В БЕЗДНЕ ВРЕМЁН 6
НИКОЛАЙ
Между моим вагоном и вагоном девушки был еще один, и поэтому первое, что я сделал, чуть-чуть освоившись в э л е к т р о п о е з д е, пошел туда.
Но в нужном мне вагоне Н е з н а к о м к и не оказалось. Не было – и всё.
Оторопь моя прошла только тогда, когда я понял, что она так же могла перейти в следующий вагон, как и я.
Я шагал по вагонам, не спеша. Публика в них и сидела, и стояла, не то, что в нашем Царскосельском поезде, где все места были только для сидения. Сидевшие читали, глазели в окна, переговаривались с соседями. В двух местах я заметил группки, явно играющие в карты. Некоторые молодые люди и барышни что-то писали в тетради, заглядывая в другие или в книги, причём, это явно были не стихи. Стоявшие тоже нашли себе занятия по уму и сердцу. На мой внешний вид почти никто не обратил внимания, исключая двух молодых барышень, которые обменялись репликами, каковые я не смог понять:
- Гляди, Вальк, панк!
- Сама ты, Галка, панк! Это – скинхэд!
Н е з н а к о м к у я увидел сразу, войдя в очередной вагон. Она скромно стояла, прислонясь к стенке плечами, и читала какую-то книгу.
Все было хорошо, только я находился совершенно в другом конце вагона, нежели она. Проход же между нами был так заполнен публикой, как не в одном из предыдущих вагонов. Уж не знаю, чем этот вагон привлёк их внимание больше остальных.
Даже здесь, в переполненном вагоне, с книгой в руках она была прекрасна. Волосы плавно окаймляли овал лица, причем, овал был такой идеальной формы, какой прежде мне видеть не доводилось. Глаза были закрыты книгой, но брови были густы.
Как будто, почувствовав магнетизм моего взгляда, она оторвалась от книги и взглянула, не видя, в мою сторону. Как будто свежие, только что покинувшие почки, листики березы, обожгли меня ее глаза. Ресницы же были так длинны, что, когда она моргнула, было впечатление взмахов бабочкиных крыльев.
Одета она была в сарафанчик из ткани, которую явно предпочитало большинство жителей будущего: синей, жесткой даже на взгляд и прошитой крупными стежками ярко-красного цвета. Вырез сарафанчика был настолько глубок, что даже с моего места была видна расселина меж высокими холмами грудей. На длинной (но в меру!) золотой цепочке что-то висело, но тень от груди не давала понять что именно. К слову сказать, очень многие, встреченные мной за сегодняшний день дамы (да и мужчины тоже!) носили на шеях крестики всех видов: от православных до лютеранских и всех размеров. Наверное, что-то произошло за 80 лет, поскольку тогда, в Петрограде, количество крестиков, напротив, пошло на убыль, ибо новая власть явно держала курс на атеизм. Каковой пыталась насаждать силой.
Губы, насколько я успел заметить в тот момент, когда она убирала книгу, были розовыми и пухлыми. К ним хотелось прижаться своими и сорвать с них жар лобзаний. (Уж простите грешного, но я – мужчина! И я – поэт!)
Неожиданно она вновь оторвалась от книги, достала из странного шуршащего пакета, притулившегося у ее ног (я заметил, что тут с такими ходят многие) какую-то цветную упаковку, а оттуда что-то вроде таблетки и сунула эту т а б л е т к у в рот. Пока она это проделывала, мелькнули ее такие белые и ровные зубки, что я пожалел, что я – не дантист. Шутка!
Да! Девушка была сама прелесть! И наслаждаясь её красотой, я даже забыл про неведомую Марину Цветкову, оставляющую каждый год букет цветов в Бернгардтовке.
Но мое любование прекрасным созданием неожиданно было прервано самым простым и неприятным образом. Кто-то похлопал меня по плечу и, непонятно каким; ни мужским, ни женским, голосом, произнес:
- Мужчина, у вас огня не найдется?
Я тоже похлопал себя по карманам, хотя, что хлопать; откуда спички у человека, выведенного чекистской сворой на расстрел, и, повернувшись к спросившему (спросившей?), произнес:
- Извините, нет…
Существо, произнесшее фразу, звучащую, как просьба проституток с Невского (только те спрашивали: «Мужчина, угостите даму папироской?»), было настолько лишено пола, что я, наверно, округлил глаза. Ибо оно тут же произнесло:
- Ну, что, интелихент собачий, вылупился?!..
Да уж, в ы л у п и т ь с я тут было на что. Длинные неестественно белые волосы существа были частично заплетены в мелкие косички, частично торчали маленькими снопиками соломы. Глаза подведены сверху красным, снизу синим. В левой ноздре сверкала камешком сережка. В каждом ухе наличествовало еще штук по пять сережек.
На торсе черная майка с узкими бретелями, под которой то ли маленькая девичья, то ли большая мужская грудь. На обоих плечах татуировки в японском стиле; цветные драконы и иероглифы. Короткий подол майки не прикрывает пуп, в котором сверкает сережка, похоже, близняшка носовой. Штаны, туго схватывающие талию, далее были так широки, что под ними могло прятаться все, что угодно. Обувь какая-то плетеная из ремешков. Что-то типа лаптей на небольших каблуках.
Ну, и как, судари и сударыни, мне обращаться к существу непонятного пола (а то и двуполому)? Единственное, что я сумел выдавить из, пересохшего от его вида, горла, было слово:
- Ничего…
- А ничего, так и не глазей, козел!!! – просипело оно в ответ. И я послушно отвернулся к моей красавице от этого чудовища.
БАМ!!! Ее – не было. Э л е к т р о п о е з д не останавливался, значит, выйти она не могла. Тогда где же она? Неужели в другом вагоне?
Я резко рванул через толпу, стоящую в проходе, и, не извиняясь, попер, подобно английскому т а н к у. Преодолев всю длину вагона, я увидел в тамбуре знакомый сарафанчик.
Рванув в сторону дверь, я оказался прямо напротив своей Н е з н а к о м к и, перед лицом которой какой-то тип, стоящий ко мне спиной поигрывал лезвием ножа, сверкающим в лучах солнца.
На звук открывшейся двери он оглянулся и попытался броситься с этим ножом на меня. Вот именно «попытался»; служба в разведке научила меня ко многому. Два удара; в солнечное сплетение, а когда он согнулся, в его наглую рожу, быстро успокоили подлеца. Надеюсь, надолго.
И только тут моя Н е з н а к о м к а потеряла сознание: она тихо сползла по стенке, но не на пол, а в заботливо подставленные мной руки.
За окнами замелькали могилы какого-то кладбища, и через несколько минут э л е к т р о п о е з д остановился у перрона. Хорошо, что он был вровень с полом тамбура, а то, право, не знаю, как бы я спускался, с ней в руках.
Двери вновь со свистом ушли в стены, и я быстро выпрыгнул со своей «драгоценной добычей» на перрон, спасаясь от остальной массы пассажиров.
