Э.

 

 

 

"О" поднимается как мыльный пузырь над квинтетом оставшихся внизу букв. Медленно проплывает над "л", и вдруг возглавляет колонну. Я дрожащей рукой вырываю левый бок буквы "о", чтобы вонзить его - горизонтально - в оставшееся существо. И вот она - причина моих терзаний...

 

 

 

 

1.

 

 

 

 

Твои лопатки выпячены. В них

мелькает перспектива новых крыльев.

Должно быть, век назад в пределах Крыма

такой же представлялась гимназистка,

которой бредил Пушкин. Бог же, вник

в слиянье наших разностей, но злился

на страстные политики, вне судеб.

Как пишется в десятках мудрых книг:

любовь - болезнь, и Бог её осудит!?

 

 

 

 

Мои лопатки. В них, как будто в шторм

врезались твои волосы-каскады.

Ты, помнится, кричала мне: "Как скажешь!" -

и убегала к тумбе, у кровати.

Какой был цвет у выгоревших штор?

Теперь не помню. Кажется, кровавый.

Но помню путь пронзительного зуда

от шеи - к чреслам. Боже, пусть ничто,

не выбросит из памяти те зубки,

 

 

 

 

2.

 

 

 

 

что укрощали буйствующий нрав

единым появлением. Ты - демон!

Твои глаза способны, грешным делом,

сжигать остатки совести слависта.

Корпускулы Лолиты светят нам -

двум Гумбертам, что силятся сломиться

в порывах обладать, и - быть под властью.

Твоя душа, увы, порхает над

моей душой, застывшей на паласе.

 

 

 

 

 

Коснувшийся твоих медовых плеч -

становится заложником. Я против,

но всё же искушен! Все муки плоти

удваивает мечущийся разум.

И полк ресниц - как видимая плеть.

Нет, - тысячи плетей, что метят разом

в больное существо на сломе мира!

Ты, помнится, тогда любила петь

о Карменсите. Глупость, но так мило...

 

 

 

 

3.

 

 

 

 

Так что же, превосходнейшая Ло!

Ты дымчата, но можешь стать неявной.

Я чувствую, как мрак яремной ямки

вовсю распространяется по шее.

Потом, увы, охватывает лоб.

Вот-вот, ты очень ласково прошепчешь

о призраках, о том как побороть их?

Одно лишь явно в двигателе проб -

родимое пятно на подбородке.

 

 

 

 

Моя Лолита! выкормить весь день,

в котором ты в причудливом наряде

смотрела сквозь меня, на каждом ярде,

как будто ставя прочерк - крайне трудно.

Но будь собой! прекраснейшей из дев;

хватающей повешенную трубку;

кричащей в её круг: "Подлец, ты пишешь..."

И - щупающей, вне тревожных дел,

свою серьгу - сестру компотной вишни.

 

 

 

 

4.

 

 

 

 

Порыв к подвзодошным косточкам был глуп.

Да, ты явилась ангелом. Бог помнит,

как мой мирок раскачивался подле

твоих прикрытых ножек как волчок и -

вот она, значительная глубь

предощущений чувства и пощечин,

что были предначертаны судьбиной.

В ней контуры твоих припухших губ,

и прядь на лбу, и выгнутую спину,

 

 

 

 

я разобрал, я вычитал их до

всех атомов, молекул, мелких трещин.

В тебе ещё таится прежний трепет

при коем всё горело, под которым..?

Я помню, что узрел: как твой подол

оставил круг в пространном коридоре,

в котором, и скрывается твой пленник.

Да, пусть обезлолитен только дом,

но чувство, что мой мир лишён Вселенной.

 

 

 

 

5.

 

 

 

 

К чудовищным мутациям ума,

я был готов, но чувствовал, что смертно

пространство чар, что вынянчено в свете

твоих прекрасных глаз. Я тратил будни

на глупости, на дерзости. Как мал

был всякий день. (Всё, к слову, так и будет).

Твои глаза. Как хочется ловить в них

разброс чаинок, имя коим - тьма,

в окрестностях зрачка моей Лолиты.

 

 

 

 

И вдруг телепатическая связь

с моим предметом долгих воздыханий

внезапно прервалась. И Новых Англий,

что обрывают сущей Ниагарой

мой долгий крик - весь свод, конечно, свят.

Но я-то, позабыт иль не угадан

тем Гумбертом, что, как и прежде, любит

твои слова, в которых крепко спят

осколки бедной памяти, как в люльке.