Ботан

Вилюр Папирович Трясун-Поджилкин нервничал. Энтомолог по натуре и большой любитель живой природы он весь день провёл за городом, где любовался видами цветущего разнотравья, гонялся за бабочками и шумно плескался в лесном ручейке. За временем, конечно, не следил. Ну одним словом, не от мира сего, эстет, тонкая натура, впечатлительная.

      

      Уже затемно он добрался до города. На попутке удалось доехать только до городского парка. Южная ночь властно и стремительно придавила натуралиста чернильной мглой и зловещей тишиной. Улица и остановка были неуютно пусты и молчаливы.

 

      Перепачканный цветочной пыльцой, с сачком в руках и рюкзаком

за спиной, в котором, в бумажных вощеных конвертиках шевелились пойманные насекомые из отряда чешуекрылых, он производил впечатление рассеянного профессора Паганеля, потерявшегося во времени и пространстве. Вид имел жалкий и встревоженный. И было ему страшно и боязно. И ни единой живой души вокруг. Даже машин не

было. Одинокий фонарь и затаившаяся мрачная громада паркового спрута заставили романтичного чудака зябко поежиться и вздрогнуть.

По щупленькому тельцу пробежала противная дрожь и он мгновенно покрылся липкой испариной.

 

      Вдруг, слева от него неслышно возникла зыбкая тень, затем ещё одна и ещё и в одно мгновение пустота будто покрылась пузырьками закипевшей воды забурлившего чайника. Сдавленно пискнув, Трясун-Поджилкин рванулся вправо, пытаясь закрыться сачком и внезапно обнаружил, что вокруг него стали появляться люди, много людей и все они были молоденькими девушками, ярко накрашенными, легкими и стремительными. Сердце ценителя природы бешено колотилось, зубы лязгали, сачок выстукивал болеро.

 

      - Слава Богу, не один, люди вокруг, а я-то напридумывал себе

не пойми чего  -  мелькнула радостная мысль.

 

      Осмелев, Вилюр Папирович стал озираться и присматриваться. Юные особы негромко переговаривались, светлячками мелькали огоньки

сигарет, раздавались приглушенные смешки.

 

      -  Странно  -  подумал энтомолог  -  откуда их столько здесь

и в такой поздний час, может ночная смена с ткацкой фабрики или ночная экскурсия по краеведческому музею? Нынче это модно. Хотя, вряд ли. На студенток института культуры не похожи, больно смелы и

развязны.

 

      Он стоял в самой гуще девичьего хоровода и озадаченно крутил

головой. Его разглядывали, толкали, перешептывались и подозрительно щурились. Подъехала одна машина, другая. Нежные создания быстро подбегали, деловито бросали в открытые окна несколько фраз и исчезали в ночи.

 

      -  Такси!  -  возликовал Вилюр. И вдруг, его обожгло осознание нелепости происходящего. Темнота, скрытность и четкость действий девиц - все это свидетельствовало против невинности их поступков.

 

      -  Жрицы! Любви! Мотыльки! Содом и Гоморра! ГреховнИцы!

 

      Его обдало жаром стыда.

 

      -  Какой позор! И как я сразу не разглядел! Дернуло меня засидеться за городом! Что люди скажут!?

 

      В голове забилась, застучала неведомо откуда-то взявшаяся строчка " ночные бабочки слетаются к огню, где от рубля гуляют спозаранку и щемит лабух запоздалую тоску ".

 

      Яростно работая локтями, любитель перепончатокрылых сделал попытку прорваться сквозь плотные ряды ночных обитателей и уперся во что-то каменное и монументальное. Над ним нависала глыба огромного, шкафообразного громилы.

 

      -  Куда прешь? Кто такой?

 

      -  Э-э-э... проблеял насмерть перепуганный коллекционер -  Любитель. Бабочек ловлю. Вот сачок.

 

      -  Ботан! -  ахнул ломтевидный -  Прикинь, братан, уже с сачками за нашими бабочками шарятся -  и всхрапнув, загоготал.

 

      Из черноты выдвинулся ещё один широкоформатный толстолобик и

тяжёлым немигающим взглядом пригвоздил бедолагу к месту.

 

      -  А может стукач или ментовскОй?

 

      -  Н-е-е-е! -  в голос запричитал онемевший от ужаса природовед -  Ботан я! Ботан!

 

      -  Здесь стой и не рыпайся, пока не проясним тебя, лошара! -

процедил неандерталец -  или торопишься куда?

 

      В хриплом басе звероподобного зазвучали угрожающие нотки.

 

      -  Нет, нет, что Вы -  с жаром запротестовал знаток мира инсектов -  никуда не тороплюсь, тут так воздушно, дышится легко, привольно и компания приятная. Не смею даже возразить!

 

      -  То-то же! -  амбал отступил в тень.

 

      -  Пропал, пропал ни за грош, пропал, как пить дать! -  запульсировало в голове любителя пейзажных видов. Таким здоровилам

самое место в центре доктора Бубновского, пятки завернут к темечку, ойкнуть не успеешь. " Ночные бабочки слетаются к огню..."

Тьфу! Прицепились, проклятые! Один бандитизм кругом! Может поголосить " Караул!" вполголоса, до полицию покликать? Нет, в землю вобьют по маковку и здоровье отнимут. Что делать, что делать? Главное не раздражать этих ответственных за эксплуатацию и

при случае бежать!

 

       Неожиданно рядом вспыхнули фары, включились мигалки, оглушительно завыли сирены. Из машин посыпался крепкий камуфляжный

десант.

 

      -  Облава! Облава! -  бичом ударило по нервам. Все смешалось, затопало, заверещало, истерично взвизгнуло и кинулось врассыпную. Подхваченный этим водоворотом горячечной погони, Вилюр

Папирович был увлечен в темноту парковых зарослей и не разбирая дороги, бежал в тесной, спрессованной массе обезумевшей толпы тружениц опасного ремесла, инстинктивно высоко подкидывая колени и

бережно прижимая к груди сачок. Загонщики улюлюкали и не отставали.

 

      С сухим треском, как биллиардный шар загнанный в лузу, бабочковед врезался в липу, взвыл, и обхватив шершавый ствол, медленно сполз на землю...

 

      Выловленных сгоняли обратно на остановку, где уже дожидались

две полицейские " Газели ". С понурым видом, поцарапанным лицом и обломком сачка, ошалевший от происходящего, ещё днём энтузиаст великолепия отряда чешуекрылых, а ныне задержанный в ходе спецоперации " полиции нравов " Вилюр Папирович Трясун-Поджилкин, препровождался в полицию в качестве подозреваемого в сутенерстве в

компании девиц легкого поведения, известных в народе под  именем "Прости господи", а официальными властями именуемыми " девушками с

пониженной социальной ответственностью". Сказать, что он был удручен и печален, значит не сказать ничего. Вилюр был раздавлен и

уничтожен...

 

      -  Б-а-а! -  протянула низким прокуренным голосом нагловатая, рыжая девица -  И Ботана повязали!

 

      -  Замели в мусарню, субчика, добегался, кровопиец -  подхватила разбитная хабалка и мерзко подмигнула опешившему Папирычу.

 

      Девахи, явно, развлекались, уверенные в своей безнаказанности и для забавы выбравшие себе жертву в качестве объекта своего похабного игрища.

 

      -  Трындец тебе, живодер, отольются тебе наши слезки. Мы молчать не будем!

 

      Полицейские, как по команде повернулись в сторону энтомолога.

 

      -  Э-т-т-о клевета -  заикаясь пролепетал потерпевший -  Неправда, я честный человек и ехал домой.

 

      -  Честные по ночам не скачут по парку, как жеребцы и от полиции не бегут.

 

      -  Это трагическая случайность, роковое стечение обстоятельств. Я ловил бабочек и задержался. Бабочки - это моя страсть.

 

      -  Ночные? -  подал реплику полицейский.

 

      Вся " Газель " грохнула от смеха.

 

      -  Вот и доловился, взяли с поличным, теперь не отвертишься,

Ботан! Закроют в клетку и пресанут по полной. Все выложишь, чего и

не было!

 

      Девицы веселились и потешались. Вилюр Папирович смертельно побледнел и замер.

 

      Время проведенное горемыкой в казенном доме припоминалось ему смутно. Одни обрывки и фрагменты. Он клялся и божился, призывал в свидетели науку и веру в человечество, обхлопывал свои большие и малые берцовые кости, закатывал глаза и взывал к здравому смыслу. Тщетно! Документов при нем не было и до выяснения

обстоятельств рассеянный и подозрительный Паганель под  кличкой " Ботан ", был отправлен до утра в решетчатую камеру, откуда полными

слез глазами, затравленно и беспомощно лупал на задержанных, шумных и расхристанных  друзей порока и Бахуса...

 

      -  Документов нет, задержан в ночное время в парке, при попытке скрыться в компании лиц,занимающихся проституцией, свою причастность к сутенерству отрицает...

 

      -  категорически! -  полузадушенно клекотнул Папирыч.

 

      -  Отзывается на кличку " Ботан " -  устало подытожил серьёзный представитель закона -  Ну и какие же выводы мне прикажите сделать?

 

      -  Все так и не так -  затараторил Вилюр и со слезой в голосе, с надрывом, чуть ли не переходя на рыдания, боясь, что его

остановят, давясь словами, поведал свою историю злоключений, выпавших в этот день на его долю.

 

      -  А " Ботаном " назвался, потому что испугался, что примут за вашего и побьют, а чего доброго и жизни лишат! Трус я, жалкая, ничтожная личность!

 

      И вдруг он осекся, замер на полуслове и радостно закричал: "Бабочки! У меня же в рюкзаке бабочки! Вот мое алиби, моё спасение, моя правда!". И лихорадочно роясь в рюкзаке, он стал доставать и раскрывать конвертики, откуда вылетали, кружили и

трепетали разноцветными крылышками синие, красные, жёлтые, зелёные

огоньки, чудо природы, нежные создания веры, надежды, любви.

 

      -  Бабочки! -  счастливо засмеялся Вилюр Папирович -  Бабочки!

 

      Улыбка тронула губы сурового и мужественного борца занравственность. Натуралист был спасен. Репутация и доброе имя были восстановлены.

 

      Красота спасает мир! Вот Вам и бабочки!