Нерождённый путь (часть VIII)

*****

 

В комнате с каменными стенами, было довольно народа, чтобы заполнить два тесных ряда, плечом к плечу полукругом перед троном Госпожи. Посередине на коленях стояла хрупкая женщина в синем балахоне. Голова её была склонена к подбородку, руки сложены на груди.

 

— Ты позволила пленнице бежать. — Возвысила голос Госпожа, и все вокруг затихли, как мыши. Раз это целиком и полностью твоя вина, то на обряде жертвоприношения ты заменишь пленницу, и это будет достойной для тебя карой.

 

Девушка тихо всхлипнула, но не проронила ни слова в своё оправдание. В этой зале с высокими потолками, и каменными стенами, она была словно плевок на людном тротуаре, который через минуту затерт десятком торопливых ног. На её лице всё еще сине-фиолетовым пятном сияли следы неудачного падения на пол в одиночной камере беглянки Илоны. Она пыталась не думать о том, что её ждет, пыталась отстраниться от действительности, спрятаться от взглядов, сверлящих её со всех сторон, шестью десятками сверлышек, маленьких и чуть побольше, тонких и толстых, острых как бритва, и притупленных жизненным опытом. Она твердила про себя словно мантру: «НЕТ БОГА КРОМЕ ЧЕЛОВЕКА»

 

1. Человек имеет право жить по своему собственному закону:

 

жить так, как он изволит,

 

работать — как он изволит,

 

играть — как он изволит,

 

отдыхать — как он изволит,

 

умирать — когда и как он изволит.

 

2. Человек имеет право есть, что он изволит, пить — что он изволит, обитать — где он изволит

 

перемещаться, как он изволит по всему лику земли.

 

3. Человек имеет право думать, что он изволит

 

Говорить — что он изволит,

 

писать — что он изволит,

 

рисовать, заниматься живописью

 

вырезать, гравировать, ваять, строить,

 

одеваться — как он изволит.

 

4. Человек имеет право любить, как он изволит.

 

5. Человек имеет право убивать тех, кто воспрепятствует этим правам.

 

Она повторяла и повторяла это про себя. И всё больше убеждалась, что в иерархии их организации, слова эти очередной обман, потому как каждый по отдельности лишь пыль на туфлях Госпожи. И кто и «ИМЕЕТ ПРАВО», так это Она: «КАЗНИТЬ» или «МИЛОВАТЬ»; «ЛЮБИТЬ» или «УБИВАТЬ».

 

И закон, гласящий: «ДЕЛАЙ ТО, ЧТО ТЫ ИЗВОЛИШЬ» (1), придуман такими, как Госпожа, для подчинения таких, как все остальные, включая её — Миру, согбенную и убогую, с трясущимися руками и подбородком, валяющуюся в ногах, собирающую вековую пыль каменных полов этого старинного особняка. И никто не поможет ей, никто её не пожалеет, покуда не получит высочайшего соизволения от Госпожи. Никто не позволит себе соизволять большего, чем молча толпиться здесь, как стадо разодетых олухов Царя Небесного. От этого неожиданного прозрения слезы покатились из её больших зеленых глаз, затуманивая всё вокруг радужной пеленой. Соленая влага наполняла её веки до краёв, а когда её становилось слишком много, проливалась на лицо обильными потоками и стекала по шее в горловину балахона. Мира не хотела показывать свою слабость, но и прекратить плакать тоже не могла. Поэтому она не вытирала лицо, а давала лишней жидкости самостоятельно найти выход и проложить дорогу к её душе, и в этом воплощалась маленькая толика столь обширного девиза: «делай то, что ты изволишь».

 

Если бы Мира обладала большим воображением, она унеслась бы на крыльях своей фантазии на какой-нибудь богатый необитаемый остров, где хозяйствовала бы согласно своего соизволения, пила бы вино и ела бы щербет, слушала пение диковинных птиц, и наслаждалась бы отсутствием этих немых соглядатаев, этих ревностных служителей культа, этих потенциальных головорезов, этих фанатиков греха. Она с силой зажмурилась, выдавив из своих сомкнутых век последние капли слез отчаяния, сменяя их на засуху дикой ярости, всколыхнувшейся в глубине её сердца. Струна её самообладания порвалась, оставляя позади, всё, во что верилось еще вчера. А теперь её вера была затянута серой дымкой кострища. Нет, воображения у неё было хоть отбавляй. Еще минута и она уже видела себя привязанную к кресту, на горе хвороста, еще немного и языки пламени слижут красоту с её босых ног, опалят синий балахон, с треском проглотят её как набитую соломой куклу.

 

 

 

Хочу быть сильной, чтоб сломать решетки,

 

Чтоб не крестили небо мне в алмазах,

 

Мозаика живого удивленья исчезла,

 

С моего лица, отнюдь, не сразу.

 

 

 

В улыбке крокодильей Гуимплена,

 

Не стану лить слезами водопады,

 

Сорву я крест с измученного тела,

 

И рыцарские я надену латы.

 

 

 

Я ногтем сталь порежу на лохмотья,

 

Зубами разорву препон оковы,

 

Мне каждая козявочка ответит,

 

За смех в лицо, или пинок под ногу.

 

 

 

Я в голоде кусаю плоть до крови,

 

В слепящей ярости, прорвавшегося зверя,

 

Внутри себя, свои я кости съела,

 

Чтоб выпустить могучую натуру.

 

 

 

Не вижу больше краски я земные,

 

Затянуты уродливою пленкой,

 

Не выпущу я больше из души,

 

Наивного и доброго ребенка.

 

 

 

Она физически ощущала, как в ней прорастает новая личность — непокорная, бунтарская, воинственно-пафосная.

 

— Я потерплю немного, сегодня потерплю. — Говорила она сама себе. — Но, если ты думаешь, что всесильна, и съешь меня как жертвенную овцу, то глубоко ошибаешься. У меня есть своя Госпожа, и имя ей Мира. Я сама себе хозяйка. И теперь я буду следовать по пути своих безусловных желаний.

 

Строя свои планы, Мира старалась не смотреть ни на кого, взгляд её был отрешен и спокоен. Никто не заметил этой перемены в её облике, кроме Лазаря, который слишком хорошо знал свою дочь, и слишком сильно её любил, чтобы в нем не вспыхнуло ответной революционной искры, которая грозила всепожирающим пожаром.

 

*****

 

Мысли роились вокруг наших голов, словно гигантский пчелиный рой, накаляя и без того тягостную обстановку всеобщего молчаливого раздумья. Теперь каждый из нас старался произвести в уме немыслимые операции по увязыванию фактов, дабы докопаться хоть до какой-то маломальской логики. Я еще более усложнил себе задачу, параллельно с раздумьями пытаясь пролезть к Илоне в мозг, и узнать в какой степени, мне не стоит ей доверять. Я всё еще помнил послания от женщины, полные обиды и угроз. Кто еще кроме Илоны, мог так злиться на меня и тайно желать отмщения. Если верить её же словам, то я поступил, как негодяй, бросив её, позарившись на нежданное наследство, на отцовскую милость, протекцию, помощь. Я силился, чтобы мои мысли не вырисовывались на моём лице столь же быстро, как в моём мозгу. С другой стороны, зачем моей матери понадобилось мне врать, придумывать эти байки про давно умершего отца, про то, как она растила меня одна? Это меня удивляло еще больше, чем месть покинутой любовницы. Зачем любящей матери отдавать своё чадо в приют? Мне становились ясными многие пробелы в моей памяти. Как я мог помнить то, чего не было вовсе. Я чувствовал, что связан с женщиной, назвавшей себя моей матерью, но в тоже время я чувствовал и невероятную дистанцию от неё, как будто связь наша была чистой случайностью. Мне не стоило делать поспешных выводов, но эти выводы напрашивались сами собой. Как нужно ненавидеть мужчину, чтобы эта ненависть заслонила материнский инстинкт оберегать, растить и любить своё чадо? Варианты с похищением, исчезновением, помутнением рассудка не вмещались в разряд убедительных доводов. Без сомнения белых пятен в моей судьбе оставалось еще слишком много, чтобы картина жизни моей семьи: моя, моей матери и моего отца, стала ясной, полной красок, обогащенной забавными деталями, лишенной тайн и пробелов. Сколько их еще, таких как я брошенных, забытых, потерянных, обделенных любовью и заботой, одиноких и покинутых? Сколькие из нас гниют в сырой земле, не дожившие до первого своего месяца вне чрева матери; сколькие из нас, выкормыши собак, сосущие сучью сиську в конуре, под забором; сколькие из нас выброшены за пределы социализации, в своей животной первобытной агрессивности? Да, воистину, человек, ты также велик, как и мелок! Не трогайте Всевышнего, не ищите в Нем, источник своего несовершенства, своей приверженности к мелочности и эгоизму, в ошибочности своих мыслей, суждений и поступков, ибо выбирает не Он за нас, а мы с Его именем на устах.

 

Любовь изначальна — в детях. Все мы дети любви, из нее прорастаем, ею живем, ее в себе лелеем, ею утешаемся в смерти.

 

Мысль — она не на поверхности она внутри.

 

Когда ценность материнства возвеличена до небес, но при этом, отнюдь, не является первостепенной и обязательной ценностью для женщины, то мы получаем «общество сиротства».

 

Когда ценность отцовства сведена до уровня случайности, с отсутствием даже элементарной уверенности соучастия в сотворении новой жизни, мы получаем «общество Иванов, не помнящих родства».

 

Когда дитя, воспринимается хотя бы одним родителем не как «плод любви», но как недоразумение, мы получаем общество, в котором человеческая жизнь ничего не стоит.

 

На самом деле, где проходит граница между любовью и садизмом? С момента своего рождения человек сталкивается с проблемой взаимоотношений, с недостатком остроты чувств и ощущений. Чем старше он становится, тем лучше понимает с кем ему комфортно, а кто действует на него раздражающе. Почему мальчики больше привязаны к матери, а девочки к отцу? По — видимому, любовь отца и матери различны по своей природе. Любовь матери — собственническая, эгоистичная. Мать относится к своему ребенку как к собственному организму, шестому пальцу на ее руке. Она изначально настроена воспринимать ребенка, как собственного данника, она в муках дала ему жизнь, поэтому его жизнь всецело принадлежит ей. Мать воспринимает своего ребенка сквозь призму отношений принадлежности. Отец же может любить ни на что не претендуя, кроме гордости за свое дитя. Любовь отца — покровительская, отрешенная. Отец воспринимает своего ребенка сквозь призму отношений преемственности. Отец любит наблюдать проявление в ребенке самого себя и знакомых ему родовых черт во внешности, форме мышления, поведении, характере, ценностных ориентациях. Гармоничное сочетание родительской любви и заботы формирует душевные качества личности, ее человечность, гуманность, умение сострадать.

 

Нужно заметить, в особенности любви материнской и отцовской тоже есть свой смысл, потому как мужчина чаще всего переносит таковую собственническую, эгоистичную любовь (впитанную от матери) на свою женщину (жену), а женщина реализует отношения преемственности (воспринятые от отца) в своем мужчине (муже), она принимает его, его образ жизни, живет им, и будущие дети наследуют отцовский уклад жизни.

 

Хотя такой расклад не обязателен, часто бывают перекосы, исключения из правил, нестандартные ситуации, и их исключение было бы непростительной оплошностью.

 

Всегда есть некоторые «НО». Отцы часто остаются неразбуженными любовью к своим детям. А матери, упиваются состраданием к самим себе: жертвующим, обязанным, мучающимся систематическим недосыпанием, жертвующим своей фигурой, красотой, здоровьем ради призрачной псевдоцели материнства. На самом деле, стремление забеременеть и родить, иной раз, есть лишь доказательство себе и окружающим собственной полноценности.

 

В результате мы получаем примерную картину «семейного счастья» на троих. Отец, уставший от вечно неудовлетворенной жены, каждый вечер коротает за бутылкой бутылку пива перед телевизором, растолстевшая жена не возбуждает в нем никаких эротических фантазий, а её постоянное недовольство его пропитой мордой просто бесит, бесит, бесит. Мать, переставшая ощущать себя женщиной, но лишь дойной коровой, причем для всех, включая мужа, свекровь и прочих дальних родственников. Ей бы поспать, и плевать, что ребенок слишком мало прибавляет в весе, потому что орет всю ночь напролет от голода. «Ночью я сплю!» — безапелляционно заявляет она. И кому в этом случае она мстит? Мужу? Ребенку? Обществу? Нет, она тешит своё самолюбие, хотя для этого нужно иметь чертовское самообладание. И ребенок, эта худенькая крошка, лицо которой не видно за соской, отгороженная от мира ворохом неменянных подгузников, и горой одеял, которая стала заложницей родительской нелюбви и взаимной отчужденности. Примерных вариантов сотни, и навряд ли, хотя бы один из десяти может претендовать на счастье в кубе.

 

Рано или поздно ситуация либо выправляется, формируя привычный жизненный уклад; либо усугубляется до полного разрыва какого бы то ни было семейного уклада. А дети растут и впитывают все перекосы, ощущают всё сквозь призму семейных отношений, и наследуют способность воспринимать происходящее, как абсолютную норму.

 

В том-то и дело, что именно такое эгоистичное выражение любви встречается сплошь и рядом, только говорить об этом не принято, да никто и не занимается подобного рода анализированием. Привычная формулировка: «Родители своему ребенку зла не пожелают и уж тем более не сделаю. Все из любви, для его де блага, им-то лучше знать, они жизнь прожили…» Зачастую забывая, что ребенок уже вырос, уже самостоятельный мужчина или женщина, а эта собственническая «любовь», что на самом деле, есть проявление жесточайшего эгоизма, может сгубить ему жизнь, лишить его жизни, работы, семьи… Только вдуматься в фразу: «Мама родила своего сына (дочь) для себя» Вот и получается, иной раз, что самые близкие люди становятся врагами, и изначальная любовь превращается в яд…

 

Странно, но я точно знал, хотя и не имел этому пока фактических подтверждений, что я сиротой был сиротой и остался. В моей когнитивной системе образец семейных отношений отсутствовал. Осознание этого пришло откуда-то из глубины моего лишенного родительской любви сердца.

 

 

 

Будь мое сердце даже кубом,

 

Неся любовь во всех углах,

 

Суть одинакова. В глазах,

 

Всю жизнь перечитаю.

 

Что слишком сложно — упрощу,

 

И вывалюсь в другую плоскость,

 

Я наизнанку жить хочу,

 

Приелась мне реалий пошлость.

 

Пересекаясь сам с собой,

 

Все, что внутри, мне параллельно,

 

Не узнаю я за толпой, знакомый облик.

 

Глас Вселенной — шуршит листвою за окном,

 

Гоняет шар наш по орбите,

 

Скучая, я шуршу с листвой,

 

А в голове протяжный ветер,

 

Не может отыскать струну.

 

Дитя детей за все в ответе.

 

В наследство данный инструмент,

 

Забытый, чуждый, канул в Лету,

 

Что долгим звуком в унисон.

 

Симфонией по всей Планете.

 

Как стать созвучным? Где струна?

 

Сложившись, вместе заиграют,

 

Нутром божественного Я.

 

Без нот, смычка и языка.

 

Без цели, не для результата,

 

Без потому, не для себя,

 

Без точки ОТ и ДО возврата.

 

 

 

Вакуум засасывал меня в пучину тоски. Глаза Илоны выдернули меня из круговерти моих разрозненных, удручающих мыслей. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, как бы пытаясь понять ход моих мыслей.

 

По крайней мере, мне так показалось, на первый взгляд. В действительности же, она была затянута в водоворот собственных недавних переживаний и страстей. Обида действительно глодала её изнутри, но она понятия не имела о посланиях ко мне. Она жалела, что как дура, очертя голову бросилась за мной. Ей бы сейчас сидеть дома у своих родителей, в тепле, уюте, окруженной заботой и пониманием. Но, она любила… И, как это бывает у большинства влюбленных женщин, считала, что без неё её мужчина пропадет. Предвестником шока, стал мой поспешный отъезд, без объяснений и предупреждений. Настоящий шок поразил её, когда она увидела меня с женщиной, молодой и привлекательной. И слава Богу, что эта чертовка расшибла голову когда Илона толкнула её в том ужасном месте. Тогда она еще не знала, что одна из её похитителей, её соперница, но сняв балахон, она сразу узнала её. Теперь её личико не будет столь привлекательным. Илона всё еще помнила, как ревность и ярость опалили её от кончиков туфель до пучка её рыжих волос, стянутых на макушке. Она спряталась в темном простенке, чтобы её не увидели. А потом проревела всю ночь над обрывками его фотографии. Но, придя в себя, откинув эмоции, всё же решила встретиться с ним еще раз.

 

Их встреча состоялась в маленьком кафе в центре города. Он был искренне удивлен её звонку, еще больше удивлен, что она в городе, но выглядела она обворожительно. Обворожительно настолько, чтобы он поддался искушению снова переспать с нею. Он никого никогда еще не любил. Он просто не понимал этого чувства. Его тянуло к ней, как тянет самца к самке, он даже подумывал связать с нею жизнь, потому что вместе сподручнее. Но, резкие перемены в судьбе, неожиданно открывающиеся возможности относиться к жизни с большей легкостью и непринужденностью отвратили его от этого поспешного шага. Она утолила свою маленькую жажду, а он потешил свое самолюбие, осознанием того, что его всё еще любят. Как человек обделенный любовью, он хватался за малейшее её доказательство. Ему нравилось ловить её вожделенный взгляд. Ему хотелось, чтобы она сгорала от страсти по нему. А он впитывал весь шквал её чувств, и ощущал себя наполненным до краев. Роковые женщины — его проклятье. Он — неутомимый коллекционер, чья коллекция, неожиданно превратилась в армию солдатиков, не из олова — из плоти из крови, со стальными хваткой и нервами.

 

Доведен до исступленья я несбывшейся любовью,

 

Разрываем плотской страстью мозг на тысячу частей.

 

Отпусти меня страданье, не желаю твоей власти,

 

Жги лишь сердце, тело, душу, той, что больше не со мной.

 

Амазонкой златокудрой, ты ворвалась в мое сердце,

 

Тонким пальцем поманила, подцепила на крючок,

 

Еще слышу дивный шепот, ароматны твои кудри,

 

Лаской плоть твою тревожу, бархат вздыбленных сосков.

 

СЬю-кудряшка — твое имя, не забуду, не сотру,

 

Нарисована чернилом, ты иголкой в кожу. Тру…

 

Ы-ы-ы и А-а-а, досада гложет, нестираемо клеймо.

 

Йогуртом залью черничным, твои губы, грудь, лицо.

 

Берегись, неприкасаем, я сегодня Господин.

 

Разбазариваю клятвы, в маске, грубый аноним.

 

Если взглянешь — не увижу, если крикнешь — не спасу,

 

Дьявол нынче моё имя. Ты горишь — я хохочу…

 

После ночи любви, он окрыленный её чувственностью, ехал по утреннему городу, было еще слишком рано, всё спало в это воскресное утро, кроме редких круглосуточных ларьков. Ужасно хотелось курить. Прихватив пачку сигарет, в одном из ларьков с громким названием «Мир Табака», он привычным движением вложил себе в рот сигарету, щелкнул зажигалкой и затянулся, и было хотел уже тронуться с места, как заметил странное движение на заднем сидении машины. Дальше его личность покинула его…

 

Пока Илона спала, и видела радужные сны счастья, её мужчина исчез с лица земли. А в ней уже зародилась маленькая частичка их совместных нечаянных усилий, которая всколыхнула всё вокруг, перевернула мир вверх тормашками, опрокинула реальность, возвещая о своем нерожденном пути на свет.

 

Илона намеренно умолчала об их последней встрече. Она не хотела, чтобы он знал. Этот ребенок будет только её. Она не станет удерживать его подле себя только мнимой ответственностью. Ей казалось, что он (который бросил её ради денег и другой женщины), не достоин разделить с ней счастье материнства. И сейчас она думала, как ей избавиться от него и от проблем, которые обрушились на неё с его новым неожиданным появлением. Сначала она обрадовалась, думая, что он соскучился по ней, потом она поняла, что с ним что-то не так, но всё еще сомневалась, толи это розыгрыш, толи какой-то коварный заговор. Теперь она склонялась к мысли, что скорее коварный заговор. Поэтому Илона старалась выработать план своих действий. Любовь и растущий в ней плод удерживали её от бегства. Правда жгла ей губы. Поэтому она посильнее стиснула зубы и закрыла глаза, притворившись что засыпает.

 

В глубине души она понимала, «за что боролась, на то и напоролась», но робкий голос обиженной женщины довольно внятно пробивался из сетей любовной мути, которую она сама себе нагородила. Ложь сама по себе претила Илоне, она не терпела лжи и не признавала лжи во благо, но не смогла удержаться от самообмана.

 

 

 

СЛАДКАЯ ЛОЖЬ

 

Сладкая ложь — убаюкает страх.

 

Сладкая ложь — хмель свой чувствам отдаст.

 

Сладость облепит нектаром пьянящим,

 

Слижет, смакуя, дурман сладострастный.

 

Горечь придет послевкусием терпким.

 

И пробудит трепет сердца ответный.

 

Станет нектар — хиной, вязы сводящей,

 

Ложь исказится в гримасе ужасной.

 

Сладости нет в иллюзорном обмане.

 

Радость фальшивая — боль не обманет.

 

Как не растягивай рот от улыбки,

 

В омуте глаз отразятся ошибки.

 

Нет, не спасешься в игривом обмане,

 

Только завязнешь в придуманной драме.

 

Хочешь вернуть ощущение вкуса,

 

Сладости нет, и язык весь в укусах.

 

Знаешь, что будет, и знаешь причины.

 

Знаешь, виною, отнюдь не мужчины.

 

Ведь обмануться сама была рада.

 

Счастье украсть на полдня, до заката.

 

Как не лукавь, сам себя и обжулишь.

 

В дамки попала — сама себе шулер.

 

В риске, вся в шишках — сама себе тать.

 

Ни счастье, ни фарт не дают напрокат.

 

 

 

Гордость не позволяла ей раскисать, чувствовать себя уязвленной и покинутой. Она изо всех сил старалась быть сильной. И, как ей казалось, до сих пор ей это неплохо удавалось. Единственное сомнение — сопереживание этому беспамятному предателю, желание ему помочь, защитить его, обезопасить. «Дура! Какая же ты дура!» — говорила Илона самой себе. — «Кого ты обманываешь? Тот, кто предал тебя один раз, предаст и второй! А тебе сейчас нужно заботиться о себе с двойной силой».

 

Она действительно заснула, беспокойным сном, в котором все распадалось и разваливалось на куски. И сама она была, словно Шалтай-Балтай, ни один член её тела не повиновался ей, но жил сам по себе, грозя развалить её уставшее тело на тысячи кусков. Она помнила это ощущение по воспоминаниям своей невинной юности, когда сформировавшееся взрослое тело никак не могло найти общий язык с несформированным желанием стать взрослой, попробовав запретные плоды зрелости. Эти мучения её неразбуженной чувственности с нарастающим либидо, продлились довольно долго по современным меркам, до двадцати пяти лет. И все эти годы она сублимировала нерастраченную сексуальную энергию в творчество. Она рисовала, писала, и читала, читала, читала. Нет, поклонники у неё были, но вот, до любви как-то дело никогда не доходило. И Гарик был первым и единственным её мужчиной. Поэтому она была, как бы отмеченной затянувшейся психоделией девства, до сих пор делающей её слегка не от мира сего.

 

 

 

ПСИХОДЕЛИЯ ДЕВСТВА

 

За утратами слезы не пряча,

 

Оставляя вчера на потом,

 

В завтра шаг, сделан как бы иначе,

 

Слева, задом, задев дверь плечом.

 

 

 

По частям я, и руки и ноги,

 

Жизнь свою проживет голова,

 

Себя вновь я возьму на поруки,

 

Провожу до кривого крыльца.

 

 

 

Ощущение — всё повторилось,

 

Взрывом жизни нутро снесено,

 

Я, в бессвязности смятой потеет,

 

На подушке с измятым лицом.

 

 

 

Жидкость плавит застывшие вены,

 

Пазлы памяти мыслью крутя,

 

За других больше я не в ответе,

 

Не в ответе сама за себя.

 

 

 

Кто решится собрать беспорядок,

 

Упорядочить зло и добро,

 

Из останков любви без привета,

 

Кубик Рубика цветом в стекло.

 

 

 

Разлетаясь песчинками боли,

 

Отлетая в бездушную муть,

 

Я вне Я на бескрайнем просторе,

 

Хочешь помни, а хочешь забудь.

 

 

 

Наверное, поэтому она была столь привязана к нему. Нет, она всегда серьезно влюблялась. Взращивая в себе большое крепкое платоническое чувство годами, все больше убеждая себя, что её избранник единственный в своём роде, подходящий ей, как никто другой. Но, время шло, сама признаваться в любви она не умела. А тот, кто ей был так нужен, то ли побаивался её серьезности и деловитости, толи не замечал её интереса, толи просто не видел в ней женщину. Поэтому разочарование и скрытый комплекс неполноценности не покидал её. Когда она встретила Гарика, спустя столько долгих лет после их знакомства в интернате, она вовсе не была сражена наповал, не испытала и половины той страстной влюбленности, которой одаривала своих былых тайных возлюбленных, но Гарик оказался более решительным и настойчивым в желании уложить её в постель. Её годами копившаяся нерастраченная сексуальная энергия так и рвалась наружу, постепенно её захлестнула романтика первых встреч, ночных прогулок, объятий и поцелуев, и она сдалась под натиском его настойчивого желания. Со временем ей стало казаться, что она действительно его любит, что, впрочем, было чистой правдой. Она, наконец, почувствовала себя настоящей женщиной, привлекательной и желанной, и купалась в этом упоительном ощущении своей сексуальности и притягательности.

 

Жужжащий рой стих только на следующий день, сменяя навязчивые мысли, подготовкой к действию.

 

*****

 

А где-то на другом конце города в уютной квартире женщина, утратившая способность любить лет тридцать тому назад, захлебывалась собственной желчью. Она была еще очень свежа, стройна и привлекательна. Когда злость не искажала её лица, ей можно было дать даже сорок пять. Большую половину своей жизни, ей удавалось прятаться от своего прошлого, от воспоминаний юности, от своих ошибок и обид. Хотя её жизнь давно была подчинена исполнению собственных прихотей, она удачно маскировала отсутствие добрых чувств, под маской тихого умиротворения. Но, внутри всегда кипел ураган страстей, столь же разрушительных, как бомба в тысячу свечей.

 

Невесть как давно, она была очень доверчива и наивна. Она мечтала о большом и светлом, о собственном красивом доме, о крепкой семье, о надежном спутнике жизни, о детях. Ей казалось иначе быть и не может. Она была единственным ребенком у весьма состоятельных родителей, избалованная любовью и вниманием. Ей всё давалось слишком легко, чтобы сомневаться в собственной удаче. Всё, о чем бы она не подумала, чего бы не пожелала, исполнялось как по мановению волшебной палочки. И эта сказка наяву длилась двадцать лет её жизни и еще немного больше. А после она сама стала для себя сказочницей, ничуть не сомневаясь в своих способностях всё менять по своему усмотрению, только в этой сказке больше никому не было места.

 

Сейчас воспоминания юности отчетливо всплыли в её сознании, причиняя массу неудобств. Она отчаянно пыталась раздавить в себе эти отголоски прошлого, но они пробивались как маленькие подземные ключи, то в одном то в другом месте, так что она не могла просто уйти не промочив при этом ноги.

 

Её близких, кроме престарелой матери уже давно не было в живых, чтобы наставлять, предупреждать, предостерегать её от неправильных поступков. Да если бы кто и рискнул дать ей совет, свою мать она послушала бы в последнюю очередь, не доверяя никому она давно не следовала ни чьим советам. Сердобольные советчики всегда изрядно её раздражали. Эдакие чванливые доморощенные феи, которые всё знают наперед, и на каждый случай жизни у них припасено по ценному совету. «Давай совет тому, кто просит о нем. В иных же случаях, не суй свой длинный нос в чужие дела!» — за долгие годы эта фраза стала её девизом. Хотя она умела манипулировать судьбами людей, как пешками в шахматной игре, руководствуясь исключительно своими интересами, но никогда при этом не считала, что во что-то вмешивается. Она мастерски обходила все острые углы, расставляла ловушки, годами плела интриги, забывала о хорошем со стороны других, так же быстро как о плохом со своей. Её целью было её исключительное благополучие, остальное пустяки.

 

Она отлюбила так давно, что превратила в пепел все несбывшиеся желания своей юности. В этом не было её вины. Она просто оказалась слишком сильной чтобы уметь прощать. Все мы совершаем поступки в жизни, и самое главное не быть обиженным на себя и свою злую судьбу, а значит, по возможности делать свою жизнь свободной от поступков, за которые будет стыдно, за которые будешь корить себя. По сути, самым трудным является простить себя, потому как в этом случае нужно осознать, что ты виноват, и неважно перед кем, потому как, в любом из случаев будет присутствовать вина перед самим собой. Самое трудное осознать себя виноватым. Человек легко замечает, когда ему наносят обиду, и склонен преуменьшать значимость обиды наносимой им другому субъекту, или вовсе ее не усматривать в своих действиях.

 

Если нечто не является для тебя обидным, то оно и не классифицируется тобой, как обида, хотя для другого, возможно, это нечто является из ряда вон выходящим.

 

Прощение обретает свою истинную ценность, когда оно искреннее. Не банальное «Извините», за то, что на ногу кому-то случайно наступил, но искреннее раскаяние. Иначе, просьба о прощении становится простым соблюдением формальности, типа: «Я же извинился, чего еще тебе от меня надо?»

 

Бывает, человек «идет по жизни, наступая другим на ноги, отпуская затрещины и пинки», и для него это настолько незначительно, это просто правила игры, и если даже он скажет: «Прости, так вышло» — это ничего не изменит, не для него, ни для того, у кого он попросил прощения. Она следовала этому правилу безоговорочно. Для неё не существовало зоны ответственности. Для неё реальная жизнь с людьми, их надеждами, желаниями, чувствами была своеобразной зоной отчуждения, где она могла властвовать по своему усмотрению. Эта эмоциональная отмороженность в отношении чаяний окружающих людей была неотъемлемой частью её натуры. Она давно убила в себе женщину, оставив ледяной айсберг своей неприступной холодной непробиваемости.

 

 

 

Я женщина — я просто вспышка страсти,

 

Без разницы люблю я, или злюсь.

 

И пусть ослепнет глаз Вселенной,

 

Не Бога и не Черта не боюсь.

 

Я параллель над точкой мироздания,

 

Я центр — все движенье от меня,

 

Кто не вращался на моей орбите,

 

Не может знать, что значит слово «Я».

 

Я женщина — иль, может, я мужчина,

 

Ведь знаю все ответы наперед,

 

Пусть в голову мне лезет чертовщина,

 

Бесовский смех тревожит мою грудь.

 

Смеюсь взахват, когда охота плакать,

 

Застыли слезы — океан внутри,

 

Не выплакать вовек — закрывши веки,

 

Еще больнее в глубине нести.

 

Закончились все важные вопросы,

 

Иссякли возмущения ума,

 

Эмоции, эмоции без толка,

 

Проекция всех «Я» на «псевдо Я».

 

И как не колыхай безбрежный воздух,

 

И как не разводи рукой беду,

 

Останутся лишь отголоски звука,

 

Лишь призрак женщины, которой не найду.

 

 

 

А ведь когда-то она умела мечтать, любить, радоваться. Но её выхолощенная природа испарилась, как утренний туман, после того как она отказала себе в привилегии материнства в угоду своей испорченной гордыне. «Когда-то», кажется, произнося это слово, она повествует сагу о далёком пращуре, но не о себе. Сколько раз её бабушка — благородная, образованная, гордая и одинокая говорила ей в далекой юности: «Ни один мужчина не стоит того, чтобы пожертвовать ради него своим спокойствием. Любовь проходит — остаётся лишь пепел одинокого сердца». Тогда она просто слушала, улыбаясь её словам, но вскоре поняла, что, в сущности, любовь это встреча двух эгоистичных одиночеств, которые под действием временной экзальтации своей природы творят безумства. Но, любовь к свободе и к самому себе рано или поздно делает кого-то одного или обоих из этого союза несчастными и тогда, союз созданный на века становится временным явлением. А продукт этого временного союза — ребенок, если таковой имеется, становится побочным продуктом этого недолговечного союза. Она вовсе не была готова стать матерью, когда влюбилась так самозабвенно. Ей было семнадцать, ему тридцать. Она была уверенна, что это навсегда. Он просто потешался над юной особой, которая смотрела на него такими восхищенными глазами, что обезоруживала его своей нетронутостью и непринужденной сексуальностью, сквозившей в каждом её движении. Она была слишком юна, поэтому он сократил до нуля визиты в дом своего научного руководителя. Через пару лет, когда он был уже кандидатом наук и доцентом в престижном ВУЗе, а она заканчивала филологический факультет, он встретил её случайно, как казалось ему, неслучайно для неё самой. Она не забыла свою пылкую влюбленность, за те годы пока она не видела его, её чувство только окрепло и приобрело некое подобие выдержки. Она более не была угловатой барышней с огромными глазами, но точеной интеллектуалкой с темными завитками волос вокруг мраморно-белого лица. Её формы налились ощущением зрелости. Её привлекательность приобрела профессионально очерченные контуры. Не заметить её было просто невозможно. Она была хорошей партией даже если бы не обладала и половиной своей физической привлекательности, присовокупив же оную к и без того выгодному союзу — брак с ней окупался вдвойне. Да, скажете Вы, только беспросветный циник мог, глядя на это прелестное создание думать о выгоде, но он был вполне себе мужчина, чтобы отказывать себе в маленьких шалостях, ради пресловутых обязательств в верности. Да, скажете Вы, нужно быть идиотом, что бы искать добра от добра, под чужими юбками, но мужчин совсем не иногда, привлекают разные женщины, не обязательно красивые, совсем необязательно умные, и уж тем более не сложно скроенные. Она была, увы, последней в списке, поэтому измена была неизбежна.

 

Сначала она не замечала очевидного, потом закрывала глаза, а потом она узнала, что беременна. В тот вечер, когда она хотела торжественно объявить своему мужу об этой новости, он попросту не пришел домой ночевать. В ту длинную ночь, её любовь к нему умерла, умерла любовь и к тому, кто был ни в чем не виноват и тихо сосал мамины соки в набухшем чреве.

 

 

 

МОНОЗОНА ДЛЯ ДВОИХ.

 

Не трать свое ты сердце понапрасну,

 

На жалость пошлую, ласкаючись у ног,

 

По ней прошел истоптанный сапог,

 

Ее стереть до крови буду рада.

 

 

 

На язвы жизни посыпая соль,

 

Перчил и поджигал ты в жалости убогой,

 

Себя жалеючи — нисколько не меня,

 

Чужою горечью, отмаливал себя.

 

 

 

Самодостаточность — удобный миф,

 

Продекларированный в собственное ухо,

 

Столь громогласно, что оглох,

 

И слышать можешь только, брюхом или нюхом.

 

 

 

Соблазн — религия, тому, кто соблазняться рад,

 

Охоч к обману и любви дешевой,

 

Набрав карманы круглых медякой,

 

Трудясь в поту, грехом питая кожу.

 

 

 

Любовь возвышенно легка, и глубока,

 

Когда взаимна и чиста, и от соблазнов далека,

 

Не в плоскости, не в двух, не в трех, но в четырех,

 

Ее увидишь, ощутишь и обретешь.

 

 

 

На ненависть, потратишь сил вдвойне,

 

Кормя, поя и пестуя — чудовище в уме,

 

Слепое в ярости — и зоркое в бою,

 

В подобострастии — умру, но не прощу.

 

 

 

Любовь, что пустота, когда лишь для двоих,

 

Признанья, комплименты, шепот, ночь и стоны.

 

И оживет она, услышав детский крик,

 

Пронзающий пространство монозоны.

 

 

 

И в детском лепете, в обрывках слов и фраз,

 

Растет и изменяется планета.

 

И неусыпный страж — лишь материнский страх,

 

Задаст невидимые рамки свободы и запрета.

 

 

 

А за пределами пределов — даль,

 

Что не объять ни разумом, ни чувством,

 

Иди, лети — и обнаружишь край,

 

В тюрьме познания, непознаваем Рай.

 

 

 

Нет, она не стала кромсать себя на части, она не стала биться в истерике, устраивать сцены, грозить разводом. Она выносила и родила ребенка, но сделала так, что о правде знала только она, и принимавшая её дитя акушерка. Её ребенок отправился в дом малютки, где значился, как дитя умершей при родах матери одиночки, в то время как она хоронила якобы своё мёртворожденное дитя.

 

Ей было странно видеть, как её муж переживал и убивался по сыну, которого никогда не видел. «Наверное ему жаль, своё вхолостую потраченное семя», — думала она про себя. Все подходили, высказывали ей свои глубокие соболезнования. А она ничего не чувствовала. Наконец было покончено с этим безобразием, которое творилось с её телом все долгие девять месяцев. Наконец она могла заняться собой. — «Всё, кончено, больше никаких детей!». И она сдержала своё слово, больше никаких отпрысков в её семействе не случилось.

 

Мучилась ли она угрызениями совести? Нисколько. Она даже не искала оправданий содеянному. Её желания были безусловны и не требовали оправданий. Она не хотела посвящать себя тому, кто каждый день своего существования будет напоминать ей, что она пала так низко, что дала себя использовать как банальный инкубатор; что дала себя надуть, мнимой любовью. Ох, лучше не думать об этом. Если «Это создание» было достаточно живучим, чтобы появиться на свет, то ему достанет сил встать на ноги, а ежели нет, то это только лишний раз докажет правильность её поступка. Она была убеждена: «Выживание самых приспособленных, не позволит сильным спасти слабых. Вот почему нам не следует засорять мозг Священными писаниями. А лишь понять, человек — потенциально жесток, в гораздо большей степени, чем справедлив, и еще в большей степени хитер, чтобы уметь вовремя спихнуть содеянное им на Промысел Господень, дабы уйти от ответственности. Он убивает и умирает гораздо чаще, чем об этом задумывается».

 

 

 

Средь бесконечной круговерти,

 

Случайно задан жизни код,

 

Рожденье, жизнь, перерожденье,

 

Хоть прямо, хоть наоборот,

 

Лучом заброшенное семя,

 

Родится жить и умереть,

 

В закате, или на восходе,

 

Пером желаний воспарить.

 

Упасть не страшно, коль поднялся,

 

Достанет сил, чтоб улететь,

 

Взмывая в бешеном вращеньи,

 

В стремленьи быть иль умереть.

 

В долгу за жизнь, перед расплатой,

 

Где неба свод наш эшафот,

 

Оглянешься — другой не надо…

 

Должна быть точка НЕВОЗВРАТА.

 

 

 

Она никогда не возвращалась к этим мыслям, никогда не пела своему ребенку колыбельных песен, никогда не видела его и не желала видеть, никогда не упрекала себя в жестокости. Но, сама приговорила себя к вынужденному бесплодию, хотя, ни разу себе в этом так и не призналась.

 

Лишь однажды она пошла на кладбище, туда где была могила совсем чужого ребенка, который так и не узнал, что такое воздух, и представив себя на его месте, но не в гробу, а в одиночной камере первый раз заплакала. Больше она не ходила в это унылое место, больше не смотрела унылому Ангелу на надгробии в глаза. Но в тот единственный день она впервые поняла, что так на всю жизнь и осталась беременной. Её внутренний ребенок терзался жестокой обидой, за свою нерожденную судьбу.

 

 

 

ВНУТРЕННИЙ РЕБЁНОК

 

Глаза мои встретили зло,

 

Закроюсь ладонями.

 

Спи, мой малыш.

 

 

 

Мой опыт — копилка утрат,

 

По ним я учусь.

 

Не спеши унывать.

 

 

 

Я чувствам привык доверять.

 

Легко ли меня обмануть?

 

Наивно себе я совру.

 

 

 

Я — соты из мыслей и слов,

 

Хрупкий калейдоскоп,

 

Ценитель прекрасного.

 

 

 

Суть вещей не видна,

 

Тело лишь колыбель,

 

Для маленького меня.

 

 

 

Это была её единственная исповедь самой себе в своей утрате. Но в этой утрате, не было место жалости и раскаянию. Была лишь непроходящая горечь, горечь сожаления. Именно тогда она вывела для себя еще один непререкаемый постулат: «Не делай сгоряча, не говори невпопад, не думай вслух». В последнее время она стала всерьез изменять своим принципам.

 

***

 

(1) Права личности, исходя из основного закона «Делай, что

изволишь», перечисленные в книге Liber OZ Алистера Кро-

ули. «Делай то, что ты изволишь» (Liber AL, I:40) — основной

постулат Телемы Алистера Кроули, наряду с «Любовь есть

закон, любовь в соответствии с волей» (Liber AL, I:57)

 

продолжение следует...