Судьба человека. Дневник очевидца.

Отрывок из дневника моей матери, Вьюнник Ираиды Александровны.

Публикую в честь дня Победы.

 

16 мая 1991 года

 

Дочь уже давно просит меня написать воспоминания о себе, родителях, бабушках и дедушках. Я тоже мечтала этим заняться, когда собиралась на пенсию. Но так сложилась моя пенсионная жизнь, что я опять связана бытом и нет возможности заняться исполнением своей мечты. Сегодня появилось желание написать хоть кое-то. Может быть, понемногу я и осилю этот труд. Мне многое хочется сказать моим детям, но как я смогу это сделать, покажет время. Итак, о себе. Я всегда считала и считаю, что самым значительным этапом моей жизни была война. Как много она для меня значит. Война! Это рухнувшие юношеские мечты, это нравственные и физические испытания, быстрое возмужание, встречи со множеством людей, характеров, преодоление трудностей, любовь, ошибки и многое-многое другое. Эти годы не прошли для меня зря. Я многое поняла, многому научилась, я поняла, как люблю маму и как много горя причинила ей, уйдя добровольцем в армию.

 

Итак, май 1941 года. Я студентка вечернего отделения педагогического института исторического факультета. Почему исторического и почему вечернего?

Наш выпускной вечер был в ночь на 22 июня. Я помню как сейчас этот вечер. На мне было розовое маркизетовое платье и в меня был страшно влюблен Коля Ликонцев – гордость нашей школы, умница, скромник, интеллигент. Коренастый, среднего роста, с тугими кудрями на голове. Я его не любила и даже не увлекалась. Я была хороша, так мне говорят мои одноклассники, когда мне уже 68 лет. Видно, так и было. Я не считала себя красавицей, но и дурнушкой тоже. Коля был из параллельного класса, в 10 классе нас объединили. Это были классы – антагонисты. 9А – зажиточные интеллигентные дети, модничали и воображали. Наш 9Б, класс плебеев; бедны, но цену себе знали. В девятом враждовали. Девчонки нашего класса в пику 9А не носили шелковых чулок. Почему? Я даже сейчас не могу объяснить, что мы хотели этим доказать, но что-то доказывали. В 10-том нас объединили. Мы потихоньку притерлись друг к другу, но антагонизм остался, это и привело меня к дружбе с Колей. Он увлекался Вероникой Стычинской, своей одноклассницей, некрасивой, но с претензией на красоту. Она хорошо одевалась, всегда была при локонах и умела кокетничать. Наш класс, бывший 9А, этого перенести не мог.

 

Я была заводная, веселая, жизнерадостная, до некоторой степени смелая и готовая к бою. Когда мне предложили отбить Колю у Вероники, я с энергией взялась за это и успешно. Вскоре Коля был в меня влюблен на удивление всему классу и даже учителям. Я с ним творила всё, что хотела и он безмолвно выполнял мои капризы, вплоть до того, что начал подсказывать, хотя никогда этого не делал раньше. Можно и вспомнить, если это интересно, как я вела атаку. Прежде всего, я села на парту, параллельную Колиной и в течение урока не сводила с него глаз. Результат: он пригласил меня сесть с ним. Затем начался второй этап: я требовала от него помощь, хотя совершенно в этом не нуждалась, и он безропотно ее оказывал, если же пытался сопротивляться, я поднимала его насмех и уходила на парты к другим мальчикам. Ему всё труднее было мне отказывать и он превратился во влюбленного раба.

 

От экзаменов его освободили как круглого отличника в течение 10 лет и дали путевку в санаторий. Но он приезжал каждый экзамен, болел за меня, чем страшно раздражал меня, а когда он еще и явился на выпускной вечер – это был сверх моего терпения. Я весь вечер не танцевала, с Колей почти не разговаривала, за что получила отповедь нашей любимой учительницы Елены Павловны Кац. Она мне так и сказала: ’Ты что, мерзавка, издеваешься над Ликолцевым?”. Но мне же было только 18 лет. Я еще не любила и не знала, что это такое.

 

Как мне было понять страдания Коли в этот вечер, я это поняла немного, только на другой день. В 6 утра я с другими мальчиками нашего класса сбежала с вечера, а вечером 23 июня получила от него открытку. Он написал ее , сидя на крыльце нашего дома, где он провел несколько часов. Но всё это заглохло в страшном крике “Война!”, который я услышала.

А было это так. Я спала почти весь день. Где-то около 6 вечера вышла заспанная на крыльцо, приходя в себя после сна. Сосед Коля крикнул мне, что началась война. Я отмахнулась, не поверила, но в это время из приемника, который сосед установил на своем окне, прозвучали слова о событиях ночи, когда у нас шел выпускной бал. Бомбили города, шли бои на границе, людей звали к спокойствию и к войне, к битве с врагом. Интересная деталь: на 10 квартир нашего двора (по улице Энгельса, дом 47) только у одного Баева Андрея был приемник. Вот такими бедными мы были.

 

8 июня. Продолжаю. Начались очень тревожные и трудные дни. О дневном институте не могло быть и речи. Надо было работать, зарабатывать на жизнь. Мы же с мамой жили вдвоем и весьма бедно. Мама не имела никакого образования, только 4 класса гимназии. В молодости она окончила курсы кройки и шитья, но видно душа у нее к этому не лежала и она никогда не шила, а когда мы остались без папы, ей, бедной, пришлось очень нелегко. Я часто вспоминаю нашу бедность. Квартира наша была обставлена неплохо, был дубовый буфет, такой же шифоньер с большим зеркалом и две красивые никелированные кровати, круглый стол и , по-моему, был ковер. Конечно, было кое-что и из белья: простыни, пододеяльники, полотенца. Но мы жили на мамину нищенскую зарплату 350 рублей, работала она делопроизводителем на дезинфекционной станции. Потом стала работать там и я, диспетчером. Тоже получала гроши. Мамины вещи все пошли с молотка во время войны, только они и поддержали маму, а я в это время уже была в армии. Прежде чем рассказать, как мы жили во время войны, я хочу вспомнить счастливые годы моего детства c с его играми, шалостями, радостями, и , главное, не было страха.

 

Родилась я в 1922 году в Ташкенте. До двух лет мы жили в поселке Троицком, а попали туда из-за каприза папиной мамы, моей бабушки Анны Гурьевны Лукъяновой. Как рассказывала мама, они оказались в доме бабушки не по своему желанию. И опять придется вернуться в прошлое. Папа, Александр Исаакиевич, родился в 1894 году. К сожалению, я не знаю, где, я не знаю, кто был его отец, Исаакий Маркович Лукъянов, по специальности, но, наверное, какой-нибудь чиновник. Человек он был очень воспитанный, интеллигентный, спокойный и страшно послушный. Бабушка его держала под каблучком. Он в доме был какой-то тихий, незаметный, хотя хозяйство в доме, я имею ввиду сад, огород, вел он. У бабушки был дом на улице Рядовской, сейчас это улица Баранова, около ресторана “Россия” (сейчас это отель Grand Mir). Так вот, о папе. Мысли мои прыгают с одних воспоминаний на другие, обо всем хочется вспомнить и записать. Сейчас постараюсь вернуться к годам детства. Так вот, мой папа по специальности был инженер-ирригатор. До революции он окончил реальное училище, а где-то в 1934-1935 году Заочный Московский ирригационный Институт. Потом работал в различных кишлаках начальником водного хозяйства. В те годы это была очень уважительная специальность, так как в Средней Азии вода всегда была дефицитом, и естественно, кто занимался строительством ирригационных систем, распределением воды, был уважаем. Мама мне рассказывала кое-что из жизни в кишлаке Баяут (Посёлок , центр Баяутского района Сырдарьинской области Узбекистана. Прежнее название Димитровское.

Ближайшие города: Худжанд, Сулюкта, Алмалык

Координаты: 40°16'56"N 69°1'6"E).

Сейчас не только я, но и многие жители Ташкента не имеют понятия о нем, но он был. Возможно, его переименовали, возможно, снесли. Так вот что я помню из рассказов мамы. В кишлаке русские были только мы. Однажды ночью на курган ( так называли усадьбу) напали басмачи. Папы не было дома. Мама была одна с двухлетней моей сестрой Валентиной. Басмачи стучали в ворот и требовали, чтобы их открыли, мама видела пики за забором, конечно, она страшно испугалась и спряталась с Валентиной за креслом с высокой спинкой, которое стояло в углу, а над ним висела икона. Мама верила, что ее спас Николай Чудотворец. Может быть, так оно и было. В-общем, басмачи сломали ворота и ворвались в курган. Они рыскали по всему двору, пиками протыкали мешки с запасами, сено, во всё, что видели во дворе. Потом ворвались в дом, заметались по комнатам и опять протыкали всё пиками, и ничего не найдя, ринулись со двора. Мама была еле живая от страха. И этот случай ей запомнился на всю жизнь, как страшное воспоминание. А позже к ним пришел староста кишлака и сказал папе, что им нужно уезжать, потому что басмачи опять готовят налет на курган с целью уничтожить русских. Население кишлака выделило 30 арб ( это телеги на очень высоких колесах), помогли погрузить весь скарб, запасы, сено и так мои родители оказались в доме бабушки.

 

Бабушка была женщина очень властная, все свое семейство держала строго и они ее слушали, по словам мамы, беспрекословно. В доме жила старшая сестра Надежда Исааковна с мужем Леонтьевым Федором Михайловичем. Он был инженер-путеец. По тем временам фигура. Интересна их жизнь. Тетя Надя была моложе его лет на 20. И как рассказывала мама, он был в высшей степени интеллигентный человек. У него была семья, жена и пятеро детей. Он влюбился в тетю Надю, оставил семью и женился на ней. По тем временам это был тяжелый грех, но видно, он ее очень любил. Думаю, что она его тоже любила. Когда я была уже постарше, я видела, с какой любовью и вниманием она ухаживала за ним, когда он болел. Детей у них не было. Я помню их комнату уже в другом доме, на улице Белинского. Это была изумительно чистая, уютная и

интеллигентная квартира. Всё в ней было светлое, радостное и красивое.

 

Так вот, помимо Нади в доме еще жили квартиранты Ветровы и младшие папины братья сестры. Тетя Вера, Маруся и брат Женя. Бабушка очень уважительно относилась к Федору Михайловичу, это со слов мамы, когда я подросла уже видела сама. Всегда старалась исполнить его желания, окружала вниманием и заботой. В доме он всеми почитался и был самым уважаемым человеком. Мои родители, переехав к бабушке из Баяута, привели с собой корову. Молоко бабушка брала для Федора Михайловича, а потом начала выражать недовольство, что во дворе пахнет навозом и что это не нравится Федору Михайловичу. После долгих раздумий, время было тяжелое, где-то 20-е годы, было трудно с питанием, корова была большим подспорьем и для семьи папы, наверное, и бабушки, но несмотря на это она выразила свое недовольство и родители решили ее продать. Мама вспоминала , что в воскресенье, очень рано утром, когда все еще спали, папа увел корову со двора, а позже бабушка пришла за молоком для Федора Михайловича. Она страшно разгневалась, что корову продали на сторону, а ней ей. Естественно, мама спросила ее, что их корова мешала Федору Михайловичу, а если бы они продали ей, - разве от коровы не пахло бы? Этот случай хорошо характеризовал бабушку, но далеко не с лучшей стороны. Вспоминая бабушку, я совершенно не могу вспомнить дедушку, вероятно, он действительно, был очень незаметным человеком в доме.

 

После этого случая с продажей коровы бабушка стала выражать недовольство, что Валентина рвет цветы, а ей было два года, что она мешает Федору Николаевичу и тогда в один прекрасный день, когда бабушка была на базаре, мои родители выехали из дома бабушки. Так они оказались в поселке Троицком под Ташкентом, не оставив бабушке своего адреса.

 

Мама вспоминала эту жизнь в поселке Троицком в доме Картеля. У дома было высокое крыльцо со скамейками и мама в свободное время любила сидеть с Валентиной на крыльце, смотреть на проходящих людей, проезжающие телеги, арбы, пролетки. И вдруг однажды она видит пролетку с нарядно одетой дамой под белым кружевным зонтиком. Это, оказывается, была моя бабушка, которая все-таки нашла моих сбежавших родителей. А потом из Троицкого переехали на улицу Московскую, теперь Энгельса, 47 (теперь улица Амира Тимура, дом стоял там, где сейчас находится второй выход из метро, почти на перекрестке, наискосок от фабрики “Юлдуз”). Ну об этом потом.

 

12 июля 1991 года

Хотела писать о войне, а вот незаметно перешла к своим детским годам. Воспоминания, как бусинки, нанизываются одна за другой. На Энгельса 47 я жила до трагических событий 26 апреля 1966 года, когда разыгравшаяся подземная стихия разрушила наш семейный очаг, который мы в общем-то любили, несмотря на массу неудобств. С Энгельса 47 у меня связаны мои детские годы, очень интересные, потом школьные, мои увлечения и огорчения, семейные беды и душевные травмы.

 

13 июля 1991 года

Первоначально наша квартира состояла из двух больших комнат. Одну большую комнату вы знаете, вторая та, в которой жили Петелины, это была наша спальня. Там стояла кровать родителей около окон, их было две, шифоньер закрывал заштукатуренную дверь в коридор, где жили Абушаевы, моя кровать стояла на правой стороне от входа в спальню, то есть напротив кроватей родителей. Где спала Валя, я не помню, когда-нибудь спрошу ее и напишу. С нами жил дедушка, мамин папа Федотов Михаил Яковлевич, человек высокой честности порядочности, у него интересная биография, напишу о ней. Он спал в прихожей, около плиты, за занавеской. Был ворчун страшный. Очень интересовался политикой и я запомнила его читающим газеты с очками на кончике носа.

 

В этой квартире мы жили до 1930 года. В этот год правительство Узбекистана переехало в Ташкент и квартиры для сотрудников аппарата бесцеремонно отбирали у людей. Папа тогда работал в Наркоме и имел право на лишнюю площадь. Но папа был в командировке, а с мамой никто не посчитался. Когда приехал папа, было уже поздно. Петелины не захотели освобождать квартиру, хоть им и предлагали другие, а настаивать жестко было некому. Так мы и остались в одной комнате в 24 квадратных метра. Комнату вещами, буфетом и шифоньером, разделили пополам. Я спала на сундуке, Валя уже поступала в техникум связи и жила в общежитии.

 

У нас был большой зеленый двор, было много фруктовых деревьев. Я не помню всех жильцов нашего двора, но некоторых вы тоже помните: Петелины и Абушаевы, рядом с нами Чанышевы Неля, мама и бабушка за стеной нашей квартиры, Леля Баева с Риммой с мужем около ворот, за ними Шабановы, раньше в этой квартире жили Чанышевы, а в квартире за нашей стеной жили Олейниковы, потом Черненко. С Ксенией Черненко я дружила. У них была интересная история, мать, дочь Ленинградского профессора, вышла замуж за рабочего, дала ему возможность выучиться, дедушка-профессор женился на молодой женщине, у которой родился сын. Когда дедушка с семьей приезжал в гости к дочери, то его сын, семилетний мальчишка, требовал, чтобы Ксения, которой было уже 12 или 13 лет, обязательно называла его дядей. Ксения этого не делала и в доме время от времени возникал скандал. Так вот, за Шабановыми жили Муравенковы, Дарья Герасимовна и Семен Захарович, сын Николай, за ними тетя Паша и Андрей Баевы, а дальше, уже в дни вашего детства поселились Нина и Лида с родителями, а раньше на этом месте была то помойка, то туалет.

 

Зимой мы, естественно, учились, и я , и Валя в школе №2 имени Крылова на улице Сталина, потом она стала Братской, а сейчас Сулеймановой. В свободное от уроков время играли в снежки, катались на санках, на коньках. Если вы помните улицу Лугина, там, где была пекарня, то она с очень большим наклоном шла к реке Чаули. Зимой это была ребячья радость. Транспорт по ней не ездил, улицу закрывали для транспорта, и до позднего вечера на ней раздавался ребячий визг и смех. Какое удовольствие было катиться на санях, порой переворачивались сани, мы падали, на нас наваливались другие и этот живой клубок ребячьих тел скатывался вниз. Почему-то я помню, что зимы были очень морозные, и хоть мы были тепло одеты и всё время были в движении, мороз пробирал. Прибежишь домой, отряхнешься от снега, а в комнате топится голландская печка, сквозь дверцу видно как гуляет пламя по углю и дровам, лижет стены топки, огненные блики играют на потолке и полу, такое удовольствие растянуться на ковре и наблюдать за пляшущем пламенем в печке. А дедушка к нашему приходу готовил в духовке хрустящие гренки с солью. Какое же это было удовольствие! Юра еще застал эту печку, а ты, доченька, нет.

 

Когда я уже была в старших классах, мы катались на улице Сталина. Ее тоже закрывали и молодежь наслаждалась зимой на ней. Никаких драк, хулиганства не было и в помине. Домой я возвращалась в 9-10 часов вечера. Иногда я ходила кататься на коньках на стадион “Пищевик”, где сейчас находится Дворец Водного спорта имени Митрофанова (сзади бывшего Парка им. Горького, потом это была территория городского хокимията, теперь Народного банка). Каток заливали ежегодно. Играл оркестр, ледяное поле освещено ярко, катаются люди всех возрастов, никакого озорства и никаких конфликтов. Работала хорошо оборудованная раздевалка и даже буфет. Я обычно ходила на каток вечером, после уроков. Нередко возвращалась одна уже в 10-11 часов вечера и не было у нас страха, потому что нечего было бояться. Иногда я ходила на каток с Иоиль Павловичем Ильинским, дедом Иры (Юриной жены), он важничал, катались держась за руки. Как было смешно и интересно!

 

Кататься научилась совершенно случайно. Валя всегда была очень настойчива в своих желаниях Помню, мама послала ее на базар за мясом, а она принесла ржавые коньки “Снегурочка”. Получила она небольшой нагоняй, а коньки приладили на старые папины штиблеты. Валя одела их и отправилась во двор овладевать искусством скольжения на коньках. Между квартирами Муравенковых и Баевых был на крыше лоток для стока воды и естественно, на месте падения воды образовалась ледяная лужица. Валя подскользнулась на этом участке, упала и с коньками было покончено. Больше она их не одела, зато я охотно воспользовалась ими. Я одевала штиблеты с коньками прямо на свои ботинки, ноги-то еще были маленькие, и весьма успешно стала овладевать коньками, а позже совершенно свободно каталась на них.

 

Очень интересным у нас было лето. Мы постоянно были чем-то заняты, что-то создавали, сейчас игры у детей совсем другие. Во-первых, мы с увлечением играли в куклы. Мы им шили, вязали очень красивые вещи, вероятно, поэтому я могу и вязать и вышивать и немного шить. Когда мы стали постарше, мы стали вязать и вышивать для себя, особенно увлекались изготовлением носовых платочков. Свой досуг мы проводили во дворе, на улице бывали редко, хотя и там находили развлечения. Через наш двор протекал арык. Помню необыкновенно чистую и холодную воду. Арык протекал с наклоном, поэтому мы очень охотно мастерили водяные мельницы, купали своих кукол, пускали кораблики. Около арыка росли два больших тополя, поэтому над арыком всегда была тень и это было нашим любимым местом игр. За тополем нам расширили арык, собственно, старшие это сделали больше для себя, так как черпали из этой ямы воду для полива, а мы могли плавать в этой яме на корыте и получали от этого колоссальное удовольствие. Любили мы

 

Сегодня 6 августа 2012 года

 

Завтра день рождения моего сына Юрия, ему исполнится 55 лет. Знаменательная дата для него, а для меня особенно: это же мой сын, сын, которого родила и вырастила я. Я вернусь к его рождению, а потом расскажу, что я получила от любимого сына 4 августа.

 

Я вышла замуж 14 декабря 1945 года. Было это так. Когда в 1943 году в Арыси были химические сборы ВВС Красной Армии, туда съехались с фронтов лучшие летчики осваивать химическое оружие. До их приезда здесь находилось Чучуевское летное училище. Потом училище перевели в Джамбул, а меня, Мазепину Иру и Гимальданову Зою оставили обслуживать сборы, потом к нам добавили девушку но имени, но фамилии которой я не помню, она была из Самарканда. На этих сборах я познакомилась с Василием Вьюнником. Это был высокий, красивый мужчина, штурман, уже был дважды ранен, воевал с первого дня войны. Василий, обходительный, постоянно с шутками и прибаутками, душа компании, около него постоянно крутились летчики, штурмана, работники аэродрома. ОН стал мне оказывать знаки внимания. Иногда в комнате, где мы жили 4 девушки, устраивали чаепитие. Приходил Вася со своими товарищами, иногда уходили гулять в степь до отбоя. Что главное: никаких объятий, поцелуев, очень приятные воспоминания, интерес и желание быть рядом.

 

Сборы продолжались около 6 месяцев. Потом они улетели на фронт. Вася писал очень редко, шли жестокие бои, было не до писем. В июне 1945 года я демобилизовалась (об окончании войны узнала, когда ехала на фронт в поезде; на остановке в Кременчуге узнали об окончании войны – комментарий Наташи), без специальности, с 3 000 рублей, которые нам выдали при демобилизации, дома пустая квартира – всё проели за время войны. Я не сказала о том, что когда я добровольно ушла в армию, я написала Вале в Свердловск, чтобы она ехала в Ташкент к маме, чтобы мама не была одна. Позже Валя приехала. Так вот, она жила с мамой. Износила все мои платья, пальто. У меня шинель, сапоги, солдатская юбка и гимнастерка. Сразу встал вопрос о работе и учебе. Я устроилась диспетчером на дезинфекционную станцию и поступила на историко-филологический факультет Университета. Ночь дежурила, утром на занятия. Когда начались холода, я рылась в куче угольной пыли, собирала угольки и с дежурства несла домой это топливо. Однажды пришло письмо от Васи. Он писал о том, что хотел бы приехать, если я разрешу. Я была рада этой встрече и ответила согласием, даже не думая о замужестве, а он ехал с этой целью. Встреча была радостной и желанной. Мы проговорили в кухне всю ночь, хотя мама несколько раз требовала, чтобы мы разошлись и легли спать. Но разве после долгой разлуки это было возможно? В эту же ночь он сделал мне предложение и я , конечно, согласилась. Настал по желанию Васи день регистрации 14 декабря 12945 года. Регистрировались в ЗАГС Кировского района, то есть в том же районе, что и Лена с Олегом. Только теперь хокимият( неправильно, ЗАГС остался ЗАГСом – ком. дочери).

 

Свадьба была очень бедной. У невесты нечего было одеть. Ее подруга Роза Рафикова дала свое платье белое и свои ношеные белые туфли. Всё равно на свадьбе было весело. Присутствовали Ильинские: Иоиль Павлович, Зинаида Николаевна, Зина Черная с мужем, по-моему, Николай Порфирьевич, Роза со своим кавалером … мало, Валя, я и Вася. Больше никого не помню. Но помню и подарки. Только помню, что Роза подарила мне позолоченную ложку для сахара, кувшинчик такой же и салфетки из вологодских кружев, всё это цело на сегодняшний день. Потом Вася улетел, не помню число, но где-то в конце декабря. До апреля я жила с мамой и Валей. Потом он прислал мне литер на билет и деньги со своим однополчанином, с которым я и должна была ехать в Кёнигсберг. В апреле уехала, не сдав все экзамены за 1-й курс, так рвалась к мужу. Ехали поездом, долго, в переполненных вагонах. В Кёнигсберг приехали ночью. Ничего не видно, освещения нет. Васин товарищ стал кого-то звать, кто-то откликнулся, потом мы куда-то шли в темноте, потом забрались в кузов полуторки и, наконец, поехали, В часть приехали ночью, меня отвезли в какое-то помещение, показали кровать, сказали, чтобы я спала, а утром найдут Вьюнника. Это оказалось мужское общежитие, как я поняла утром. Я не шевелилась всю ночь, утром с подъемом мужчины ходили на цыпочках мимо меня и явно меня разглядывали, я была ни жива, ни мертва. Потом за мной пришли. Когда вышли на улицу, я увидела бегущего ко мне Васю, мы кинулись на виду у всех в объятия друг к другу, а потом пошли в городок, где он жил. Это был коттедж. Одну комнату занимал товарищ, другую Вася. Кровать и красный диванчик он уже припас и обеденный стол со стульями, а больше ничего.

 

Так началась моя семейная жизнь. Да , перед отъездом к мужу мне на работе связали шерстяную кофту из страшно колючей шерсти. Юбка была солдатская и яловые жесткие сапоги – такова моя одежонка. Начинали с мелочей. Кёнигсберг был разрушен, никаких магазинов, развалины, и один небольшой базар, на котором оставшиеся в живых немцы распродавали то, что у них осталось. Мы жили в 27 километрах от Кёнигсберга, ездили на попутных машинах-полуторках, ловко залазили в кузов и тряслись до города. Вася был очень хороший хозяин, деловой, а главное, не ленивый. Он ходил по хуторам, подбирая, что могло пригодиться в хозяйстве, особенно , части от сепараторов, потом он их драил, подгонял и собирал сепараторы. Продавать привозили в Ташкент и, кстати, Иоиль Павлович нам очень помогал, но нам от этих денег оставалось немного. Мама и Валя бедствовали, и мы приезжали и оплачивали их долги, или оставляли у тети Зины сепаратор, они продавали и деньги отдавали маме. Я практически была раздета. В Университете я получила 8 метров ситца, как участница войны, сшила 2 платья, это всё, что у меня было, и солдатская юбка с колючей кофтой.

 

Помню, я уговорила Васю около дома вскопать землю, посадила шелуху от картошки и когда я была беременна Юрой, у нас поспела первая мелкая молодая картошка, я ела ее с наслаждением.

 

Однажды к нам привезли мою маму, это Васин товарищ. Мама не была в восторге от моей беременности и сразу заявила, что нянчить ребенка она не будет. И так сделала. Она уехала буквально за неделю до родов. Я часто вспоминаю это. Тогда у нас уже было две комнаты, мы спали с Васей в одной, мама в другой. Часто у Васи были ночные полеты, перед которыми он должен был плотно поесть, я ночью жарила ему картошку, кипятила чай, а мама думала, что мы едим тайно от нее и никак не хотела понять, что в полет отправляться на голодный желудок нельзя. Я очень любила маму и прощала ей странное, на мой взгляд, поведение. Живя у нас, она ни в чем мне не помогала и говорила, что она приехала ко мне отдыхать. Незадолго до родов, да и в период беременности, она не говорила со мной о будущем ребенке, не давала никаких советов, единственно, что я помню, это она мне запрещала, вернее, советовала есть меньше мяса, чтобы не раскормить ребенка, но я страшно хотела жареного мяса. Вася с товарищем съездили в Литву, купили большую свинью на двоих и я ежедневно наслаждалась жареным мясом. Я мыла полы до самого последнего дня и как-то Вася сказал маме, что мне уже полы мыть не надо, на что мама ответила, что в деревнях женщины работают в поле до последнего дня, а порой и рожают в поле.

 

Почему- то мама не дала мне никаких советов в отношении родов, а у меня была “ума палата” и еще у одной моей приятельницы, которая должна была родить раньше меня. Вместе с ней, в одном доме, жила тоже молодая жена, по профессии акушерка, у нее был грудной ребенок. И вот мы с, святая троица, решили, что мы с Надей будем рожать дома. Если бы мама мне объяснила, что это такое и чем это может кончиться, разве я пошла бы на это? Роды у меня продолжались сутки. Причем, я рожала на столе, который стоит на террасе (до сих пор – ком. Наташи). Боли были страшные, я орала на весь городок, а моя акушерка металась между мной и своим ребенком, мне не помогала, видно, не знала, как, а о стимулировании не было речи : где, как, что?

 

Вася метался по коридору и твердил, что он этого не выдержит. 7 августа 1947 года в 6 часов утра я родила Юру, большеголового, толстого. Место не вышло. Только к вечеру Васе дали машину, чтобы отвезти меня в Кёнигсберг. 27 километров на полуторке . Профессор, военврач, стал своими мощными руками давить мне на живот, я орала на весь госпиталь от боли – наконец, что-то шлепнулось в таз, стало легко, а профессор выругался. Потом неделю Вася ежедневно делал два раза в день по 27 км, навещал меня в госпитале. У меня были разрывы матки, но зашивать было поздно. Юра родился весом в 4килограмма 400 грамм! Так достался мне дорогой сынок, который 4 августа 2002 года заявил мне, что я для него такая же родня, как и все его родственники! Я ему напомнила, что я не ВСЕ, а я его мать, я его родила, но он этого не может понять или не желает. Он меня уравнял с родней своей жены. С любимой тещей (считала ли его жена мою мать такой же родней как и своих родственников, вот интересный вопрос? Очевидно, нет– ком.дочери)

 

Это страшная боль, как будто я снова его родила. Так унизить мать и за что? Мать захотела отметить дорогой для нее день 55-летия ее любимого сына и получила. Как рос Юра дальше, опишу позже. Он мне стоил очень дорого, я думала, что ращу сына, опору на старости лет и как я ошиблась.

 

После родов за мной и за Юрой ухаживать было некому, с первого дня приезда сама. Вася целые дни, порой и ночью на полетах. С первых дней ты, Юра, спал днем, а ночью бодрствовал с криком. Никакие меры – ни вода, ни грудь, ни качания не помогали. Теперь я поняла, что это был крик ночного ужаса, пока ты не мог покинуть мой живот и выйти наружу. Я читала, что ребенок при родах переживает ужас выхода из узкого отверстия. Поскольку у меня схватки начались в 6 вечера и длились всю ночь, этот ужас и остался в тебе.

 

Меня положили в детскую больницу в Кёнигсберге и сказали, чтобы я тебе не давала спать днем, будила. Я закрывала тебе нос, ты дергался, открывал глаза и тут же засыпал.

 

Почти месяц я пробыла в больнице, одна кровать на двоих, никакого питания, всё из дома. Вася ежедневно привозил еду, а тут опять беда. Медсестра вместо проторгола закапала тебе в глаз йод. Ты страшно кричал, а вместе с тобой и я. Ужас охватил меня, что ты останешься без глаза. Конечно, главврач больницы нес чушь и успокаивал меня, а я в то время действительно ничего не понимала и верила до тех пор, пока тебя не проверила комиссия военкомата. Зрения осталось 0,04.

 

И еще была у тебя болячка. После кормления ты срыгивал молоко через нос и рот. Много способов использовали в больнице, ничего основательно не помогало, успокоили тем, что когда ты будешь есть твердую пищу, всё прекратится. Так и было. Когда начала прикармливать манной кашей, всё вошло в норму. Но началися новые трудности. Электроплиты не было. На чем готовить стакан каши? На большой плите, которая топилась дровами и в какой поcуде? Кроме больших кастрюль, ничего не было. Вася доставал где-то сухой спирт и на нем в кружечке я варила тебе кашу.

 

И еще помню, у нас был красивый кот. Он , видно, отстал от немцев. Еще до твоего рождения, Юра, папа достал где-то детскую кровать. Я сшила матрац, подушку, одеялко и кровать стояла в ожидании тебя. Кот любил дежурить около кровати, а когда в ней появился ты, он почти не отходил. Следил за каждым твоим движением. А когда ты начал ползать, ты ловил его, теребил за уши и по спине, а он съеживался и терпел, но при удобном случае исчезал из дома.

 

Я очень хотела учиться. Ведь я ушла из Университета в апреле, с первого курса, за месяц до экзаменов. Вася стал хлопотать о переводе в Ташкент. Мы с ним решили, что я поеду раньше, чтобы восстановиться в университете, а он приедет, когда получит перевод. Может быть, всё было бы по-другому, если бы мы не приняли такого решения, но, видно, это была судьба. Я уехала. У Васи отобрали одну комнату, поселили еще семью. Он получил письмо из Москвы, что вопрос о переводе решен вроде, в Ташкент, в гражданскую авиацию штурманом. И вот Гром!

 

Я получаю телеграмму от Шерстобитова, Васиного друга: “Выезжай немедленно одна Вася тяжело болен”. Иоиль Павлович достал мне билет на военный самолет “Дуглас” и проводил меня в аэропорт, ты, Юра, остался с бабушкой.

 

В Кенигсберг прилетели на военный аэродром, попутной машиной добралась до авиагородка и прямо к Шерстобитовым. Всё это было как в тумане, я чувствовала, что-то случилось страшное, но не думала, что Васи нет. Когда я зашла на кухню к Шерстобитовым, я кого-то увидела, не помню, и упала в обморок. Очнулась на кровати, около меня врач, медсестра. А дальше наступили черные дни. Я помню мало из того, что было. Всё было как в страшном сне. Потом приехали родители Васи: папа и мама, мы даже не могли говорить, мы только обливались слезами, а потом я осталась одна, жила у Смагина, тоже друга Васи, потом они стали хлопотать о контейнере, документах и т.д., а я присутствовала, как бесплотная тень. Я никак не могла вернуться в себя. Это было так ужасно!

 

Когда приехали на товарную станцию с контейнером, Смагин и солдаты оставили меня уже одну, они не могли торчать там целый день. А вот когда я начала оформлять документы, начался кошмар. До поезда осталось несколько часов, а на вокзале придрались, что нечеткая печать на документах. Как я уговаривала их, убеждала, плакала, что ехать в Нивинское очень далеко, что я не успею, ни-каких! И вот я бегаю, ищу машину, за любую цену, чтобы съездить в воинскую часть в авиагородок поставить другую печать. Наконец, один солдат сжалился. Я вернулась на вокзал буквально перед отходом поезда, уставшая, измученная горем и мытарством, (Маме было 27 лет – ком.дочери)/Я очень плохо помню, как добралась до Ташкента, какая я была, можно судить по фотографиям, “кости да кожа”. Дома мама, ребенок, никакой специальности и нечего продавать, кроме Васиного обмундирования. Начались черные дни, порой без куска хлеба, а тебя, Юра, надо было кормить. Пенсию назначили 856 рублей. Утроилась на курсы машинописи и стенографии. После окончания направили в приемную 3-го секретаря ЦК, да, забыла, я слегка еще только подучилась кое-как печатать, поступила в Каракультрест машинисткой. 700 рублей и вечером – стенография. После окончания стенографии – ЦК, как только освоилась с новой работой, стала думать о дальнейшей учебе. Всё это время мне очень помогала моя мама, твоя бабушка ( Александра Михайловна Федотова, в замужестве Лукъянова- ком.дочери). Забота о тебе легла на ее плечи, мое дело было добывать деньги. В ЦК тоже был небольшой оклад, 700-800 рублей, но зато иногда приглашали стенографировать на совещании, это был лишний труд, но и лишняя копейка. В ЦК работать было очень нелегко. Через день, но ненормированный рабочий день. Приходила к 9-00, работала до 18-00, затем домой, к 20-00 опять на работу и до 2-4 часов ночи. Я все-таки устроилась на учебу в вечерний пединститут и на 1-й курс. Год учебы в Университете не засчитали. В рабочий день я в 18-00 после окончания рабочего дня ехала на занятия в институт, оттуда опять на работу в ЦК и до 2-4 часов ночи. И так в течение 4-х лет. Потом из ЦК я уволилась и ушла в школу на мизерную зарплату. Хотела самостоятельности. Пока я работала в ЦК Юра ходил в прекарасный детсад, а летом детей увозили в Луночарское на дачу. Я страшно скучала без Юры, когда он был на даче. Посещение родителей не разрешали, чтобы не травмировать детей,я ездила каждую неделю, смотрела на сына в щелку в калитке и плакала от тоски,что не могла его обнять и поцеловать. Юра тоже очень скучал, часто заходил к заведующему детсадом и жаловался, что мама его бросила, а заведующая как могла, объясняла ему мое отсутствие. Когда работала в Каракультресте за мной стал ухаживать Костя, очень осторожно и внимательно, потом, когда уже работала в ЦК, он вечерами встречал меня на остановке, когда я возвращалась из института и провожал до ЦК. К Юре относился очень трогательно, заботливо и внимательно.

 

Август 2002 года.

Я отвлекусь от начатой темы воспоминаний. Как получилось, что Юрий меня признал родственницей, как все, а не как мать. И вот я ворошу прошлое и нахожу свои ошибки, за которые сейчас плачу. До женитьбы Юра относился ко мне очень хорошо. Мы часто беседовали на разные темы и понимали друг друга. Я считала его прекрасным сыном, гордилась и хвасталась, что у меня заботливый и внимательный сын, у меня не появлялась даже мысль, что что-то может измениться в наших отношениях. Меня очень беспокоило, что его не интересовали девочки, он ни за кем не ухаживал, ни на кого не засматривался, в школе с девочками не дружил. Во время землетрясения мы жили на улице Финкельштейна, дом 21 или 22, не помню (22, рядом с Алайским базаром, перпендикулярно улице Каблукова, которая вела к базару – ком.дочери). Соседями были Лена Павленко с матерью и дочерью Татьяной (очень красивая и ухоженная была девушка – ком.дочери). Юра стал с ней по вечерам гулять. Потом что-то оборвалось и несмотря на то, что бабушка Тани всеми силами пыталась Юру заманить в свою квартиру, он к ним не шел: ни ремонтировать приемник, ни телевизор и т.п.

 

Потом Бурштейн Мария… познакомила его со своим врачом из 5 детской больницы, Олей. Приятная девушка, Юра почти ежедневно гулял с ней и одновременно выводил собачку Чапу. Оле это не нравилось, но это неважно, факт, что они встречались ежедневно, Юра дарил ей гвоздики, и ей было приятно. У Оли был день рождения, Юра подарил ей что-то хорошее, уже не помню, пришел поздно, но после дня рождения прогулки прекратились. Она не звонила и Юра тоже, почему? Не знаю. Мне не сказал, хотя обычно всё рассказывал.

 

В школе все искали Юре невесту, но большинство были учительницы и я этого не хотела, а потом Прохорчева Лидия… сказала, что у них в доме живет семья Ильинских, у которых две девочки медички. Решили познакомить. Ильинские – это наши старые друзья. Наши дома отделял забор. Когда они строились, ребята нашего двора и я, конечно, часто торчали на стройке. Когда они въехали, поставили забор, а вскоре Зинаида Николаевна, мать Гоги (Игоря Ильинского – ком.Ндочери), родила Гогу семимесячного. Она позвала меня посмотреть на маленького. Мне это очень запомнилось. Я пошла к ним не через недостроенный забор, а по улице, то есть сделала круг: вышла из наших ворот на улице Энгельса, свернула на проезд Лугина, затем на Шахрисябскую, где был их дом и позвонила в дверь. Я была при полном параде: синяя матроска, красная шелковая шляпа и красные туфли. Ребенок лежал на подушке: маленький, худенький и, конечно, некрасивый. Так я маме и доложила, что тетя Зина красивая, а ребенок нет. Так через меня

Мама познакомилась с Ильинскими и она очень дружила с Зинаидой Николаевной, доброй, отзывчивой женщиной, которая в дальнейшем (сгорела в бане . После ее смерти Иоиль Павлович женился на своей студентке, которая тоже родила ему сына Александра, который после смерти отца унаследовал с ней всё имущество и жил с ней в Москве - ком. дочери).

 

Мама узнала об окончании войны в Кременчуге, когда они ехали на фронт. Эшелон разгружали, чтобы пересесть на другой поезд который должен был везти их на фронт, а ночью война кончилась. (Какое счастье, что мама не попала на фронт и осталась жива!!!!! - ком. дочери).