Пьеса то ли Антона, то ли Александра
Н. П.
-1-
Мы с тобою ждали-поджидали,
дожидались нужного момента.
На столе бутылка цинандали
замерла, печальней монумента.
Я опять срывался и скандалил,
у меня опять башка болела.
У тебя полоски от сандалий
на ногах белели. Так белели!
Так белели, что я множил ворох
наспех забычкованных окурков,
наплывали - морок-ясность-морок.
Для чего тебе любить придурков?
Вот таких - в расстёгнутой рубахе,
(ноздреватой от прожжённых дырок),
чокнутых на Блоке и на Бахе,
находящих повод для придирок
в том, что ты опять не написала,
что тебя не трогал и не видел,
в том, что ты, любимая, устала,
в том, что я любимую обидел.
Это всё, похожее на пьесу...
Чехова? Вампилова? Кого там?
Про людей под незаметным прессом,
не слизнувших дорогого пота
с дорогой губы того, кто рядом,
и, как говорится, "где-то тама".
Дождь течёт, не уксусом, не ядом.
Аш-два-о, достаточно для драмы.
-2-
Мы ляжем с тобою в кровать.
Споют нам Гарфанкель и Саймон
о том, что любить - умирать,
что воздух дыханьем расплавлен.
Мы будем смотреть в потолок.
Качнётся у каждого сердце -
вчера бесполезный брелок
сегодня - открытая дверца.
Заходят туда сквозняки
и птицы влетают без спроса.
А в белом изгибе руки
отсутствие знака вопроса.
А в синих глазах темнота.
Гарфанкеля голос высокий.
И горькая складка у рта,
и губы, что листья осоки.
Природа молчит за стеклом,
молчит, прижимается к стёклам,
глядит на бутылки с бухлом
и видит, что скатерть намокла,
что скатерть немного в вине,
что ближе к сгущению ночи
вся ты - лишь ресницы одне
и синие-синие очи,
что смотрит всё это со дна,
как на небо смотрит русалка -
тиха, одинока, бледна,
и смотрит и страшно и жалко.
