В БЕЗДНЕ ВРЕМЁН 7
МАРИНА
– Да-да, я ваша тетя. Двоюродная. – Сказала в ответ на мой, хотя и не высказанный, но явственно читаемый в глазах, вопрос Елизавета Павловна. – Мой папа и ваш дедушка – братья-близнецы. Ваша мама – моя кузина.
Я молчала, переваривая услышанное, и она продолжала:
- У близнецов так бывает: их жен, детей и даже собак зовут одинаково. Вот мою маму звали Майей, а вашу бабушку как?
Я продолжала хранить молчание, как партизан на допросе. Но всё это было, отнюдь, не от желания ничего не рассказывать неизвестно кому. Просто, я была в некоем подобии шока.
Дело в том, что про мамочкину семью, я не знала ничего. Повторяю, Ни – Че – Го!!!
Кое-что, правда, когда во время папочкиной очередной з а г р а н к о м а н д и р о в к и мамочка жила у дедули с бабулей, она рассказала; было у неё что-то типа часа откровенности.
Рассказала, что когда ей было 12 лет ее родители, несостоявшиеся мои дед с бабкой, погибли под поездом, а воспитал ее дядюшка Паша – дедов брат. И все.
На следующий день, как я ни билась, слова из нее нельзя было вытянуть даже клещами. Причем в семейном альбоме (нашем) было три фотографии ее в детстве; в 4 месяца, годик и пять лет. Потом сразу шестнадцатилетняя (явно увеличенная паспортная). И все. Дальше шли снимки только нашей семьи: она, папочка и я. Почему не было фотографий её семьи, она тоже не объяснила. Молчала до папочкиного возвращения. Так и уехала с ним, ничего не рассказав. А я тоже недолго помнила об этом. В детстве разве о таком думаешь? Тем более что через неделю после их отъезда начался очередной Коктебель.
- Марина! Марина! Что с вами? – двоюродная тетушка потормошила меня за плечо. И этим вернула из прошлого в настоящее.
Как могла, я объяснила ей все, что рассказывала мамочка о своих родителях. Когда я рассказывала об их трагической гибели под поездом, её глаза как-то странно сверкнули, будто внутри их сработала фотовспышка.
Выслушав этот лепет (а иначе мою речь назвать было трудно), Елизавета Павловна подошла к книжному шкафу старинной работы в стиле м о д е р н (то есть времен моего любимого Гумилева) и, не глядя, сняла с одной из полок большой и толстый пакет из бумаги коричневого цвета, так облюбованной почтовыми работниками для посылок бандеролей.
Пакет был аккуратно заклеен, а на одной из его сторон было выведено (мамочкиной рукой): М А Р И Н Е. Стало быть, мне.
Рассматривать содержимое пакета в данный момент было просто верхом неприличия, и я сунула его в полиэтиленовый пакет, в котором принесла цветы. Пакет был украшен гордой надписью Scotch Whisky и раскрашен в яркие цвета никому неизвестного шотландского клана.
Что было после, я плохо помню, ибо поехала на похороны, потом были поминки, где я услышала столько хвалебных слов о своем двоюродном деде, что будь я на месте Кати или Юлика (это ее брат-близнец; вот блин, даже тут, как у нас) точно лопнула бы от зависти.
Только одна речь запала мне в душу; какой-то очкарик папочкиных лет сказал, что с уходом братьев Полозовых наука понесла ужасный убыток, который не восполнится еще лет пятьдесят, а то – и сто.
Следующий день (слава Богу, это было воскресенье) начался для меня головной болью. Сначала от вчерашних поминок. Но с ней я справилась быстро; в холодильнике обнаружились несколько баночек Gin and Tonic, поставленных чьей-то доброй (не исключено, что Юлика) рукой. Почему я думаю, что его? Да потому, что смутно помнится, как он вёз меня домой на своем «Форде-Скорпио».
Со второй справиться было значительно сложнее, ибо началась она час спустя после вскрытия коричневого пакета. Отставить! По порядку!
В пакете с надписью М А Р И Н Е оказались две вещи: альбом с фотографиями и конверт поменьше с надписью И с п о в е д ь (опять-таки мамочкиной рукой).
Сначала я тупо рассматривала снимки альбома. Хотя под каждым и красовались красиво исполненные подписи, но…
Один из снимков, наклеенный на паспарту из плотного картона, с золотым тиснением «Фотографъ Е. И. В. – И. Q. Гђнкінъ», изображал лощеного хлыща с усиками, подбритыми в ниточку, держащего в правой руке стек, левой же облокотившегося на стол. При этом он, улыбаясь, взирал на стоящую напротив весьма симпатичную барышню. Возле же стола, точно между ними, стояли две корзины, в которых лежали тщательно запеленатые два младенца, похожие, как две капли воды. Подпись под ним гласила:
- Петр Владимирович и Анна Феодосьевна Полозовы с их очаровательными малютками. Слева – Петр, справа – Павел.
На другом – двое мальчишек чинно сидели за партой. Один уставился в книгу, другой поднял руку, готовясь отвечать. Сие произведение подписали так:
- Братья Полозовы в школе I-ой ступени. С книгой – Павел, без книги – Петр.
На следующих снимках мальчишки росли, росли, росли. Они учились в школе, в университете, работали в НИИ (причем, в каком в подписи не упоминалось). На одном из снимков, подписанном «После заседания Президиума АН СССР. 1958 г.», в большой группе я еле нашла их. Зато, пока искала, мне попались явно С. П. Королев и И. В. Курчатов. Нехилые, видать, были у меня деды.
Наконец, на одном снимке я наткнулась на давно ожидаемое мной событие из жизни дедов. Это была свадьба. Скорее всего, одновременная, поскольку оба братца были в черных костюмах, а рядом с каждым стояла симпатичная девушка. Девушки чем-то неуловимо походили друг на друга. Подпись же была, как говорится в а щ е о б а л д е н н а я:
- Свадьба братьев Полозовых. Слева – Павел с женой Майей, справа – Петр с женой Юлией (двоюродные сестры).
Так что, бабку мою звали, отнюдь, не Майя, как думала Елизавета Павловна, но тоже в честь месяца. А кстати, почему тетя Лиза не упомянула, что мои бабки – кузины? Или она сама этого не знала?
После этого снимка уже не было фотографий обоих братьев. Были только снимки семьи моего деда: Петр, Юлия и Лизонька. Оказались среди них и те три, что были у нас в альбоме.
Впрочем, на последнем снимке были два закрытых гроба, окруженные плачущей родней, среди которой я почему-то не обнаружила мамочки, и подписью: «Похороны Петра и Юлии Полозовых. 1968 г.»
