В королевстве моём тридевятом...
Можно смело списать всё на сплин, непогоду и лень.
Только, что-то не так в королевстве моём тридевятом.
Не измучены струнами пальцы двенадцатый день,
дни – в провалах беспамятства, ночи – в бессонниц заплатах.
Лишь два выхода есть из острога в четыре стены:
иль в окно, помолясь, или в дверь – не простясь, без поклона,
только, крепко прикованы к келье на цепь тишины
каторжанин - аскет со своей шестиструнной иконой.
Укрепляет позиции март, расшибая теплом
бастионы зимы, отодвинув к окраинам холод…
Безучастен, как лама, к тому, что за пыльным стеклом
от вериг февраля избавляется каторжник – город.
Износился до рваного рубища нищего снег,
оплывает, как воск от огня, от дыханья Ярилы,
обращаясь в дрожащее марево тянется вверх,
к небесам, чтоб воскреснуть всего в двух шагах от могилы.
Он вернётся, вспоров в виде ливня холодного пыль,
полосуя плетьми хлёстких струй раскалённые крыши.
Я о нём напишу, принимая от вечности штиль.
Он воскреснет, но нескольких слов обо мне не напишет.
В тридевятом моём королевстве нет веры в людей,
в доброту и любовь, сострадание и человечность.
Для любого отыщется крест и десяток гвоздей,
чтоб спровадить мятежное «я» в безмятежную Вечность.
Предложенье превысило спрос, отдаётся душа
ни за ломанный грош… за щепоть крупно смолотой соли…
Убиенных безвинно Христос бы устал воскрешать…
И Харон бы ладони растёр до кровавых мозолей…
Не излечишь двуногих от злости вакциной из слов.
Призывая к любви, проповедуя «око за око»
принуждать будут новых мессий отвечать за козлов
да плевать в добродушные лица покорных пророков.
Видно, это и есть та причина, что бьёт по рукам,
вокруг шеи во сне обвивается хватом смертельным.
Оттого счастье грезится схожим со мной дуракам
по ту сторону жизни в туманах миров параллельных.
Оступаясь с обрыва реальности к сна пустоте,
до побудки рассветом смыкаю усталые вежды…
Чёрт возьми, а неплохо бы было пройтись по воде,
подражая Христу… в незапятнанных белых одеждах…
