ОН НАПИСАЛ АРАНЖИРОВКУ, А СМЕРТЬ - РЕМАРКУ "C'EST LA VIE"

А когда уходила, верно, помнились ей только руки.

Только кисти - ухоженные и не очень.

Ни глаза, ни слова. Ничего - будь то шляпы, брюки ли…

Только руки. И размытым - не в фокусе - прочее.

 

В кабаре-нуэ, где бывала часто и долго,

знал, пожалуй, любой, что коктейль она пьёт "Мартини".

Приходила, садилась, блуждала зрачками под полками,

где хозяин держал многотомники поварские.

 

В чёрном платье. Торшер мягко-синим зауженным

кругом чуть задевал вялость бледной ноги отколе́нно.

"Ни к чему" - знак рукой. И, лишь свет высыхал мелкой лужей,

пианист затевал ворожбу в память Олтону Гленну.

 

Ми, ля, ре…

"Миллер, - кликнут привычно ангелы. -

Он играет, иди. Твой "…Sreet Blues" без оркестра, но вещь мила".

Но не клавиши, пальцами выпестованные в мел белы,

привлекали Гленна, а эта - подлунная женщина

с непрочтённым лицом без лица под вуалью. Опять она

в небе ликом печальным почудится, где Ла-Манш стал могилой пенной.

 

Дама пьёт... Чуть кивает рукам, приносящим коктейли... - нам,

созерцающим узницу, выбравшую счастье пленной

долгой памяти. И, вероятно, большой любви.

 

"Извини, - ангел Миллеру, пряча взгляд. - C'est La Vie"