Сон о водолазе
Ко мне удушливый кошмар
Привязан, словно водолаз…
Вячеслав Баширов. «Сон о водолазе»
…Началось это года три назад. Была какая-то бестолковая вечеринка без внятного повода. Непонятно кем. Там, кажется, был какой-то костяк — те, которые знали друг друга и всех прочих. Все же прочие никакого понятия друг о друге не имели. Было много недорогой выпивки, мало еды и очень много забивной музыки.
N приметил её сразу. Танцует хорошо. Этакая плотно сбитая, большеротая блондинка с забавной, пружинисто торчащей из темечка косичкой. Одета со вкусом. Глаза широко расставленные (ему как раз нравились такие) с лёгкой «косинкой», которая её нимало не портила. Она приметила его взгляд и поощряющее улыбнулась в ответ.
При разговоре с простодушием сообщила, что пришла сюда только потому, что ей некуда более идти.… Так уж и некуда? — Да, вообрази, некуда!... Трудно представить, что такой прелестной… — Ай да перестань! Прелестной, блин! Меня натурально выгнали из дома. Кто выгнал? Тебе впрямь интересно? Кто выгнал. А кто выгоняет. Выгоняют до-мо-чад-цы. Они и выгнали! Вышибли! Вы-пер-ли! Под зад коленкой троекратно! Матушка, батюшка и братец-иудушка. Вот как ты думаешь, домочадцев надо любить? Только честно! По-твоему надо? Я и раньше так думала. Но — грызли сомнения. То есть — знала: надо. Но не знала — как. Ну как их — любить. Теперь знаю. А никак! Как животные любят. Урчать и хвостиком вилять. И мордой тереться. Шыр-шыр! Хотя меня даже собака наша не любит. Укусила недавно. При случае покажу, куда. Потому что я в нашей задушевной семье — натуральный выродок.
На предложение переночевать у него она ответила так, будто ни о чем ином теперь уже и речи не могло быть.
Так и случилось. Естественно и непринуждённо. И когда она на следующий день вечером позвонила в его дверь с непосредственностью завсегдатая, он не был удивлён. Даже рад. Она была весела, неглупа, сноровиста не настырна и чертовски недурна на лоне любви. С ней не нужно было заматывать себя старанием выглядеть иным, чем ты есть, и болезненным страхом разочаровать, не нужно было лепить из себя какое-то чужое бутафорское существо, ходячий фоторобот чистопородного сказочного принца.
Жил он в ту пору один. Мать с отчимом уже года полтора как перебралась в город Гродно и о его жизни довольствовалась поверхностной информацией из поздравительных открыток. Он же милосердно давал матушке понять, что искренне верит в её заботу и внимание.
На второй месяц их совокупной жизни она, потупившись, сообщила новость… Дорогой, у меня новость. То есть, две. До того дрянные, что не знаю, с которой начать. Сразу предвосхищу: я — не беременна. Тебе уже легче. Так с чего начать? Первая. Я, кажется, помирилась с Домочадцами. Зря улыбаешься, ты не знаешь, что это значит. Вторая еще хреновей. Завтра они придут к нам знакомиться. Ты только пойми — мне эта встреча поколений нужна, как негру крем от загара. Но она все равно состоится. Есть вещи, которые можно перенести, но нельзя отменить.
Ничто так не успокаивает разум, как чувство неизбежности. Не надо усложнять жизнь, которая проста, как собачий вальс…
***
Они явились вечером следующего дня. В дом вошли друг за дружкой, и у каждого был вид нотариуса, явившегося исполнить последнюю волю усопшего. Сперва N с трудом подавил приступ смеха. А затем ему до боли захотелось, чтобы всё это клоунское трио, исчезло — разом и навсегда.
Впереди — папаша. Он походил на окарикатуренного сказочного злодея. У него были подвижные и мохнатые, как гусеницы, брови, столь же мохнатые уши, розово лоснящийся нос, раздвоенный, парнокопытный подбородок. Передвигался резкими, низовыми толчками, как морской конёк. Папаша глянул на него сперва с тяжкой проницательностью тугодума, затем кивнул печально, как безнадёжно больному.
Мадам шла следом. У неё, несмотря на полноту, была стойка старой пограничной собаки. Голова, за отсутствием шеи, произрастала прямо из грудной клетки, под носом — подростковые усики, а глаза с тяжёлыми крокодильими веками фиксировали каждый метр окружающего пространства.
И наконец, брат. Это был комично низкорослый человек, с квадратным, похожим на спичечный коробок, туловищем шарообразной головой и столь же шарообразными, рачьими глазами. N окрестил его мысленно — Водолаз. Как выяснилось, Водолазом его прозвали все сослуживцы, и не только. Тем более, прозвище было созвучно его фамилии.
Завершилось шествие лилипутов застольем. Папаша царил за столом, говорил безостановочно. Слова выползали из него, как паста из тюбика — толстенькими розовыми колбасками. Ему было все равно, о чем говорить, он завораживался от собственного водевильного баритончика. При этом зорко оглядывал всех прочих на предмет все ли ему должным образом внимают. Заметив намёк на невнимание, Папаша делал оскорблённые паузы, барабанил пальцами, ожидая, пока внимание воцарится. Беспрерывно острил, сам же первый начинал смеяться.
Мадам выглядела расстроенной. Похоже, сам факт его существования воспринимался ею как нечто противоестественное и непотребное. За столом сидела с выражением брезгливого неудовольствия на лице, почти не проронив ни слова и ни к чему не притронувшись, лишь сокрушённо попивая какую-то бледную жижицу из принесённой пластиковой бутылочки.
Зато братец-водолаз вёл себя с беспардонностью давнего кредитора. Он сидел напротив него, развалясь и раскачиваясь на стуле, много, шумно ел и пил, густо крякая после каждой выпитой рюмки, тупо и неотрывно разглядывал в упор его с кривой улыбкой шантажиста.
После очередной рюмки Водолаз повёл его курить. Именно повёл, причём не на кухню, куда N направился было, а в спальню.
«Э, видите ли…»
«Вижу, вижу. Ничего, проветришь. Расслабься. Должен же я посмотреть местечко, где ты трахаешь мою сестру. А?»
Сказав это, Водолаз игриво боднул его головой в плечо. Голова у него была маленькая и твёрдая, как набалдашник трости. Едва войдя, он со щенячьим визгом кинулся с ногами на кровать.
«Ух ты! — Водолаз пружинисто заёрзал задом. Можно работать. Как она, вообще?»
«Нормально».
«Нормально — пустое место. Ты подробней!» — Водолаз засмеялся писклявой жестяною фистулой, шумно затянулся демонстративно стряхнул пепел на покрывало.
«Ну-ка встал», — N вдруг глубоко вздохнул и прямо со вздохом в него втиснулось желание совершить нечто непоправимое, но очень нужное.
«Не понял!» — брови Водолаза взметнулись, а уголки рта капризно поползли вниз.
«Встал, я сказал!».
«А если я не встану, — он, свернув губы трубочкой, выдохнул дымное колечко, — а вот если мне тут нравится, грубый мальчик? Ты во всём так несдержан, негодник?»
Тогда N вырвал у него изо рта сигарету, брезгливо ощутив пальцами омерзительно мокрый фильтр, выбросил её в форточку.
«Вон как! — Водолаз глядел на него снизу вверх. — И что дальше?»
N промолчал. Он не знал, что сказать.
«Дальше?!»
N вздрогнул от внезапного свистящего полушёпота и обернулся: позади с сузившимися от студёной ярости глазами стояла Жена. Такой он её не видывал.
«Дальше, дрянь, ты встанешь, уберёшь за собой своё дерьмо и тихо выйдешь отсюда, — произнесла она, с трудом пытаясь овладеть собой. — Дальше — ты подойдёшь к папе и тихо скажешь: «тятя, тятя, нам пора домой». И так скажешь, чтоб он непременно послушался. Дальше — ты никогда не появишься в этом доме. Ты ведь знаешь, что будет, если ты так не сделаешь?»
Водолаз тотчас с клоунским проворством вскочил, завертелся юлой, давая понять невесть кому, что всё это лишь причуды взбалмошной детки, и не более.
Гости, однако, и впрямь очень быстро ушли.
«Вот так, — с невесёлым облегчением вздохнула Жена. — Я же говорила — зря ты со мной связался.
N благодушно погладил её по голове, хоть, право, не мог припомнить, чтобы она ему когда-либо сказывала подобное.
***
В его доме Водолаз впрямь более не появлялся. Однако из жизни его не только не исчез, а обосновался надёжно и ухватисто.
Водолаз был в ту пору генеральным директором строительной фирмы «Супериор», и когда он предложил ему стать его замом по дизайну, N сперва отказался. С беззаботным недоумением, как отказываются от чего-то смехотворно абсурдного. Однако времена настали сложные, постоянной работы уже месяца два как не было, случайные заработки прокармливали слабо, сидеть же на шее у Жены не хотелось. Кстати, Жена была категорически против, во всяком случае, на словах. Он, однако, согласился.
Замом, тем не менее, он не стал, а надёжно утвердился в статусе «вечного ИО». Со временем понял: размашистый жест Водолаза объяснялся его, червивой злопамятностью. Он намеренно определил ему заведомо завышенную зарплату, о чем не забывал повторять почти ежедневно. На совещаниях, которые он с вампирической последовательностью устраивал два раза в неделю, Водолаз обращался к нему, не уставая напоминать, что платит ему повышенную зарплату (палец по-пасторски поднимался вверх), обирая прочих сотрудников, и что эти деньги надо отрабатывать хотя бы частично.
Где-то через месяц грянул банкет по случаю пятилетия фирмы. Намечалось нечто помпезное, но в смету не уложились, сняли зал подешевле, какая-то большая грубо размалёванная забегаловка с отвратной закуской, беспрерывно курящими, фамильярными официантами.
Водолаз тогда намеренно усадил его напротив себя, как тогда, в день знакомства, сидел, грузно вперив в него выпуклые оловянные глаза. Молол галиматью о том, что родня роднёй, но дело, оно превыше всего. Что доверие должно быть обоюдным, что друг-предатель опасней десяти врагов. Он настойчиво пытался его напоить, вышло, однако, так, что напился он сам, напился грязно, по-чёрному, с ревущей, матерной блевотиной в коридоре. Вернулся в зал, ведомый под руки, всклоченный с безумными слезящимися глазами, мокрыми волосами и бурой пеной на лацкане пиджака. Жену свою, которая кинулась к нему с салфеткой и с пузырьком, он наотмашь ударил по лицу и назвал блудливой сучкой и посоветовал ей убраться к какому-то Роберту.
Однако, когда на следующий день N увидел Водолаза, который, как ни в чем ни бывало, чеканно прошагал в кабинет с неизменным сотовым телефоном возле уха, а сотрудники, все так же привычно его приветствовали, N понял, что подобные штучки здесь — дело обычное. Директорское кресло, кстати, перешло к Водолазу от отца, отставного полковника МВД.
Через полгода приключился казус похлеще. Водолаз, спьяну проиграл в казино какую-то фантастическую сумму. Платить отказался, более того, учинил скандал, а владельцу заведения прилюдно плюнул в лицо. Не попал, но владелец оказался бандитской шишкой средней величины. Водолаза сперва спрятали где-то за городом, затем срочно спровадили в трёхмесячный отпуск на Кипр. Дело улаживал Папаша. Улаживание было дорогостоящим, что, изрядно подкосило фамильный бизнес. Это не считая двух сердечных приступов.
Все эти три месяца фирму возглавлял N. Папаша самолично приезжал к ним домой, тихий, осунувшийся, говорил долго, вполголоса с недомолвками и обезьяньими гримасами. Суть, однако, была в том, что «Супериор» (Сюперьёр), — это наша последняя опора, что в трудные дни мы все должны быть вместе, (вздетый жёлтый, костлявый кулачок с вытравленной татуировкой), что с тонущего корабля бегут только крысы, а крысам — и смерть крысячья, что ему надобно быть готовым к переменам. Похоже, фамильная спесь не позволяла ему сказать чего-то главного. «А что ему было сказать, — усмехалась потом Жена. — Мой сын — тупица, наглец и прохиндей, и надежды на него — никакой?»
Три месяца, однако, благополучно миновали, проблема улажена, Водолаз вернулся, прошагал в свой кабинет все тою же командорской поступью занятого человека. Все потекло чередом. Без заявленных перемен.
Водолаз, похоже, тогда окончательно утвердился в мысли, что любая его выходка будет неким, неинтересным для него способом улажена, любая глупость — мгновенно выправлена, любая мерзость припудрена. Дела в фирме, тем не менее, пошли никудышно, заказов почти не было, народ стал разбегаться. Папаша приходил еще раз, на сей раз почему-то с собакой Чакки старой, жирной сукой дрябло-мясистой породы, вновь молотил невнятицу и вновь уходил впустую, бубня под нос и жестикулируя.
***
Как ни говори, Водолаз вошёл в его жизнь вкрадчивой походкой оборотня.
Порой казалось, что Водолаз в своей жизни целеустремлённо делал всё, чтобы вызвать омерзение у окружающих его людей. От внешности и голоса (говорил всегда какой-то гунявой манерностью с «проглоченными» согласными, как шаржированная шпана из сериалов) до повадок и поступков.
Только однажды и только один единственный миг N видел его абсолютно естественным — как раз после злосчастной истории с казино. Водолаза тогда в тот же вечер отконвоировали к каким-то дальним родственникам его жены в глухом пригороде. У жены было красивое, но чудноватое имя Верба. Она, Верба, и привезла его к нему на следующий день в неуютный, дряхлый домишко. Говорят, в юности была умницей, красавицей и спортсменкой-гимнасткой. Превратилась в мышеподобное безъязыкое создание. Никто не мог припомнить, какой у неё голос. Согбенная походка, опущенные веки. Как у кающейся монашки. Домочадцы относились к ней соответственно. То есть, никак. Она существовала бесплотной тенью, необязательной составной частью обстановки. Бог ведает, что такого могло случиться в жизни этого человека, что свинтило её в штопор и бросило под слоновьи копытца Домочадцев.
Она и тогда молчала всю дорогу, косясь на него, на вопросы либо не отвечала, либо лепетала что-то скороговоркой с дёргающейся улыбкой.
Водолаза он застал в маленькой, заваленной хламом комнатёнке. Он лежал на старинной панцирной кровати с доверху набитой пепельницей на животе. На покосившейся тумбочке валялись непонятно для чего лупоглазые тёмные очки и ополовиненная коробка с шоколадным зефиром. Завидев его, Водолаз сперва шарахнулся, выкатил глаза и вжался спиною в ржавую кроватную спинку, затем облегчённо захохотал, картинно отмахиваясь, как бы обращая все в шутку.
Ну а потом все пошло своим чередом. Водолаз, воспрянув духом, нёс какую-то ахинейную словесную труху. Когда они уже уходили, вдруг окликнул его и, кивнув на дверь, за которою тенью скрылась Верба, спросил, дурашливо мигнув: «Ну и как она тебе?» И для верности вновь, как тогда, скрипуче поёрзал задницей. N пожал плечами и поторопился выйти прочь, так и не поняв, по какой надобе его привозили в это гнилое захолустье…
***
Судёнышко именовалось «Волгарь». То был старинный, довоенной постройки, списанный буксир. Годов десять назад какой-то чудаковатый бизнесмен-скороспелка выкупил его как лом, отреставрировал. Получился презабавный уродец нелепого сине-оранжевого окраса. Бизнесмен разорился, «Волгарь» был продан за копейки, и приплыл в конце концов к Папаше. Он его вновь переоборудовал на свой вкус в нечто прогулочное с четырьмя крохотными, улиточными каютками и ярмарочным тентом с мишурною подсветкой по краям.
Здесь решили отметить семидесятилетний Папашин юбилей. Помимо «своих» была еще одна ранее неведомая пара. Мужчина с нездоровым, цвета вощёной бумаги лицом, донимавший своим плаксивым тенорком, и женщина, дородная красотка второй гильдии с хитроватыми глазами нутрии, всё толковавшая о некоем шедевре писательши Улицкой, кою почитала за литературное божество. Мадам истошно ревновала Папашу к гостье, однако далее испепеляющих презрением взоров не шла.
День, с утра обещавший быть пригожим — последняя судорога бабьего лета, — к обеду сменился шуршащим змеиным дождиком, к вечеру и вовсе налетел холодный ветер, необратимо превративший угрюмое сидение под тентом в абсурдную пытку. Расходиться стали, когда восковокожий наконец допел с подобающей дрожью в голосе «Вы слыхали, как поют дрозды». Все принялись торопливо собираться, ибо дальнейшее пребывание за пиршественным столом становилось уже вовсе анекдотичным.
***
Каюта впрямь напоминала раковину — тесная, стылая, с белёсыми, перламутровыми стенками, прокрустовыми прицепными нарами и едва закрывающимся окном-иллюминатором. Несмотря на это, а также на промозглое постельное белье и шум мотора, N заснул быстро. Потом он не раз настойчиво силился вспомнить, что ж ему снилось тогда, в ту ночь. Не вспомнил ничего, кроме чего-то волнообразно серого, расходящегося кругами…
Разбудило его бесцеремонное прикосновение холодных, мокрых, как щупальца, пальцев, и придушенное хихиканье.
«Вставай давай! Да вставай ты уже!» — N с отвращением узнал голос Водолаза. — Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца…»
N притворно, протяжно застонал, отчаянно силясь оттянуть неизбежное, перевернулся на другой бок. Однако тормошить его принялись еще более нахраписто и ожесточённо.
«Пошш-ёл вон!» — в ярости выдохнул N, понимая, что исторгнутый из глубин вопль ничего не переменит.
В конце концов он, вполголоса матерясь, сел и, сумрачно оглядевшись, спросил, что ему от него надобно.
«Вставай, чего расселся! — ликующе зашипел Водолаз. — Айда на палубу. Супругу можешь не беспокоить. Она спит, как…»
Он скорчил гримасу и издал языком и губами непристойный звук. От него несло сыростью, водкой и еще каким-то острым, непонятным ожесточением
N зевнул, широко и злобно, и стал одеваться, на ощупь, в колеблющейся темноте, ибо понял, что сну все равно уже не бывать. Водолаз победно улыбнулся и вышел из каюты. N наконец оделся, направившись к выходу, окликнул Жену. Та ответила сонным бормотанием.
Выйдя из каюты, он, покачиваясь со сна и втянув голову в плечи от мелкого дождика обогнул освещённую рубку рулевого моториста. Тот помахал ему двумя пальцами, сдобрив улыбкой своё творожисто белое лицо, и указующе мотнул головой назад, в сторону кормы — тебе туда, мол. N понуро с нарочитой неторопливостью брёл по скользкой, пупырчатой палубе, угрюмо размышляя, как он смог, этот плюгавый, никчёмный нетопырь, так жёстко и костляво взять его в руки, и что надлежит сделать, чтобы от этой вездесущей пятерни избавиться.
***
На корме под тентом были двое — Водолаз и Верба. Она сидела, втянув голову в плечи, в пальцах мелко подрагивал огонёк сигареты. Водолаз, несмотря на мелкий свой рост, возвышался над нею тяжеловесно и сутуло, как утёс. Он, склонив голову, что-то втолковывал ей с рыбьей беззвучностью. «Что еще, спрашиваешь? — донесло наконец до него придушенное шипенье. — Ты, сука, сейчас узнаешь, что — еще. И ты, я твоя сучья родня…»
В этот момент он повернулся боком, скосил по-собачьи глаза.
«Да он ведь сумасшедший, подумал вдруг N, просто сумасшедший. Это ж с самого начала было видно…»
«Ба! Да вот же он, шоколадный твой! — Лицо Водолаза, как у всякого застигнутого врасплох, сперва обессмыслилось, затем растянулось в оскаленной улыбке. — А мы тут всё о суетном, понимаешь!»
Верба поспешно встала и пересела на скамеечку поодаль, и затравленно, как больной зверёк, переводя взгляд с одного на другого.
«Ну и что? — N говорил нарочито грубо, — Зачем звал? Я вам что, мальчик по вызову?»
Ему вдруг едко, до нутряной дрожи захотелось ссоры. Потому что именно так возможно было скинуть с себя эту омерзевшую, бесстыжую ношу. Да, Вам! Потому что все они — суть одно. Многоклеточная тварь. Домочадцы! Потому что и это сгорбленное существо с горестно поджатым ртом и жалкой мокрой прядкой на лбу не только не вызывало сочувствия, но, наоборот желчное раздражение. Верба, словно ощутив это, глянула на него с униженной улыбкой изгоя.
«Ай, зачем так говоришь, а? — заголосил Водолаз с интонациями и прицокиваниями пожилого шашлычника.
N хотел ответить, этак хлёстко, наотмашь, чтобы уж раз и навсегда… Но остановил его непонятный, пронзительный гортанный возглас, полувсхлип, полуспазм. Верба? Случилось что?
***
«А что-то скучно, мальчики!»
N удивлённо обернулся. Было, отчего удивиться: Верба стояла, широко расставив ноги и уперев в пояс ладони. Несмотря на стылую мокреть, она была уже без куртки, в куцей футболке с оголённым поясом и почему-то в розовых кружевных перчатках, едва доходящих до запястий.
«Ты чего? — лицо Водолаза вытянулось. — Перепила что ли?»
«Как ты брутален, мой зайчик! — она громко расхохоталась. — Нет, в самом деле скучно. Два с лишним часа сидели и слушали какого-то хрыча с глазами педофила. И после всей этой тоски собрались наконец чисто по-родственному и — нате вам. Пошла угрюмая выясняловка! Мы ж одна семья! Едина плоть! А?»
Она неожиданно подскочила к N и влажно обвила его руками за шею. Глянув почти вплотную темно расширившимися глазами в его окаменевшее лицо, вновь залилась смехом.
«Эй, я не допущу, чтоб двое моих любимых мужчин взяли да переругались!» Она с балетной грацией повернулась к мужу, рука её по-прежнему вальяжно и покровительственно лежала на плече у N.
«Ты — вот что… иди к себе, — насупясь, произнес Водолаз. Голос его стал глуховато насморочным. — Болтаешь невесть что… Погоди, — лицо его вдруг сжалось, как резиновая груша, — так ты что, в самом деле… в самом деле спала с этим… Вот с этим?!»
«А ты не веришь, суженный мой натруженный? Но ведь еще минут пять назад ты не сомневался в этом ничуть. А?! Втолковывал, что я его тайная любовница, выспрашивал, в каких позах. Ты, кстати, ничего не желаешь рассказать нашему гостю интересного? Я напомню, если что».
«Что ты хочешь?» — даже в гневе Водолаз был столь комичен и жалок, что несмотря на нестерпимую абсурдность ситуации, N едва сдержал смех.
«Я?! Да ничего особенного — выпить и разойтись. Просто, мне кажется, сегодня, как теперь говорят, — мой день. Вот мой и всё. Должен же быть на свете мой день?! Просто выпить. Но — красиво! Делай р-раз!» В вытянутой руке её оказалась вдруг невесть откуда взявшаяся рельефная, с красноватым отливом стеклянная фляга с коньяком. «Делай — два! А теперь — гвоздь программы! Нервных просят не беспокоиться. Де-лай три!!!»
Выпалив все это единым духом, Верба подскочила к самой корме, вспрыгнула на скамью, а затем чёрной тугой пружинкой, почти не касаясь рукою заградительной сетки, взмыла немыслимым пируэтом над палубой и очутилась с той стороны, на крутом, скошенном вниз карнизе.
«Хоп! — Верба перевела дух и вдруг улыбнулась жалобной, загнанной улыбкой, словно её саму перепугало то, что она сотворила, и она возвратилась на мгновенье в оболочку той, прежней, всем знакомой и привычной Вербы. Однако тотчас вновь послышался тот странный горловой клёкот, лицо её вновь обрело очертания злобной решимости. Она зажмурилась и яростно сдула с лица мокрую чёлку. — Правда неплохо для старушки?»
Она выгнулась дугой, держась за сетку одним лишь скрюченным мизинцем. При этом напевая, не разжимая рта, вполголоса какой-то странный, стрекочущий мотив. Сетка прогнулась и отозвалась жалобным ржавым скрипом. Она, словно расставленным циркулем, описала телом полукруг
«Ну хватит уже, хватит», — бессвязно забормотал Водолаз отсыревшим от страха голосом, по-бабьи всплескивая руками.
«Хватит — когда волна откатит, как говорит твой папа. Итак! Мне составит кто-нибудь компанию?»
N пожал плечами и двинулся к краю кормы, однако, подойдя к скамье, наткнулся почти осязаемо на твёрдый, из-под бровей взгляд Вербы. «Стой здесь!» — с телеграфной чеканностью продиктовали ему полыхнувшие зрачки. И он подчинился.
«Ну помоги же ему! — Верба кивком вывела его из оцепенения и указала на ссутулившегося в нерешительности мужа. — Видишь, он очень хочет, но… немного робеет. Он ведь так неуклюж, мой пупсик».
И тогда Водолаз, суетливо кивая, подошёл к скамье, влез на неё и требовательно подал руку в ожидании помощи.
«Слушай, хватит, — ошарашено бубнил N, машинально подсаживая вдруг отяжелевшего и обмякшего Водолаза, — Ей богу же! Ты на ногах-то едва стоишь. Куда в тебя еще…»
— Заткнись! — снисходительно бросил ему Водолаз, мешкообразно переваливаясь через сетку. — Она, видишь ли, думает…Ха! По-моему, она кое-что забыла. Так мы напомним. Завтра и напомним. Утро вечера мудренее, говорят. А сейчас — гуляем. Что там у тебя? Коньяк? Давай сюда!»
Они стояли рядом, почти вплотную. Только тут он обратил внимание, что Водолаз ниже Вербы почти на голову, руками едва доставал до края сетки.
«Осторожно, милый, здесь скользко. А ты так неуклюж, мой медвежонок! Завтра? Только запомни, утро мудренее только тогда, когда оно наступает. Коньяк? Один момент. Но сначала — я. Имею право!»
Она высоко запрокинула голову и сделала несколько глубоких, волнообразных глотков. Сладко зажмурилась, затрясла головой и шумно выдохнула. После чего сунула, не глядя, фляжечку в растопыренную ладонь Водолаза и, увидев, что Водолаз сочно прирос к горлышку, всё тем же невесомым сальто вернулась на палубу. «Хей-хоп!»
«А теперь — пожелайте мне доброй ночи!» — Верба влажно и звучно чмокнула отпрянувшего от неожиданности N в щеку и внезапно исчезла.
***
Толком не осознав случившегося, N подошёл к краю кормы. Водолаз стоял на откосе, вцепившись короткими пальцами в сетку, вперившись в него пристальным, беспокойно моргающим взглядом.
«Слушай, — произнёс N, не понимая для чего, словно желая оттянуть неприятное, — ты не прими всерьез то, что она тут сказала. Ну в смысле — про меня и её. Не было ничего. Что ей взбрело, не пойму»,
«Да и плевать, — Водолаз скривился и сплюнул. — Ты… лучше мне помоги. Ну что встал, как истукан, блин!… Слушай, ей богу, страшновато. Помоги, пожалуйста, а?
Лицо у него было в точности как тогда, на койке в пригородном домишке, —вогнутое, изжелта бледное, с бегающими, моргающими глазами.
«Только ты не уходи! — зло взвизгнул он, хотя N не сдвинулся с места.
Водолаз был слишком низкоросл, слабосилен и пьян, чтобы самому перевалиться через сетку. Почему-то это показалось забавным. Настолько, что N не удержался и громко хохотнул. Водолаз выкатил свои латунные глаза. N молчал, не ведая, как урезонить выбухшую наружу волну мстительного раздражения. Более всего ему хотелось сейчас уйти. Его вновь стал распирать злобный смех, когда он представил, как этот хлипкий квадратный человечек будет, поскуливая от страха, тужиться и перелезать через ограждение.
«Слушай, — вновь подал голос Водолаз, — я виноват перед тобой, да? Знаю, что виноват. Ты даже не представляешь, КАК виноват. …».
Он произносил это как нечто заученное, силясь натянуть на лицо резиновую маску улыбки, однако маска оказалась тесновата, она лишь сводила лицо в содрогающуюся гримасу, а в глазах не было ничего, кроме страха, злобы и нетерпения. А N вдруг подумал о том, как возненавидит его Водолаз потом, после своего благополучного избавления. Если, конечно…
«Нам бы надо с тобой… Вот просто — сесть и посидеть. А? Просто вдвоём, без баб этих. Поговорить нам есть о чем. Ты только не делай сейчас того, о чем потом будешь жалеть, потому что…»
«Погоди, — N наконец сбросил с себя столбняк, — Ерунду не болтай. Вообще помолчи. Просто стой, как стоишь. Держись крепче. Давай, постой еще минутку, а я позову кого-нибудь, Так надёжней будет. Не дёргайся. И не вздумай пить. Где у тебя фляжка, кстати? Неужто допил?
«Нет. В кармане, — вновь попытался улыбнуться. — Я её даже завинтил, исхитрился. Сгодится, думаю. Стой! — лицо его плаксиво сморщилось. — Ты… никуда не уходи. Давай сам. Не ходи туда. Бога ради.
N пожал плечами, взобрался на скамью, взялся за поручень и протянул Водолазу свободную руку. Тот, встав на цыпочки и раскорячившись по-лягушачьи, цепко стиснул её стылой, мокрой пятерней.
«Мы выберемся, так ведь? — залопотал он трясущейся скороговоркой. — Конечно выберемся, что ж тут не выбраться. А эта мразь ответит по полной, обещаю. Ты еще не представляешь, что это за личность. Всё, хватит, скоро все узнают… Ну — давай понемногу».
Он насупился от натуги и с тяжким крякающим выдохом попытался бросить тело вверх, нога его, в жёлтой, шнурованной штиблете беспомощно задралась, бессильно шкрябнула по сетке, другая едва не сорвалась с откоса. Он выпучил в ужасе глаза и отчаянно вскрикнул.
«Не получается, — простонал он рыдающим, осипшим голосом. — Что ж делать-то!? Да не стой, как истукан, блин! Беги, зови кого-нибудь! Только — мужиков зови! Вербу — не вздумай!!!»
N, кивнул и попятился во тьму.
***
Как же он ненавидел в этот момент это уродливое судёнышко с кривыми, скользкими катакомбами и пупырчатыми стенами! С чужими страстями и заморочками. С мстительными, лживыми моллюсками, попрятавшимися в закоулках своей раковины. С поразительной способностью вбирать в своё лоно посторонних, всех без разбору, и не выпускать, покуда не высосет всласть. Ну точно, раковина. Даже шум моря слышен. Куда ж бежать отсюда? Хоть вплавь…
«Лучше не надо. Не доплывёшь», — услышал он под самым ухом и от неожиданности отшатнулся. Рядом с ним, точно материализовавшись из тьмы, стояла Верба. Она была все в той же футболке, но уже без перчаток.
«Что…Что ты сказала?» — испуганно переспросил он.
«Я? Да ничего я не сказала. Показалось тебе. А ты куда весь такой озабоченный? А? — Верба усмехнулась. — Ужель опять рассорились?»
«Да какой там рассорились! Иди, кстати, выуживай своего ненаглядного! — N наконец вздохнул с облегчением. — Нет, погоди! — он предостерегающе поднял руку. — Лучше не ходи. Давай лучше мужиков позовём»,
«Каких мужиков, — она придвинулась вплотную, — где ты тут мужиков-то видел. А насчёт него, — она мотнула головою назад, — не тревожься. С ним все нормально. А нам с тобой нужно кое-что обсудить. Не бойся, это не надолго…»
Она вновь плотно обвила его руками, с протяжным стоном вжалась в него всем телом, закинула голову назад и вдруг втолкнула в каюту, с лязгом захлопнув за собой дверь…
***
Он очень долго, какой-то мучительно заверченной спиралью выбирался наверх из студёной, взбаламученной прорвы. Воздух то вовсе исчезал из его источенных судорогой лёгких, то, вновь заполнял их бесплодной клубящейся массой. Точно так же дразнил свет: то растворялся в маслянистой мгле, то мерцал радужной россыпью, то внезапно обдавал ослепляющим, пульсирующим кругом. В какой-то момент, когда показалось, что толща мрака окончательно раздавит его и снаружи, и изнутри, а удушье, илистым кляпом перекроет горло, он ощутил вдруг режущий прилив холодного, сырого воздуха и с протяжным, всасывающим хрипом раскрыл глаза.
Узкая, откидная кровать. Смятая подушка с нестерпимо чужим запахом (смесь приторного дезодоранта с чем-то съестным).
«Вот и всё», — произнёс он полушёпотом.
«Вот и всё», — тотчас отозвался чей-то голос со стороны.
«Господи, да это всё сон. …»
«Ну да, — с издевательской беспечностью вновь отозвался голос — ну конечно, сон. Сон в Водолазе».
Брезжащий полусветом круг иллюминатора. Узкоплечий слегка раскачивающийся силуэт. Тонкие, волокна табачного дыма. Верба?!
«Что?.. Как ты сказала?»
«Сон в водолазе. Да. «Ко мне удушливый кошмар, — произнесла она тягуче, нараспев, откинув назад голову, — привязан, словно водолаз…» Дальше не помню… Однако с благополучным пробуждением».
Она говорила все так же нараспев, не оборачиваясь, рассеянно водя пальцем по стеклу, издавая какие-то, фыркающие звуки.
«Постой! - N привстал и встревожено округлил глаза. — А… почему я здесь? Где… Водолаз? То есть…»
«Водолаз? — Она наконец ответила, точно спохватившись. — Ах Водолаз! Ну так где ж ему быть-то, Водолазу. На дне».
«То есть как на дне?!» — он хотел было тут же, на месте задать какие-то взволнованные, негодующие вопросы, но остановился. Так случается, когда понимаешь, что ответ тебе уже ясно известен. И что услышанное — никакая не шутка, а самая что ни на есть правда, ужасающая в своей подлой простоте.
«И как это случилось?!» — глухо спросил он, втайне боясь, что и на этот вопрос ответ выплывет сам собой.
«Как случилось?» — Верба наконец повернулась и глянула на него темно, исподлобья. — Так ты не помнишь. Ладно. Ну в таком случае, назовём это — несчастный случай. А?»
«Слушай! — N ощутил приступ спасительной злости. — Я не хочу в этом участвовать. Разгребать ваше фамильное дерьмо. Понятно!?»
Он хотел встать, в ярости сбросил одеяло, но тотчас остановился, обнаружив себя в неприглядно бледной наготе. Верба понимающе усмехнулась и манерно прикрыла глаза.
«Понятно. Но и ты постарайся понять. Несчастный случай —единственная достойная упоминания версия. Все видели, что он был пьян в дым. Все знают, как он себя ведёт, когда перепьёт. Чего ж вам боле? А ежели …»
«Повторяю еще раз, — N изо всех сил старался говорить стальным, непреклонным голосом. — Эти ваши версии, эти ваши вонючие скелеты по шкафам… Я ничего такого не знаю и знать не хочу…»
«А ежели вдруг — какие другие версии вынырнут, — не слушая его, продолжала Верба, чуть возвысив голос, — то ничего другого, кроме преднамеренного убийства, нет. Вот только мотивов для последнего ни у кого из присутствующих здесь, на борту, тоже нет. Кроме тебя, золотце».
«Это ты к чему? К тому, что терпеть я его не мог? А кто его мог терпеть? Разве в этом дело?»
«Не в этом. Погоди, - Верба глянула на него с прищуренной улыбкой, склонив голову набок. Так смотрят на сморозившего глупость ребёнка, – ты хочешь сказать, что… не знал?! Про ту дачную историю».
«Что — не знал? — невнятно пробормотал N, снова цепенея от глухого предчувствия, — какую еще историю».
«Положим, не знал, — Верба недоверчиво кивнула. — Убедительно. Ну тогда знай. Года два назад, тоже осенью, — глаза Вербы сузились в непроницаемые щёлки, — Водолаз изнасиловал свою сестру. Твою жену. На даче. Избил, сломал ей ребро и большой палец …»
«Но я в самом деле не знал. То есть, знал, что он мразь, и смотрел он неё всегда с какой-то липучей, ненавистью, но мне в голову не могло прийти такое».
Он говорил с какой-то гадкой убедительностью, плохо верил своим словам. Верба слушала его с насмешливой участливостью, кивала головою, как добрая учительница, выслушивая ответ первого ученика.
«Положим, ты меня убедил. Однако пойми если все же будет суд, то мне придётся сказать, что я тебе это сказала — там, на корме. Именно там и именно тогда. Сказала и ушла, оставила вас одних. И это будет подтверждено. А потом буду каяться, рыдать, ах, мол, если б могла знать, граждане судьи! Кричать: меня, меня судите, я убила его…! И это будет до того убедительно, что и ты расплачешься вместе со всеми. Я это умею».
«Я и не сомневаюсь, — N потрясённо покачал головой. — Эк же ты воспарила-то. Как мотылёк. Была гусеничкой, стала бабочкой.
«Нет, — Верба тихо рассмеялась. — Пока еще не бабочка. Пока — куколка. Тихая, спокойная, да глазу не заметная. Ресничками хлоп-хлоп! Бабочка, — она мечтательно зажмурилась, — это впереди. А насчёт того, что случилось, — она вдруг подошла и присела рядом на краешек, — ты ведь сам этого хотел. Ты предпочёл бы чтоб это случилось иначе? И я бы предпочла. Но случилось именно так И жизнь теперь нужно строить потому, что случилось, а не потому, как оно хотелось бы. И тебе, и мне».
«Ты точно не бабочка! — N все же сбросил с себя одеяло и принялся одеваться — зло, невпопад, путаясь в собственных одеждах, сцепившихся в отсыревший клубок. — ты сучка! И запомни: я в ваши игры не игрец. Можешь болтать что хочешь, можешь комедии ломать, на разные голоса говорить. Можешь лицо себе расцарапать, бельишко рвать на себе. Плевать!
N выкрикивал всё это, но остервенение его было столь же хладным и вялым, как собственные жалкие одежонки. Он чувствовал, что вновь, как в том, недавнем сне, тонет в мутной, бездонной безнадёжности.
Верба слушала его, молча кивая, словно со всем соглашаясь.
«А давай будем считать, что ты ничего сейчас не сказал, — произнесла она, глядя на него участливо. — И тебе лучше будет, и мне. Потому что я человек злопамятный. Ну родилась такой. Рада бы прощать, а не выходит. Знаю, ты меня ненавидишь сейчас, я б тоже ненавидела. Но — не увлекайся. Видишь ли, — прав-виноват — это будет там, — она вздела вверх длинный, узкий палец. — Вот там, пред Господом Всевидящим, и ответим. А тут таких слов нету. То есть их не понимают. А понимают такие слова: улики, мотивы, состояние аффекта, доказательства, показания свидетелей… И это всё будет не в твою пользу. На меня кто ж подумает, я — куколка, жалкая, пуганная. Так что ты ненавидь, раз так легче. Но пойми одно: я тебе не враг. И еще: я — твоя единственная надежда».
«Так ты все это нарочно разыграла? Все эти подначки, трюки, кордебалеты, сальто-мортале…».
«Это скорее экспромт. Я просто серёдкой почуяла, что он сейчас таков, что будет делать всё, что я скажу. И чем нелепей будет, тем охотней он сделает».
«Так что ж, для этого тебе понадобилась сказочка, что мы с тобой… чуть ли не переспали?»
«Нет. Думаешь, Водолаз меня ревновал? Он был слишком туп и самовлюблён для ревнивца. Мысль о том, что кого-то могут предпочесть ему, у него не могла родиться в принципе. Просто ему нужно было облечь во что-то свою поганую злобу, вот он и фасовал её в ревность. То, что я это сказала там — это так, щепотка перца, не более. И потом — почему «чуть ли не», — она рассмеялась и кивнула на его комом валяющиеся на полу джинсы. — Натурально и переспали. Но я не в обиде, даже наоборот. Немного совестно перед твоей супругой. Но без этого было нельзя, таков алгоритм».
«Алгоритм. И что это за алгоритм?»
«А вот этого тебе лучше не знать. Дабы печалей не множить».
«Ну а в воду, — N с трудом поднял на неё глаза, — в воду — ты его толкнула. Или он сам?»
«А уж этого тебе и вовсе лучше не знать, — зрачки её стали твёрдыми, словно гранёными, — и всё по той же причине.
И последнее, — N, одетый, уже стоял у двери каюты. — Можешь не верить, дело твоё. Так вот: весьма возможно, ежели б не я, жены твоей и в живых бы сейчас не было. Ты ведь её любишь, я вижу. И она тебя. Так вот, тогда она на себя руки наложить хотела. И наложила бы. Родители ведь её во всём и обвинили. Мол, совратила! Мол, шлюха, вертихвостка, а он — мужчина серьёзный. Вертихвостка! У неё мужика-то толком не было. Пара студентов-сосунков. А Водолаз для них — наследник, домашнее идолище. Зато когда осмыслили, к чему дело идёт, трухнули не на шутку. Она в комнате заперлась, а двери дубовые, быстро не выломаешь. Они и позвали меня. Догадались! А ведь за человечка не держали, так, моль платяная, подстилка гигиеническая. Я тогда их из коридора выгнала (просто сказала: «быстро пошли на хер — оба!»). Они и пошли, быстро и на цыпочках. А я вымолвила четыре слова. Ладони рупором, через дверь: «ОН ЗА ВСЁ ОТВЕТИТ». Шёпотом. Она открыла тотчас! И смотрела на меня почти с надеждой. Вот с того дня я всё это и замыслила. И стала гусеничкой… Всё. Вот теперь можешь идти…»
To be continued.
