Взглянув на часы
Будущее! Ты перед глазами моими.
Зульфия
Тот вечер даже для мечты далек.
Но вижу через даты все и сроки:
над книгою склонился паренек,
не правнук, нет,— потомок мой далекий.
Историю штудирует юнец,
то, что в веках минувших отшумело.
Тот шрифт для школьника, возможно, мелок,
но в нем огонь таится и свинец.
В нем отвердели шелестом сады,
побед народных проступают клики
и просочился алый цвет звезды,
что в мир принес Семнадцатый великий.
Поэтов вижу. Пусть не многих чтут,
пусть, как сегодня, кто-то любит позу,—
они кибернетическому мозгу
слова бессмертных муз не отдадут.
Язык обрел всечеловечный дар:
будь это в речи будничной, в хорале,
в него, как пчелы со цветов нектар,
народы лучшие слова собрали.
В той дали дальней дорогие мне,
как сквозь туман, мечта являет лица...
Часы. Они привычны на стене.
Как долго час на циферблате длится!
Сентябрь 1974
Зульфия
Тот вечер даже для мечты далек.
Но вижу через даты все и сроки:
над книгою склонился паренек,
не правнук, нет,— потомок мой далекий.
Историю штудирует юнец,
то, что в веках минувших отшумело.
Тот шрифт для школьника, возможно, мелок,
но в нем огонь таится и свинец.
В нем отвердели шелестом сады,
побед народных проступают клики
и просочился алый цвет звезды,
что в мир принес Семнадцатый великий.
Поэтов вижу. Пусть не многих чтут,
пусть, как сегодня, кто-то любит позу,—
они кибернетическому мозгу
слова бессмертных муз не отдадут.
Язык обрел всечеловечный дар:
будь это в речи будничной, в хорале,
в него, как пчелы со цветов нектар,
народы лучшие слова собрали.
В той дали дальней дорогие мне,
как сквозь туман, мечта являет лица...
Часы. Они привычны на стене.
Как долго час на циферблате длится!
Сентябрь 1974
