Заря туманной юности
I. Диана
Началось все с банкета. Вернее нет, началось все с женщины по имени Диана. То была рослая, подкрашенная шатенка с запоминающейся походкой, предмет притворных и непритворных стенаний мужской половины корпуса «В». Её двусмысленная добродетельность давно и благополучно замужней дамы, кокетливая неуступчивость, которая обращала в тщету вялые пасы признанных ловеласов, уравнивала всех в недоступности. Муж её служил военпредом на родственном предприятии, чередовал подполковничий мундир, двубортный пиджак преуспевающего клерка и джинсовую курточку своего парня. Итак, была женщина по имени Диана.
И был я, двадцатитрехлетний молодой специалист, обладатель стодвадцатирублевого жалованья и суровой общежитской койки. Дистанция меж нами не поддавалась исчислению. Как женщину я её не воспринимал, оттого что по натуре своей в силах принять любую грубость, но не терплю высокомерия.
Я вообще не связывал себя с окружающим меня мир, принимая его как досадную случайность. В ту пору я был чёрен, тощ, нескладен и желчен не по годам. Начальство меня недолюбливало, товарищи и подруги по работе – тоже. Общество, однако, не желало терпеть отщепенца, и поскольку не могло его исторгнуть, бессознательно стремилось растворить в себе. Оно было рыхлым, обтекаемым, всеядным. Бесконечные чаепития, посиделки, именины, пикники, лыжные и грибные вылазки с кулинарным изобилием и фривольными игрищами.
* * *
Диана сидела через стенку от меня в диспетчерском бюро и о моем существовании догадывалась лишь смутно. Перелом случился в начале весны. Она залетела к нам в техбюро и кокетливо плачущим голосом сообщила, что у неё кошмарно обстоят дела с сессией, до которой её наверняка не допустят из-за задолженности по английскому. Она училась тогда в университете на заочном. «На мне три топика висят, а у меня конь не валялся!» Topic – это такая тема, которую нужно раскрыть при минимуме словарного запаса. Начальник тэбэ буркнул, что лично он учил немецкий и с сомнением покосился на меня, я же нагло оглядел королеву с головы до пят и поощрительно кивнул.
С «топиками» я расправился круто. Первый имел тему: «Моя семья». Там было все просто – следовал незатейливый набор паспортных данных мужа и детей. Второй назывался: «Мой любимый писатель». «Фэйворит райтер» был, естественно, Чехов. Вначале были отмечены мягкий лиризм и тонкий юмор, после чего следовал душераздирающий пересказ рассказа «Kashtancka».
Так или иначе, лёд тронулся, королевский лорнет скользнул по согбенной фигуре. У собратьев по цеху эта перемена вызвала непонимание и негодование. У меня же – чувство злорадного восторга.
Гром грянул в канун восьмого марта. Помимо обязательного трояка, который пошёл на покупку простодушного набора из куска туалетного мыла и романа «Госпожа Бовари» в обёрточном переплёте, я раскошелился на букет из пяти роскошных гвоздик, духов «Сигнатюр» и шоколада «Особый». Лебединую песнь я исполнил, не сфальшивив и не пустив петуха. Угрюмое молчание потрясённых окружающих было лучшим аплодисментом.
Рабочие день по случаю праздника был коротким, и пополз слушок, что некая избранная часть коллектива отправится отмечать международный день прямо на квартиру к Диане, муж которой пребывал в командировке.
К избранным я не принадлежал, однако развязки ожидал напряжённо. Чудо, однако, случилось, хозяйка бала сделала мне знак, и хоть взнос, который надлежало внести, сажал меня вплоть до аванса на хлеб и воду, благоуханье роз затмило сиротский дух ржаной краюхи.
После моего общежитского скита квартира Дианы виделась королевской обителью. Я почтительно опустился на бордовый пуфик, часть ослепительного финского гарнитура, со скромным достоинством ожидая дальнейших чудес. Вечер, впрочем, не предвещал неожиданностей. Разворачивалась заурядная служебная пьянка, с тою лишь разницей, что вместо письменных столов, устланных замасленной калькой, имели место инкрустированный обеденный стол, дымчато мерцающий хрусталь и иные атрибуты зажиточного дома времён развитого социализма.
Когда алкоголь возымел действие, неотвратимо грянули: «Вот кто-то с горочки спустился» и «Виновата ли я». Голоса поющих были зычные и румяные, словно пропечённые в духовке. Диана не пела, сидела в сторонке и поглядывала на меня с мерцающей улыбкой. Улыбку эту я воспринимал как благосклонный дар, хоть, право, и не понимал, к чему сей дар возможно употребить.
В конце концов начали расходиться, пошли все скопом, долго и бестолково одевались в прихожей, с бессвязной горячностью благодаря хозяйку за чудный вечер. Диана нежданно вызвалась проводить всех до остановки, мы расползающейся массой выкатились из подъезда, на улице была вялая попытка спеть «Ты ж мене пидманула», но уж после первых же тактов все, видимо, отрезвев на морозце, конфузливо замолкли.
Диана вела меня под руку чуть поодаль, просила почитать ей какие-нибудь стихи и спрашивала, чувствую ли я, как пахнет весной. Нам, кажется, выкрикивали что-то шутливо предостерегающее, вернее, не нам, а ей, меня как самостоятельное целое не воспринимали. «Фу, дураки, – прыскала Диана, легонько стискивая мой одеревеневший от напряжения локоть. – Не слушай их».
На остановке часть коллектива уехала на трамвае, другая на троллейбусе. Как-то так вышло, что в итоге оказались мы с Дианой натурально вдвоём. «Так. А теперь ты меня проводишь, – сказала она, как-то странно, искоса улыбнувшись.
Обратно я шёл молча, мысль, которая неизбежно сформировалась в моей отуманенной голове упорно не соразмерялась с реальностью, и, тем не менее, у подъезда мы даже не стали останавливаться, сходу перескочив через никому не нужный психологический барьер.
Воротившись в не отдышавшуюся от пиршественного чада квартиру, я повёл себя вполне глупо, что простительно. Нервно рвал заевшую молнию на куртке, с видом почтительного деревенского родственника обходил апартаменты.
«Это кто?» – любознательно поинтересовался я, кивнув на цветную фотокарточку с изображённым на ней молодым человеком с сонным, похожим на отварную куриную тушку лицом.
«Это муж, – чужим, отрывистым голосом ответила Диана, – в молодости. А вон там, – плавно указала она на другую фотокарточку в самодельной рамочке, – дети. Павлик и Юлька».
«Помню! – радостно закивал я. – Джулия энд Пол».
«Вот и чудно… Так. Если ты пришёл сюда читать книжки, то рекомендую «Приключения Гекельберри Финна»…
Это значило, что целомудренная пауза затянулась.
* * *
Итак, камер-юнкер совершил новый нежданный виток и сделался фаворитом. Фаворитов одаривали губерниями, имениями или хотя бы золотыми табакерками. Я был удостоен одеколона «Саша» с улыбающимся идиотом на коробке. Судьба его была печальна, Он без дела простоял в тумбочке с неделю, после чего был выпит в одночасье соседом по комнате, тихим хроником Геной.
Продолжалась вся эта восхитительная история две недели, благо «Джулия энд Пол» все это время почему-то жили у бабушки. Через две недели Диана сообщила, что послезавтра вернётся муж. «И что дальше?» – глупо спросил я. Она лишь недоуменно пожала плечами.
Два дня пребывал я в остолбенелой гордости, потом затосковал. Настолько, что без всякого принуждения купил три бутылки азербайджанского портвейна и по классической схеме набрался до алкогольного нокаута с соседом по комнате, простив ему похищенного «Сашу».
Потом все успокоилось, обида улетучилась вместе с похмельными позывами. Осталась лёгкое презрение к её мужу, которого тот наверняка не заслужил.
* * *
Тут-то и грянул тот злополучный банкет. Банкеты – тягостная, традиция, никому ненужная, но непреодолимая. Бог знает, кто и когда запустил этот маховик, но остановить опостылевший механизм было невозможно. Полагалось как минимум два банкета на индивида: пятидесятилетний – «Золотник» и предпенсионный – «Отходняк». О предстоящей неизбежности жертве принимались намекать еще за год, причём с таким настырным постоянством, что выйти незамаранным было немыслимо.
Итак, банкет медленно и тяжеловесно подбирался к концу. Виновник торжества, пятидесятилетний юбиляр дядя Коля Квасцов, старший технолог, сидел бледный и измученный, терзаемый фабричным костюмом и поминутно лезущим в тарелку галстуком. От природы прижимистый и малообщительный, он с усталой тоской глядел, как проедается и пропивается все то, в чем он себе отказывал целый год, чего не купил, не добыл, и уж, верно, долго теперь не купит. Уж давно зачитан и забыт юбилейный адрес, зарифмованное содержание его трудовой книжки (можно подумать, что юбиляр и сам не помнит свой постылый трудовой путь!) «Токарем ты был прекрасным, да и мастером стал классным. В институт потом попал, инженером скоро стал…» Уж отзвучали тосты, поначалу чеканные, потом вздорные и маловразумительные. Уж пробовали танцевать в соседней комнатушке, но уронили проигрыватель, и он замолк. Уж разбили любимую хозяйкину чашечку из ажурного саксонского фарфора, и хозяйка, бледная от ненависти, бормотала сквозь зубы «ничего, к счастью». Уж кого-то плотненько вырвало в туалете, и туалет стал трудно досягаемым. Уж забыли про юбиляра и вовсю пили за какого-то Леонидльвовича, большой души человека. Уж с горестной слезою спели «Один раз в год сады цветут», Короче, банкет подбирался к концу.
Я по какому-то недоразумению оказался едва ли не в центре стола, хоть и приглашён-то был по случайности. Прямо напротив меня, опять же случайно, расположилась Диана с супругом. (Отчего-то с детства не люблю слово «супруг». Нечто среднее между супонью и сапогом.) Кстати, вообще-то мужей-жён на банкеты приглашать было не принято, но Диана сделала для себя исключение. Муж её, надо сказать, изрядно изменился с юношеских времён. Это был смуглый красавец с темными вьющимися волосами и большими глазами. Он походил бы на кавказца, если б не крошечный, словно подрубленный снизу нос. Был он активен, вездесущ, имел своё мнение буквально-таки по всему, беспрестанно его высказывал, настойчиво требуя подтверждения своей правоты.
(«Ты его заочно ненавидишь, – в некоторой запальчивости сказала мне как-то Диана. – Потому что ревнуешь. И потом в тебе живёт богемная неприязнь к военным. А между прочим, случись война, такие, как он, будут защищать таких, как ты. В широком смысле».
Положим! Во-первых, я не ревную. Он слишком хрестоматиен. С него можно писать портрет под названием «Супруг». Во-вторых, я никогда не был богемой. А в-третьих, если, как говорится, завтра война, защищать скорее буду я его. А он, супруг, будет, как и ныне, принимать холодильно-компрессорные установки для нужд армии. В широком смысле.)
Мне доставляло саднящее удовольствие исподтишка наблюдать за ним, мстительно фиксируя его многочисленные глупости. Вообще-то, к глупости я отношусь терпимо и с пониманием. Если она не подкреплена самодовольством и фамильярностью. Диана замечала моё дружеское внимание и нервничала. Это мне тоже причиняло некоторую приятность. Наверное, её нервозность передалась окружающим товарищам, потому что я нежданно ощутил возле уха чьё-то чесночное дыхание и тяжёлый шёпот: «Не хами!» Я повернулся и увидел пред собою старшего мастера Самойлова. Он был пьян и суров, глаза его глядели честно, хмуро и бессмысленно. «Кто хамит? – удивился я. – Я сижу и культурно отмечаю юбилей». – «Короче, – кивнул Самойлов. – Я тебе сказал».
Тут только я осознал, что пребываю едва ли в центре внимания, даже юбиляр косился на меня внимательно и настороженно. Лишь фарфорово-фаянсовый супруг был весел и горд. Неожиданно он поднялся и без предупреждения запел сочным, вибрирующим баритоном «Очи черные». Кто-то пытался подпеть, но, подавленный мощью, бросил. Пел Супруг долго и старательно, когда кончил, все громко и облегчённо захлопали. Я тоже захлопал и закричал: «Браво!» Супруг утомлённо улыбнулся и я вновь услыхал за спиною сдавленное «не хами!» Я обернулся, но вместо Самойлова увидел Кирилюка, тоже старшего мастера.
«Что это вы? – искренне удивился я. – У вас такой обряд что ли? Вон товарищ Сашевский тоже кричит «Браво». Ему, значит, можно выражать восхищение, а мне нельзя? Интересно получается».
Супруг, меж тем, аплодисмент истолковав превратно, похоже, вновь решил запеть. Он воспарил подобно птице, презрев земное притяженье. О, как был он прекрасен в этот миг, во всем великолепии таланта. Презрев все суетное в мире, он был, как ангел, среди всех…
Диана, осознав, что остановить его уж не удастся, глухо затосковала. А я почему-то решил, что надобно теперь спасать положение и брякнул первое, что явилось на ум: «Товарищ подполковник, а вот интересно, какими музыкальными инструментами вы владеете?»
Ответа я услышать не успел, поскольку кто-то взял повелительно меня за локоть и с непреклонным «выйдем-ка, покурим» чуть не силом поднял меня со стула. Влекомый в коридор, я краем уха успел-таки услышать что-то о двух неполных классах музыкальной школы по классу фортепьяно…
В подъезде, куда меня словно вынесло течением, было человек десять мужиков. Они осязательно угадывались в душной темноте.
«Тебе сказали – не хами?» – с кривою улыбкой сказал мне передовой рабочий Гасилов, без которого не могло обойтись ни одно цеховое мероприятие. «Сказали», – беззаботно кивнул я и полез в карман за сигаретами. «А чего ж ты, гад, хамишь? У людей праздник, люди радуются, у них светло на душе, а ты, сука, пакостничаешь». Такая манера меня не удивила, Гасилов был убеждён в своём праве говорить всем правду в глаза. «А он думает, ему все позволено», – угрюмо молвил кто-то рядом.
Тон этот мне очень не понравился, я, кажется, что-то уже заподозрил, но поделать ничего не успел. Короткий, но ощутимый удар в плечо отбросил меня к стене. Ошарашенный, я попытался, кажется, что-то сказать, но размашистый удар по лицу вполне объяснил мне суть происходящего. «Э, в морду не бить», –сказал некто незримый, но в общем узнанный. «Да я не кулаком, – с ленцою отозвался голос. – Я просто пальчиками. Чтоб понял, что с ним не шутят».
Я понял, что со мной не шутят. Проклятая тьма не давала ничего разглядеть. Узкая полоса света просачивалась лишь из-за прикрытой двери юбиляра. Я метнулся в сторону, толкнул кого-то обеими руками и сходу больно ударился боком о перила. «Куды, убьёсся! – захохотал кто-то. Тьма была зряча, монолитна и многорука. – Накось, лови напоследок».
Удар, шершавый и колючий, пришёлся почему-то снизу вверх, скользнул костяшками пальцев по скуле и, казалось, надвое рассёк ухо.
«Ну и хватит, наверно, – деловито сказал голос из тьмы. – Что, пацан, понял, это как себя вести надо?»
Воздух сгустился где-то возле гортани, слова вязли в нем, как в вязком месиве. «С-суки, – только и смог выдавить я, – суки потные». «Чево-чево? – с гаерской растяжкой прогнусавил тот же голос. – Какое-такое слово?» – «Э, ладно. Поучили маленько, и хватит пока». «Нет, это пусть сперва извинится. Каждый помазок будет тут…»
Полоса света под дверью вдруг поползла назад, расширилась до большого светового прямоугольника. «Мальчики! Что вы тут делаете, а?»
Это было худшее, что возможно было вообразить. Это была Диана. Захотелось вжаться в проклятые залузганные перила, в ненавистные жилистые руки, исчезнуть, раствориться в этом помойно-кошачьем воздухе.
«Диан Робертовна! – тотчас заблеяли откуда-то сверху, – это, не берите в голову. Мы тут кой-кого учим. Нормальный ход. Сами же просили. А вы, это, идите, а то ножки застудите».
«Ладно, – хохотнула королева. – Вы не очень тут».
Световой проем вновь ужался в недосягаемую узкую щель.
«Стой тут», – властно сказал голос. Я молча отпихнул мозолистую руку и шагнул в пустоту. «Тут она, одёжа твоя», – хихикнула пустота. И тотчас в руках у меня появилась куртка. Не было шарфа, да не идти ж теперь за ним. Не разбирая дороги, я пошёл вниз по лестнице. Под ногами что-то глухо звякнуло и покатилось, я машинально нагнулся и нащупал горлышко пустой бутылки.
«Гасилов! – заорал я, задрав голову. – Наставник молодых! орденоносец-рогоносец?! Ты меня слышишь, мухомор?
«Тебе чего неймётся опять, а?» – голос передовика звучал с высот, но как-то растерянно и приглушённо.
«Гасилов, это тебе на утренний опохмел, авангард с…ный!» – выкрикнул я и метнул пустую бутыль вверх. Просто так, без конкретного преступного намерения.
Бутылка разбилась, осколки с вялым приторможённым звоном посыпались вниз. Те, кто еще недавно заполняли площадку, то ли уже разошлись, то ли решили не реагировать.
Почему-то это взорвало. Все случившееся минуту назад предстало во всей житейской простоте. И тогда я повернулся и, обжигаемый яростью, побежал наверх, к двери юбиляра. Дверь открыли почти сразу же. Я еще не успел решить, что я буду делать, да это и не имело значения – передо мной стоял Супруг.
«С вами что-то случилось?» – брови его сошлись в горизонтальную чёрточку. Он впрямь был участлив и встревожен.
«Нормально, – буркнул я, слизнул кровь с губы и повернулся обратно. – Полный порядок, ваше превосходительство».
[To be continued]
