь. Тебе лучше поторопиться убраться отсюда, если не хочешь промокнуть!

 

От неожиданности я невольно вздрогнул и обернулся. Около оградки стоял пожилой, седовласый мужчина, одетый с иголочки, фисташковый костюм в бледно-коричневую тонкую полоску, кремовую рубашку. Галстук темного кофейного цвета немного топорщился, потому, как незнакомец умудрился засунуть обе руки в карманы брюк, отчего и пиджак выглядел слегка сутулым. Темно-коричневые туфли были начищены до блеска. Навряд ли, кто-либо ходит на кладбище в таком виде, если только это не собственные похороны. Его лицо не показалось мне знакомым, но было приятным, редкие довольно глубокие морщины проходили вдоль его лба и над переносицей, мелкие морщинки возле глаз, расползались тонкими веточками, а зажимы у краев рта, говорили о его веселом нраве.

 

Небо и вправду уже уронило несколько крупных холодных капель, но я так и не сдвинулся со своего места.

 

— Мы знакомы? — Спросил я, не сходя со своего места.

 

— Не столь хорошо, как хотелось бы. Нам не дали на это времени, сын.

 

Я решил присесть. Еще один вот такой сюрприз, и места в пределах этой оградки для того чтобы стоять будет катастрофически не хватать. В несколько шагов я достиг лавки, около оградки, и плюхнулся на неё. Незнакомец не сходил с места, но только слегка покачивался из стороны в сторону, еще больше оттопыривая карманы своих брюк.

 

— Ты ведь не случайно пришел сюда, правда? — Уголки его губ приподнялись в чуть заметной улыбке.

 

— Мамы больше нет. Думаю, ты скоро встретишь её.

 

— Не думаю, что захочу этого.

 

— Ты любил её, когда-нибудь? Или ваш брак был элементарным расчетом?

 

— Не говори о том, чего не знаешь. Я любил твою мать, но ей было мало моей любви, ей нужна была власть надо мной. Этого она так и не получила, и хотя, она полагала, что своим аморальным поступком нанесла мне удар в спину, но это только уверило мня в моих давних догадках на её счет. Теперь я жалею, что поддался её чарам, магии её молодости, и остроте её ума. У меня могла быть крепкая семья, ты мог родиться счастливым, вырасти у меня на глазах. Я бы любил и баловал тебя. Ненависть твоей матери лишила нас радости общения. Я презираю её за это, гораздо больше, чем за то, что она послужила причиной столь быстрого моего ухода. По существу, я только начал жить, когда нашел тебя, но она и здесь сумела нагадить. Она, всегда была безупречна, в своем преступном эгоизме. — На его лице отразилась мука. — А теперь я даже не могу тебя обнять. Но, мы обязательно еще встретимся. Ты должен распутать хитрые узоры своей жизни. Я знаю у тебя много проблем, но, я верю, что ты будешь счастлив.

 

С этими словами, он повернулся на пятках, и зашагал прочь, весело напевая какой-то марш себе под нос. Не успел я толком сообразить, что произошло, сплю я или бодрствую, трезв я или под кайфом, а он уже растворился в сизой дымке тумана. Вдруг ветер налетел с новой силой, закружил листву, взвыл между крестами, и пронизал меня насквозь нестерпимым холодом. Небо, наконец, всерьез прохудилось, забарабанив мне по темени. Крупные капли падали на мое лицо, одежду. Опомнившись, я побежал, насколько можно быстрее, сначала продираясь меж могил, потом по дорожке, затем еще поворот, и вот, я уже на финишной прямой. Преодолев последние сто метров до своей машины, я с облегчение запрыгнул внутрь и закрыл дверь. А дождь поласкал крышу, стекла, все вокруг, пуская пузыри по лужам, предупреждая, что он вовсе не шутит, он затянется надолго.

 

 

 

Дождь барабанит по стеклу,

 

И воду забивает в рамы,

 

Раскатом режет полумглу,

 

По крыше дребезжит ветрами.

 

В густом тумане от воды,

 

Ползут расплывчатые тени,

 

И ярким пятнышком — зонты,

 

Размыты каплей акварели.

 

И свежесть смытого тепла,

 

Вползает через нос упрямо,

 

Разбухли влажные стволы,

 

Смолою обнажили раны.

 

Листва полощет на ветру,

 

Зеленые природы флаги,

 

И солнце спелую искру,

 

Вдруг пропускает сквозь туманы.

 

И, шумно ветками шурша,

 

Ликует воробьишек стая,

 

И выбегает детвора,

 

Все лужи расплескать, играя.

 

Босые ножки семенят,

 

Сверкая розовою пяткой,

 

И крики радости летят,

 

В оживший воздух, без оглядки.

 

 

 

Я смотрел на капли, сбегавшие по лобовому стеклу. Шум дождя успокаивал меня. Я вытер промокшее лицо платком, включил обогрев, устроился поудобнее, и задремал. Думаю, проспал я около получаса. Когда очнулся дождь уже почти прошел, но еще семенил по лужам мелкой дрожью. Как же приятно ощутить чистоту воздуха, свежесть благословенной влаги, запах мокрой земли. Хватая ноздрями свежее дыхание ветра, сквозь приоткрытое боковое стекло, я тронулся с места. Теперь домой. Я хотел домой, я хотел есть, я хотел в душ, и я хотел, чтобы на сегодня сюрпризов больше не было.

 

Я подъехал к своему дому без четверти четыре. Небо всё еще лило свои слезы мелкими частыми каплями, терзая зонты прохожих резкими порывами осеннего ветра. Минут пять я наблюдал за размытой палитрой дождливого дня. Я был таким же мокрым и печальным, как этот день в потеках от слез. Сегодня мне открылась правда — моя мать ненавидела меня. Это было больно. Но, её больше нет. Она болтается на ремне под потолком своей гостиной, как тряпичная кукла. Это справедливо. Я выскочил из машины, и опрометью бросился к подъезду.

 

 

 

РАЗБУЖЕННЫЙ ДОЖДЕМ

 

Дождь — он не грязь,

 

Слезой омоет,

 

Слизав тоску,

 

Списав долги.

 

Дождь — потерявшееся море,

 

Благослови — где не найди.

 

Что нет зонта, и, слава Богу,

 

С лица ты капли собери,

 

И выпей — эликсир свободы,

 

И сердцу память подари.

 

Босой в туфлях — по мокрым лужам,

 

Как в лодках к дому ты гребешь,

 

Сочится каплей в крышу дождь,

 

Смывая дрожь.

 

Пусть странен с виду ты.

 

Ты ощущеньем счастлив.

 

Пролив остатки чистоты,

 

Разбрызгав в темные углы,

 

Облокотившись о тепло,

 

Ты пьешь кагор, вокруг светло.

 

Сквозь крыши брешь, струится свет.

 

Ты с дыркой в голове нелеп,

 

Открылся в мир, твой третий глаз,

 

И больше не жалеешь фраз.

 

Все снова ново. И улиц вой,

 

И шум кипящей мостовой,

 

Галдеж прохожих, их шаги.

 

Замри, прислушайся и жди.

 

Все дышит в унисон с тобой,

 

Ты обновленный, ты другой,

 

И солнцем брызжет, не слюной

 

Веселый зайчик с мостовой.

 

 

 

— О, нет!!! — Дома меня ждала очередная неожиданность. Когда я поднялся на свой этаж, и, было уже, хотел вставить ключ в замочную скважину, дверь распахнулась. На пороге стояла миниатюрная девушка, лет двадцати, её прямые черные волосы покоились на её спине и плечах, гладким блестящим покрывалом, обрамляя маленькое смуглое личико с курносым носиком, большими зелеными глазами и довольно крупным выпуклым ртом. Одета она была в обтягивающие черные леггинсы и свободную тунику с длинными рукавами расширенными книзу и прикрывающими кисти её тонких рук до середины. На ней были туфли на платформе с длинной шпилькой. Даже на столь высоком каблуке ее рост не превышал полутора с небольшим метров. Её глаза широко раскрылись при виде меня. Она отступила в сторону и кивнула мне, чтобы я вошел.

 

— А мы думали ты совсем пропал. Хорошо, что ты объявился!

 

— Интересно. Кто это Вы? И что ты делаешь в моей квартире?

 

— Видимо не всё так хорошо!!! — Она многозначительно, потерла свой подбородочек тонкими пальчиками. — Я, Мира (она протянула свою маленькую ручку для рукопожатия), мы с тобой встречались некоторое время, после того, как ты сюда приехал. Ты сам дал мне ключ от своей квартиры. Но потом ты неожиданно пропал, до тебя невозможно было дозвониться. Ты не объявился даже тогда, когда умер твой отец. Четно говоря, я уже сомневалась, что когда-либо увижу тебя. Но, решила напоследок проверить твою квартиру на предмет жизни или нежизни. — Её пухлые губки расползлись в широкой улыбке, обнажая ряд белоснежных зубов. — Я рада, что ты в порядке.

 

— Как это мило с твоей стороны. — Мне показалось, что я был слишком язвителен и не мог скрыть раздражения.

 

Мы зашли в гостиную, и я не став особо церемониться, прошел в ванную, затем в спальню, оставив свою непрошенную гостью в одиночестве на диване. Честно говоря, я надеялся, что она обидится и уйдет, или сочтет своё присутствие неуместным. Но, после того, как я побрился, помылся и переоделся, она всё ещё сидела в том же расслабленном одиночестве на диване. Горячий душ и свежая одежда оказали желаемый расслабляющий эффект, кривая моего настроения поползла вверх.

 

— Выпьешь со мной кофе?

 

— С удовольствием! — Мира, подняла на меня свои огромные глаза, и по моей спине пробежала волна желания. Она была такая маленькая, и хрупкая, и это так не вязалось со сквозившей из её нутра силой духа, что невольно привлекало мое внимание. Она вытащила из под себя свою левую ногу, на которой сидела всё это время, и пошла вперед меня по направлению к кухне. Нужно отметить, в квартире был идеальный порядок, как будто в моё отсутствие здесь регулярно кто-то убирал. Пока я занимался приготовлением кофе, Мира изучала стены, шкафы, кухонную утварь, блуждая взглядом по пространству без особой цели.

 

— И где же ты был все это время?

 

— Я и сам не знаю. Могу отчитаться только за последний месяц. Что было до того, для меня загадка. — Я уже разливал кофе по чашечкам, порывшись немного, я обнаружил так же крекеры, сахарное печенье и коробку шоколадных конфет, что тут же и выставил на стол.

 

— Ты всё забыл? — Её личико опечалилось, губки искривились в сожалении. — И меня забыл? Совсем?

 

— Я даже себя забыл, крошка. А что было что-то особенное, что необходимо вспомнить? — Не знаю почему, но я флиртовал с этой девчонкой. Она мне начинала нравиться, после второй чашки кофе, она мне уже не просто нравилась, она притягивала меня как магнит. Я упустил момент, когда мы с ней начали целоваться, как мы с ней добрались до спальни, как я стянул с неё её леггинсы вместе с крошечными трусиками, и как я рывком вошел в неё. Было дьявольски приятно находить её большие мягкие губы в водопаде черных как ночь волос, её маленькие твердые коричневые соски, её горячую плоть, скользившую подо мной, обнимавшую меня так крепко.

 

Судя по всему, это была не первая наша близость. Но, как же это было здорово. Я начал сомневаться, люблю ли я Илону, или это мне только кажется. Кто бы мог подумать, что в этой крошке столько огня. Это было хорошее окончание трудного дня. Я прижал маленькое смуглое тело к себе и заснул.

 

*****

 

Как удобно забывать всё, что мешает осуществлению твоего сиюминутного желания. Ты словно странник по параллельным мирам, переходя очередную границу, ты забываешь всё, что было с тобой по ту сторону реальности. Меняются миры, меняются лица, чувства, женщины. И каждый раз, ты встречаешь единственную в своем роде, и вовсе не врешь, когда говоришь что любишь. У тебя тысяча жен, и несчетное множество детей: белых, желтых, красных и черных. Они такие милые и доверчивые, смотрят на тебя большими радостными глазами, тянут к тебе свои маленькие пухлые ручки. А ты все шагаешь, и шагаешь, и везде, где появляешься, сеешь своё семя. После страстной ночи любви ты исчезаешь навсегда, умираешь, испаряешься. Одни тебя забывают, другие ненавидят, третьи хоронят заживо, а некоторые ждут всю оставшуюся жизнь. Но у тебя короткая память. Ты просто странник. Ты яблочный Джонни, который сеет цветы жизни — яркие, разноцветные, благоухающие. Тебе не нужна компания, тебе не нужна семья, ты не веришь в дружбу, ты питаешься эмоциями, проглатывая их как рисовый пудинг на десерт. Ты появляешься именно там, где тебя ждут, или уже отчаялись дождаться. Иногда тебе становится горько оттого, что ты не можешь задержаться дольше, но ты успокаиваешь себя тем, что когда-нибудь ты вернешься навсегда, и не нужно будет сниматься с места и без устали кочевать по свету.

 

 

 

ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ МИРЫ

 

А всё вокруг проходит мимо,

 

Кивает, не взирая на…

 

Оторван я от коллектива.

 

 

 

Моя заветная мечта,

 

Полезным быть для тех…

 

Кто снова позабыл меня.

 

 

 

Стучу вновь в запертые двери,

 

Наверное пошлю всё на…

 

С укором покидаю сцену.

 

 

 

Хочу остаться незаметным,

 

Мои способности — стена…

 

Для многих более беспечных.

 

 

 

Внутри у великана шторм,

 

Он смотрит детскими глазами…

 

И вновь беспомощно силен.

 

 

 

Взгляд поражения разит,

 

Еще страшнее осознанье,

 

Быть лишним…

 

 

 

Всё просто…

 

Мир всё время спит,

 

Для пробуждённого сознанья.

 

 

 

У меня не возникало желания возвратиться. Мой разум был пронизан тысячью иголочек, сквозь которые я ощущал малейшее движение воздуха. Я поднял руки чтобы ощупать свою голову, и наткнулся на множество выпуклых твердых отростков покрывающих мою голову вместо волос, прикосновение к каждому из них дарило своеобразное ощущение: боль, злость, любовь, страх, жажда, похоть… Я осмотрелся, но вокруг не было привычной реальности. Я плавал по пояс в каком-то прозрачном геле. Сама физическая реальность связывала меня с этим местом, невозможностью жить без этого странного на вид бульона. Это была моя тесная замкнутая вселенная, которая ограничивала меня во всём, кроме полноты чувственных переживаний. Еще немного, и я начал утопать в страхе, не выбраться отсюда. Количество геля как будто увеличилось, отчего мой страх перерос в панический ужас. Впервые я испытывал некое подобие клаустрофобии, явственно ощущая плотную густую конечность своего бытия. У меня не хватало слов, чтобы описать своё состояние свернутой в жгут телесной массы с рожками, но без ножек, чтобы убежать, и без ручек, чтобы обороняться. Мне чего-то критически не хватало, через пару секунд я понял, что мне не хватает воздуха, но мне нечем было дышать, потому что носа у меня тоже не было. Сначала я начал задыхаться, но быстро сообразил, что до этого вполне себе существовал, значит, нужно было просто успокоиться. Состояние стабилизировалось. Я всё искал подходящие слова, но они никак не складывались в понятные и произносимые, они крутились замысловатыми закорючками, которые менялись местами, выстраивались в забавные башенки, а потом рассыпались и исчезали. Я действительно каким-то образом вывернулся в другую реальность, существуя словно наизнанку. У меня не было больше ни голоса, ни тела, но, я по-прежнему мог обмениваться информацией. Моё восприятие шагнуло на до толе неведомую для меня ступень психоэмоциональной расторможенности. Пронизанный миллионами невидимых тонких проводков, я был наполнен светом и энергией — счетчик Гейгера нового поколения — детектор киберреальности.

 

 

 

АУРА

 

Сознание умеет слышать,

 

Звук пробуждает Бога,

 

Словом, «Бог».

 

 

 

Сознание умеет видеть,

 

Свет преломляется,

 

Роняет каплей цвет.

 

 

 

Круги от капли — чувство,

 

Движение рождает тело,

 

Касание сквозь звук и цвет.

 

 

 

Вибрация, как повеленье:

 

«Будь, и стало»,

 

По венам ускоряет жизни бег.

 

 

 

Имеет жизнь вместимость,

 

Текуча, как вода,

 

И источает жар, когда жива,

 

И цвет, и звук Её, рождает гамму,

 

Язык, глаголющего Я.

 

 

 

Чувства, чувства, чувства — эти бесконечные манки жизни, бессознательные соблазны действительности. Кажется, перестанешь чувствовать — значит перестанешь жить. «Я — мозг! Я — глаз! Я — слух! Я — нюх!» Мы подконтрольны нашим органам чувств, подчинены желанию вбирать в себя вибрации, звуки, краски, запахи жизни — всю палитру символической мистификации. Контролируем ли мы свои чувства? Нет, ни коим образом. Мы их пытаемся подавить. Но, так и остаёмся соблазненными, охваченными желанием еще раз почувствовать, попробовать, вкусить, вдохнуть, ощутить. По сути, мы чувственные наркоманы, лелеющие и оправдывающие свою зависимость. Каждый день, ни один раз, мы атакуем друг друга своими персональными знаково-символическими системами, любовно называемыми «личность», внедряясь поглубже, распространяя своё оккупационное воздействие. Мы гигантские паразиты, питающие и питающиеся друг другом. Мы бесконечное множество вариаций на тему Творца. Нам так хочется быть значительнее, чем мы есть на самом деле. Мы так хотим быть глубокими в своей чувственной самосозерцательности. Мы аналогично скроены, но так стремимся стать штучным экземпляром, — так стремимся к неповторимой индивидуальности. Мы прячемся за общим именем — «ЧЕЛОВЕК», не замечая, как меняемся, совершенствуемся, мутируем в поиске личной философии и теологии. Но, гораздо чаще, мы переводим надперсональное знание, в сферу персонифицированных переживаний. И все искажения надперсонального знания, лишь отражение персональной реальности в зеркале самопознания. Становимся ли мы понятнее? Нет. Мы просто стремимся к бессмертию, маленькой точке мироздания, в которой гасятся все возбуждения и колебания мира. На самом деле, мы все заблудившиеся дети природы. Мы пребываем в уверенности, что рождаемся чистым листом, свободными от знания, не удрученные клеймом интеллекта. Знания приходят потом, откуда-то извне в виде яблока, свалившегося с дерева нам на голову, в виде пряника или кнута, в виде соблазнов разыгравшегося либидо, в виде образов красивых и безобразных, в виде пота и слез, в виде желания оказаться особенными. Мы выпираем из действительности, как нерожденное дитя выпирает в материнском чреве: дескать, смотрите, меня еще нет, но я уже здесь, вы можете меня услышать, пощупать, ощутить моё присутствие. И хотя меня еще нет, но я меняю действительность своим ожиданием. Мир готовится меня принять. И когда я выплыву на берег бытия, я не хочу остаться незамеченным, я буду вопить, возвещая всех о своём прибытии. И это не случайно, а потому, что я и есть новое штучное знание, которое не умирало и не рождалось, но вечно репродуцируется, продолжается. У меня несчетное количество имен и бесчисленная вариация лиц, но продолжая свой рожденный путь, я продолжаю купаться в иллюзии жизни, воображая всё вокруг таким, как мне хочется помыслить. И именно этим своим даром, превращать иллюзию жизни в жизнь, я делаю свой нерожденный путь возможным. Когда, что-то случается не так, как мне хочется, я ломаю комедии, разыгрываю трагедии и фарсы: шучу, смеюсь, плачу, жалею себя, рву на себе волосы в отчаянии и неспособности изменить кривой сюжет, умираю, умираю, умираю, хороню себя, но потом вновь возрождаюсь.

 

 

 

КАЖДОМУ СВОЁ

 

Моя натура вечно хочет…

 

нЫряет в бездну за мечтой.

 

Воюет каждый день с причудой.

 

Скатиться в яму с мостовой.

 

Еще один привычный праздник,

 

Грядет, нам обещая рай.

 

Другие все ему так рады,

 

А я опять спешу за край.

 

Случайны все мои капризы.

 

Терзаюсь от нехватки чувств.

 

Руками я хватаю что-то…

 

Единственный незваный гость.

 

Мой рай все время ускользает.

 

Иссякнет блажь, померкнет цель.

 

Мираж вокруг как дымка тает.

 

Слезой стекает в руку день.

 

Я в поиске плодов запретных.

 

Крадусь как вор, боюсь замков.

 

Звоню в незапертые двери,

 

А после прячусь за стеной.

 

Пожалуй, я немного странный.

 

Ругаю я порой себя.

 

Естественно и бесшабашно,

 

Толкаю к пропасти, губя.

 

Наверное, сломалось что-то,

 

Отпало где-то изнутри.

 

Моя злосчастная забота,

 

Успеть познать огонь любви.

 

Излившись крайней пустотою,

 

Жизнь, превратив в немой вопрос,

 

Её вкушаю обреченно,

 

Лик близких, повергая в шок.

 

А рядом жизнь раскрасит лица,

 

Её улыбки, смоют грусть.

 

Морозом, подгоняя принцев,

 

На встречу сказочных подруг.

 

Еловый запах вновь вдыхая,

 

Дом разукрасив, как дворец,

 

Открыть окно теперь осталось, и,

 

Запустить парад чудес.

 

Волшебный миг настанет скоро,

 

Осталось только подождать,

 

Любуясь фейерверков боем,

 

Еловых шишек в руки взять.

 

На свете, так темно от горя,

 

Настрой свой разум на добро.

 

Оттай душой в житейском море,

 

Гори свечей, дари тепло.

 

Ответ не хитрый: каждому — своё…

 

 

 

Я уже был когда-то, и не один раз, и буду еще не однажды. На этот раз всё будет по–новому. Я переверну вселенную человеческого бытия, своим нечеловеческим опытом самосозерцания. И будет уже неважно, любят меня или ненавидят. Любят ли меня потому, что я чей-то сын, или за то, что я чей-то отец. Ненавидят ли во мне всех мужчин, которые когда-то топтали эту планету, или только одного, который произвел меня на свет. Это будет уже абсолютно неважно. Без разницы, останусь ли я мужчиной в следующем своем воплощении или буду женщиной, всегда кто-то будет ненавидеть меня, а кто-то любить. Какой бы костюм ты не взял с собой в будущую жизнь: женщины или мужчины, красавицы или чудовища, правдолюбца или лжеца, вместе с этим костюмом ты несешь и свою судьбу, и отношение окружающих, и их мнение о твоей персоне. И со временем ты сам начинаешь верить в то, что ты и есть, та личина, которую ты видишь каждый раз, когда смотришь в зеркало, и как только придет время этой личине гнить в земле, ты прекратишь своё существование. Может быть, так было бы к лучшему?! Но ничто, что есть, не умирает. Конца нет, есть вечное продолжение, движение: звук, тишина; дыхание: вдох выдох; ритм: быстро — медленно; шаг: левой — правой, вперед — назад; пульсация: свет — тьма, включено — выключено.

 

 

 

Мы видим что-то, а потом,

 

Исчезнувшим, тревожим думы,

 

Оно живет, и, в месте том,

 

Лишь мы ушли, иными будем.

 

Две мысли разошлись в пути,

 

Остался след — одно мгновенье,

 

Мгновенье звука, тишины,

 

Лишь только времени забвенье.

 

А мы идем, меняем курс,

 

Меняем вещи, платья, мысли,

 

Забыв про время, босиком,

 

Терпя все раны и увечья.

 

Извечны в мыслях о себе,

 

Теряем важное в ошибках,

 

Живою жизнью в животе

 

Вернуть надежду на улыбку.

 

А жизнь идет, чеканит шаг,

 

Смеется, плачет и прощает,

 

Она ведь знает наперед,

 

НИЧТО что ЕСТЬ, не исчезает.

 

 

 

Я не есть лишь физическая определенность, набор молекул, клеток и хромосом… Я — случайность, а жизнь моя — набор эпизодов, делающих меня неслучайным в мире упорядоченного хаоса.

 

*****

 

Лазарь нервничал, все больше, сам не зная почему. С тех пор, как он решил вмешаться в судьбу своей любимой дочери, он выстраивал в своем уме план беседы со «Старой Госпожой», выверял каждое слово, каждый вопрос. Но, теперь, когда он сидел в гостиной её особняка в ожидании, когда же седовласая женщина спустится, чтобы переговорить с ним, его нервозность нарастала с каждой минутой ожидания. Наконец, Она показалась на лестнице, её белые, как снег волосы были гладко зачесаны назад и скручены в объемный куль на затылке. Она была из тех счастливых женщин, которые никогда не полнеют, но с годами становятся засушенными, как мумия на ветру. Её кожа давно потеряла румянец, её оливковый цвет, бороздили мелкие морщинки, выдававшие неприступный характер и твердость духа. Несмотря на довольно преклонный возраст, двигалась она легко, энергично переставляя свои ноги по паркету, постукивая невысокими каблучками узких туфлей, с заостренными носками. Её легкие шерстяные брюки и трикотажная туника с V- образным вырезом, свободно облегали её тело. Лицо, еще сохранившее былую привлекательность, озарилось сдержанной улыбкой.

 

— Что заставило Вас вспомнить обо мне, Лазарь! Я ведь уже давно отошла от дел!

 

— Уверяю Вас, Маргарита Карловна, только крайняя необходимость, заставила меня потревожить ваше уединение.

 

— О-о-о!!! И что же это за крайняя необходимость? Вы интригуете.

 

— Разговор касается Вашей преемницы. Её действия, в последнее время, отдают маниакальной настойчивостью. И я опасаюсь, это может плачевно сказаться на закрытости и спокойствии нашей организации.

 

— Что вы имеете в виду? О какой маниакальности вы мне тут толкуете? И что, по-вашему, я могу предпринять, коли уже давно не вмешиваюсь в дела управления орденом?

 

— Я говорю об открытой и яростной борьбе, вашей дочери со своим новоявленным сыном. Вы не могли не заметить, что после его появления, в Вашей семье произошли некоторые трагические события. Ваш зять скоропостижно скончался от сердечного приступа, Ваш внук пропал неизвестно куда. И все это дело рук Вашей дочери. Пока это не касалось нашего сообщества — это было Вашим семейным делом, но после того, как Татьяна похитила подругу своего сына и силой удерживала её в подвалах этого особняка, заставляя держать её на холодном полу, охранять, и в тайне готовить к обряду жертвоприношения, что само по себе уже нарушает традиции нашего сообщества — это уже становится делом ордена. И поскольку, Татьяна, явно больше не в состоянии отвечать за свои поступки, ибо её захлестнули эмоции и жажда мести, я пришел к Вам. Хотя Вы и отошли от дел, репутация Ваша безупречна, Вам доверяют, Вас уважают, Вы — непререкаемый авторитет для каждого члена Ордена Белого Лотоса. Возьмите руководство на себя, и оградите нас от гнева и болезненной невоздержанности Татьяны.

 

— Для меня это откровение. Но, Лазарь, я всегда уважала Вас за честность и правоту, дело ведь не только в самоуправстве Татьяны?

 

— Как раз в самоуправстве, но действуя исключительно в своих интересах, Татьяна переходит все границы. Она открыто угрожает благополучию моей дочери, потому как уверенна, что узница, которую она держала в подвале, сбежала по вине Миры. Но, мы равноправные члены ордена, не сторожевые псы, не слуги и не рабы.

 

— Теперь мне становится понятным Ваше беспокойство. Я постараюсь разобраться в этом, Лазарь. Не беспокойтесь за свою дочь. Уверена, Татьяна сможет дать мне необходимые объяснения.

 

С этими словами, Маргарита Карловна поднялась с кресла и подала руку Лазарю, указывая тем самым, что аудиенция окончена. Лазарь чуть тронул, протянутую старой дамой руку, слегка склонив голову, развернулся и проследовал к выходу. Он перебирал в памяти каждую фразу сказанную в разговоре, как бы взвешивая в уме все доводы «ЗА» и «ПРОТИВ». Но, успокоиться так и не смог.

 

 

 

Подытожим доход и потери,

 

Я как будто бы вновь на нуле.

 

Перевертыш — фортуны качели,

 

Черно-белая жизнь в бахроме.

 

Я все время как будто раздетый,

 

Средь веселья нетрезвой толпы.

 

Будоражащий сон, пустомеля,

 

Полоскающий зубы в вине.

 

Я как будто кричу себе в ухо,

 

И реально, меня больше нет.

 

Я закуска на праздничном блюде,

 

Каждый хочет кусочек отъесть.

 

Вот, обглодан и выброшен в урну,

 

Под уверенный гомон гостей.

 

Я имею еще полминуты,

 

Чтобы сверить просчет мелочей.

 

 

 

Сомнение терзало Лазаря, точило ходы его мозга. Именно поэтому он шел домой с намерением увезти Миру из города, хотя бы ненадолго. Это было не первое решение, которое он принимал за дочь. Несмотря на свою не знающую границ любовь к Мире, Лазарь мог быть несгибаем, когда речь заходила о безопасности его дочери. Именно Лазарь настоял, чтобы Мира вступила в тайное общество телемитов, тогда ему казалось, что это оградит её от влияния улиц, сверстников и прочей мирской пакости, даст ей возможность проявить себя, поможет найти выгодную партию для замужества. Теперь он уже не был настолько уверен в этом, но признать свою ошибку он был еще не готов. — Сегодня же отправлю Миру к тетке в Питер. И никаких разговоров! — На мгновение, в его голове промелькнула мысль, а как часто Татьяна действовала под давлением авторитета матери, как часто желание Маргариты Карловны определяло её судьбу. Может он совершил ошибку, придя за помощью к этой старой женщине? — Нет! Не может быть! Черт возьми!

 

Когда Лазарь прибыл домой, и сообщил Мире, что сегодня же она едет в Питер к тете, что билет уже заказан, отказываться бесполезно, все это временно, и, дескать, исключительно для её же, мириной безопасности, она не сказала ни слова против, но просто незаметно ушла из дома. Когда приехало такси отвезти Миру и её небольшой багаж в аэропорт, её уже не было дома. Не оказалось её дома и на следующий день. Телефон не отвечал. Такого Лазарь еще не помнил, жутко злился и еще больше волновался.

 

Рано или поздно дети становятся взрослыми и сами начинают принимать решения. Иногда с этим очень трудно смириться.

 

Еще хуже, когда повзрослевшие дети, не умеют принимать решения ни за себя, ни за свою судьбу, но так и остаются маленькими девочками и мальчиками, слушающими своих маму или папу, или еще кого-нибудь, кто заменяет их авторитетное мнение.

 

Так было с Татьяной. Ей казалось она самостоятельная и независимая, сама хозяйка своей судьбы. Но её своеволие, всегда ограничивалось лишь кругом мужчин, с которыми она спала. Со своим телом она могла позволить себе, что угодно, но со своей жизнью ничего. Авторитет Маргариты Карловны распространялся на всё: книги, досуг, хобби, одежду, макияж, образование, друзей. Нет. Ей не нужно было заставлять, ей нужно было просто высказать своё весомое мнение. Её авторитет был непререкаем. Татьяна принимала все решения матери, как свои собственные. Когда она впервые увидела своего будущего мужа и рассказала о своей симпатии, Маргарита Карловна вовсе не была в восторге, на некоторое время это возымело эффект. Но, увы, голос тела Татьяны, стал единственным табу для Маргариты Карловны. Необузданное либидо Татьяны не подчинялось никакой логике. С большинством своих несбывшихся желаний Татьяна могла мириться, но не с желанием своей плоти. Поэтому когда через несколько лет, Татьяна вновь встретила своего мужа, никакие доводы Маргариты Карловны не могли вразумить дочь. Их брак все же состоялся. Возможно, он и был бы более счастливым, если бы Маргарита Карловна не твердила все время: «А где же твой муж? А ты уверенна, что он на работе, а не с очередной пассией? Ты себя не уважаешь, дочь, раз разрешаешь так легко водить себя за нос! Он где-то там, а ты тут, одна, с пузом! Да лучше остаться бесплодной, чем рожать от этого гуляки! Я бы на твоем месте подумала об этом!», — и так далее, и так далее. Разумеется, это не могло не возыметь эффект. В один прекрасный день, в голове Татьяны родился безумный план мести, которым она тут же поделилась с матерью, и получила её высочайшее благословение. По правде сказать, Маргарита Карловна всерьез полагала, что если не будет ребенка, то и браку дочери придет естественный конец. И тогда её дочь сможет удачно выйти замуж, за того, с кем можно не опасаться рожать детей. Но, она впервые просчиталась. Татьяна вовсе не собиралась разводиться, чем разочаровала свою мать окончательно и бесповоротно. Больше они не говорили на эту щекотливую тему, тем самым давая друг другу понять, что «жребий брошен». Дальнейший фарс с семейной жизнью, спокойной и размеренной, был лишь карой за самоуправство. «Взялся за гуж, не говори, что не дюж! Умела кататься, умей и саночки возить!» — любимые изречения Маргариты Карловны, касались соблюдения приличий. Раз уж дочь выбрала себе такого мужа, ввязалась в этот брак, не слушая никого, и возжелала не смотря ни на что сохранить ничего не обещающие формальные отношения с мужем, то пусть несет этот брак по жизни, как крест, как наказание, как злой рок. Осуждение матери было для Татьяны худшим из зол. Но, она была упряма и горда, чтобы признать себя неудачницей.

 

 

 

Жизнь улётная рулетка.

 

Рулит вслепую наугад.

 

Её лукавая улыбка слепит.

 

Бойся душу проиграть.

 

Испорчен ген твоей удачи.

 

Й-ёли-йола, ты песню пой.

 

Бросая кости, будто сдачу,

 

Рискуй бить в проигрыш всегда.

 

Одуматься бывает поздно,

 

Шурша дырявостью штанов.

 

Едрена вошь лишь на аркане,

 

Нудит, цепляя поводком.

 

 

 

Ненависть за свою ошибку распространялась из Татьяны на всех: на нерожденного ребенка, на мужа, на мать, на свою злую судьбу, но больше всего на саму себя, не оправдавшую надежд, никчемную, заблудшую овцу. Брошенный ребенок был напоминанием ошибки, которую она совершила. Она почти убедила себя в том, что его не было, что он умер при рождении. Но его воскрешение из мертвых, появление этого взрослого свидетеля её преступления, совершенно свело её с ума. Она перестала спать, потому что в ней вдруг проснулась спящая на дне души совесть. От этого она впадала в невыносимую ярость, ей хотелось порвать весь мир на куски, ей хотелось исчезнуть, а лучше, чтобы исчезло всё, что напоминает ей о правде. А самой страшной правдой было то, что мать, родившая её на свет, выкормившая и воспитавшая её, лишила её счастья быть собой и прожить свою жизнь так, как ей хочется. А она — Татьяна, в свою очередь, повторила её образ, шагнув еще дальше, лишив своего сына даже того малого, что у неё самой было, лишив его имени, выбора, судьбы. Она все еще пыталась поддерживать в себе некое равновесие ума, уничтожая тех, кто напоминал ей о столь нескончаемом её несовершенстве, но легче ей не становилось. Жизнь превратилась в агонию страха, которую необходимо было прекратить.

 

Как часто она смеялась над своими немногочисленными подругами, коротавшими свой досуг за просмотром сериалов. По её мнению, не было более глупого времяпрепровождения. Нелогичность и надуманность мыльных сценариев её и изумляла, и бесила, и веселила. Но её жизнь, могла бы послужить сценарием самого идиотского сериала в истории мыльного кинематографа. Сумбур её противоречивых чувств, сводил её с ума. И в этом сумбуре, из ненависти, прорастали побеги маниакальной любви.

 

А этот мальчишка, так был похож на её мужа, когда Татьяна видела его, она как будто возвращалась обратно в дни своей юности, и безумно ревновала, переживая заново все бури и ненастья своего страстного сердца. Детей в её жизни никогда не было, да и не могло быть, а разочарование далекой молодости она муссировала в своей памяти долгие одинокие ночи в холодной постели. Поэтому она так легко рассталась с воспоминанием о своем пожилом муже, с которым её уже давно ничего не связывало, кроме глубокого разочарования. Поэтому она так легко переключила своё внимание на сына, который был для неё гостем из прошлой жизни, юной, беззаботной, полной надежд и свершений. Он был мужчиной её мечты, который никогда ей не принадлежал. Звучит, как безумие. Возможно, так это и было. Её злило, что почти всё свободное время этот глупый мальчишка проводит в обществе своего отца. Еще больше её злило, что он встречается с этой мелюзгой, Мирой, а ей достается лишь сдержанное: «Здравствуйте! Как Вы? и До свиданья». Она окружила его заботой, наняла горничную, которая готовила ему, убирала его квартиру и стирала его белье, всегда в его отсутствие, чтобы он не отвлекался на постороннего человека, и не смущался чьей-то назойливости. Но, ближе к ней от этого он не становился. Она перестала рассматривать себя в зеркале, чтобы стереть из памяти лишние годы, сделала модную короткую стрижку, и красила губы в алый цвет, но так и не смогла привлечь его внимание. Встреч с мужем она избегала, потому что сразу вспоминала о том, кто кому кем приходится, и сколько ей лет. Ей казалось, этот старый брюзга видит её насквозь, и открыто посмеивается над ней. Как-то муж сказал ей: «Что ты ходишь за Гариком, как тень. Всё, что ты могла испортить, ты уже испортила. Он для тебя отрезанный ломоть. Ты избавилась от него, как от раковой опухоли. Так чего же ты добиваешься сейчас, чтобы он полюбил тебя, как подругу детства?» Татьяна прошипела тогда ему: «Не твоё собачье дело!» А он добавил: «Запомни, у Гарика своя жизнь, и тебе в ней места нет. Ты играла всю жизнь жертву. Заигрывала со своими палачами. А теперь заигрываешь с жертвой, в которой так до сих пор и не увидела человека, но лишь предмет твоего вожделения и страха!» Он выплюнул эти слова ей в лицо, так ядовито, что на мгновение ей показалось, что она умирает, но это было лишь мгновение, в следующий миг, она уже знала, что больше он её никогда не обидит. Он сам начал эту игру — игру на выбывание. Шаткий мир треснул пополам, на «ДО» и «ПОСЛЕ». Хотя, может это произошло намного раньше?!…

 

 

 

Опасная игра, по нервам,

 

Как пенопластом по стене,

 

Протяжный скрежет по спине,

 

От омерзенья сводит зубы.

 

Уже прошло, и отошло,

 

Внутри все будто замерло,

 

Но ты лежишь и все жуешь,

 

Свою непрерванную дрожь.

 

И губ не можешь ты сомкнуть,

 

По языку катаешь ртуть,

 

Не спетой песней, горьких мук,

 

Забудь, наплюй, и вновь, забудь.

 

На небе звезды и луна,

 

Ты вновь сама, ты вновь одна,

 

И хоть под боком твой сосед,

 

Но, «ВМЕСТЕ» между вами нет.

 

Ты до утра перегоришь,

 

Глаза раскрыв, ты нервно спишь,

 

Обиду, проглотив с тоской,

 

Ты в безысходности немой.

 

И слов невысказанных плен,

 

Терзает, как полиэтилен,

 

Всё разжимается комком,

 

И застревает меж зубов.

 

Пусть горечь слез, и ярость слов,

 

Запрешь внутри на сто замков,

 

Через ушной ход, прямо в мозг,

 

Сигналом в память, ждешь подвох.

 

И веры больше в сердце нет,

 

И терпишь ревности секрет,

 

В предательстве нет красоты,

 

Как ты ее не назови.

 

И чем ты ложь не обыграй,

 

Обман чреват, как зыбкий край.

 

Терзай обиду и прощай.

 

Не забывай. Любить дерзай.

 

 

 

Через неделю Николая не стало.

 

Казалось, теперь путь открыт. Никто не сможет помешать Татьяне, сблизиться с Игорем. Иногда она приходила к нему ночью, когда он уже спал, и долго сидела подле его кровати, всматриваясь в черты его лица в полумраке ночной комнаты. Ей хотелось, чтобы он открыл глаза и не испугался. К счастью он крепко спал и ни разу не проснулся.

 

Она старалась знать всё о нем, поэтому следила за тем, с кем он встречается, как долго, когда приходит домой. Именно поэтому ни одна встреча с Мирой не прошла для Татьяны незамеченной. Именно поэтому она знала об Илоне, в то время, когда Игорь даже не подозревал о том, что она в городе.

 

Однажды она решила поговорить с ним на чистоту. Не слишком радушный прием, напрочь выбил её из колеи. Игорь открыл дверь, и увидев её, так и окостенел в дверном проёме, не позволив ей войти внутрь.

 

— Зачем Вы пришли? Отец умер и больше нас ничего не связывает.

 

— Почему ты так говоришь? Я люблю тебя! — Татьяна попыталась коснуться его руки, но он отскочил от неё как от прокаженной.

 

— Вы не обманете меня. Я знаю кто вы. Боюсь, вы давно потеряли всякую возможность добиться моего расположения. Вам лучше уйти. Ко мне должны вот-вот прийти.

 

— Прийти? Кто? Эта сопливка, Мира? Или твоя бывшая? Никто не позаботится о тебе лучше, чем я.

 

— Вы сумасшедшая! — С этими словами Игорь захлопнул дверь перед татьяниным носом. Большего унижения она не могла себе и представить. Слезы брызнули из её глаз фонтаном. Она бежала вниз по лестнице, а слезы катились и катились по её щекам.

 

— Лучше бы он всё забыл! Лучше бы он меня не помнил! Лучше бы он не знал, кто я!

 

Больше Татьяна не пыталась поговорить с Игорем, но продолжала следить за ним. В тот день, когда он встретился в кафе с Илоной, она незаметно проскользнула за соседний столик, и слышала их разговор. Странно, но они не ругались, не выясняли отношения, но мило щебетали на отвлеченные темы, изредка за их столиком раздавался мелодичный смешок Илоны, от которого по спине Татьяны ползли мурашки. Они просидели в кафе чуть больше получаса, а потом расплатились и направились к машине. Татьяна поехала за ними. Роскошный BMW М6 кабриолет, достался Игорю от отца. У покойного мужа была далеко не одна машина, но эту он любил больше всех, и подарил её Игорю, как только тот приехал. Татьяна знала, где муж хранил запасные ключи, поэтому ей не составило труда, забраться на заднее сидение машины и притаиться там. Ждать пришлось очень долго. Только под утро Игорь вернулся к машине. Татьяна заснула, свернувшись на заднем сидении прикрывшись шерстяным пледом, поэтому Игорь и не заметил её. По правде говоря, он никого и не собирался там замечать. Он повернул ключ, машина заурчала и плавно тронулась с места. Татьяна проснулась. Проехав немного, Игорь вышел, и вернувшись с пачкой сигарет, вытащил одну, зажег и затянулся. Татьяна выпрямилась на заднем сидении, зажав в руках гаечный ключ, который всегда лежал под задним сидением, на всякий случай. Только теперь Игорь увидел её в зеркале заднего вида, но прежде чем он успел, что-либо сказать на его голову обрушился удар гаечным ключом, он потерял сознание.

 

продолжение следует...