Путешествие Нанны в Ниппур

В качестве иллюстрации: прекрасный принц, главный герой моей повести, в возрасте бар-мицвы, – компьютерная реконструкция внешности с Туринской плащаницы. Вот так примерно выглядел младший Энлильский сын…

 

Так называемые «тексты путешествий» можно условно разделить на две группы. В первом случае божество идет в город своего отца с просьбой о даровании стране благополучия, а царю – долгого правления. Чтобы растрогать сердце предка, сын/дочь устраивает в его честь пир. Во втором случае путешествие предпринимается с целью сообщения богу-предку о завершении храмового строительства в своем городе. И здесь также упоминается о пире. Каковы же могут быть истинные цели такого путешествия? И в первом, и во втором случае речь идет об отделении сына от отца и желании сына жить собственным домом. Прежде чем отделиться, в общине всегда испрашивают родительского благословения на самостоятельную жизнь (в том числе и семейную) и в знак своей материальной состоятельности сытно кормят предков результатами своего труда. Если же предки к этому времени умерли, то кормление их превращается в жертвоприношение. В любом случае, без благословения старших нельзя начинать никакое новое дело. Все известные нам хожения богов посвящены одной-единственной цели – это хожения к предкам за новым началом, это поиск самостояния без разрыва родовых связей. С точки зрения идеологии, путешествие бога к предку за началом новой жизни обязательно связано с новогодним праздником и интронизацией царя. Это означает, что путешествие бога к отцу всегда предшествует обряду интронизации (хотя бы и символическому, поскольку в последние века Шумера цари правили очень долго и их статус был закреплен за ними пожизненно). Поэтому можно предположить, что каждое такое путешествие должно было проходить весной.

 

Чего же конкретно хочет добиться путешествующий бог от своего отца? Во-первых, поддержания жизни («судьбы изобилия») на прежнем уровне, а именно – воспроизводства скота, диких животных и рыбы, улучшения качества молочных продуктов, разлива рек, роста трав и тростников. Это уровень проявленной, оформленной жизни, которая предназначена для людей. Во-вторых, сохранения в неизменном виде ME и «предначертаний» – божественных субстанций, от наличия и целостности которых зависит изобилие в человеческом мире, И в-третьих, царской и жреческой власти над миром, дающей средства для достижения означенных выше целей.

 

Получая от родителей MЕ, молодые боги знают, что лишают их необходимого имущества. Поскольку же ME есть в огромной степени условия существования самой жизни, то предки, отдавшие ME, сами теряют жизненную активность (они не могут умереть, так как по определению бессмертны). И кормление предков перед получением ME является энергетической компенсацией за потерю жизненной активности. По аналогии можно вспомнить старинный шумеро-аккадский обряд продажи общинной земли царю, в котором одним из основных моментов было кормление родственников продавца и нищих общинников в качестве компенсации за потерянный участок земли. «Потерянный» нужно понимать здесь как «отделенный от целого/от тела», поэтому кормление – плата за отдельность как утрату части этого целого. Одна и та же социально-психологическая форма встроена в разные по уровню содержания: в частности, в политике любая претензия на самостоятельное правление и есть претензия на отделение, на противопоставление себя всеобщему. Поэтому и начало правления, и – аналогично – начало года должны проходить по одинаковой схеме: хочешь жить отдельно – плати за ущерб родительской семье (ср. в вавилонском «Диалоге о благе»: «Строящий свой дом разрушает дом своего отца»).

 

В.В. Емельянов. Древний Шумер. Очерки культуры

 

При копировании и перепечатке моих шумерских произведений ссылка на то, что В.В. Емельянов – дерьмоед, обмотанный менструальными тряпками (шумерское народное национальное ругательство – Н.А.), а все его научные труды – SU.RUM AN.SHE GAN («навоз паршивого осла» - эмегир), обязательна. Да покарают его за тупость и уфофобию Нергал и Нинурта, а Иисус Энлилевич пусть еще и от себя добавит!

 

Нинхили Амаги, которую отметили и благословили боги, даровав ей NAM.DUB.SAR (счастливую судьбу переписчика глиняных табличек)

 

 

***

Путешествие Нанны в Ниппур

 

 

Благословен и прекрасен весенний месяц Баразаггар, время наивысшего торжества бога Нанны!

 

Месяц, когда в далеких северных горах тают снежные ледники, а священные воды Бурануна широко разливается по всей равнине Южной Месопотамии! Настолько широко и привольно, что сотням чернорабочих-гурушей по приказу энгаров приходится отводить излишки воды в каналы… Но эта вода тоже благословенна, ибо она впоследствии пригодится для орошения полей, когда вступивший в свои права Эмеш ударит безжалостной летней засухой и жарой…

 

Но в месяце Баразаггар до Эмеша еще, хвала богам, далеко, и вместо чудовищной жары стоит восхитительно прохладная погода. Дует легкий освежающий ветер, колышущий пышные заросли тростника по берегам священной реки. Но воздух уже заметно теплей, чем в последнем, двенадцатом месяце Шегурку, ибо дождливый зимний сезон прошел. С завершением месяца Рыбьих Хвостов наступает астрономическое равноденствие, Солнце переходит в знак Овна, названный так потому, что именно в период разлива на пастбища начинают выгонять ягнят.

 

В месяц Баразаггар по водам Бурануна плывет длинный караван грузовых барж, растянувшийся от города Ура до Ниппура. На баржах тех ревут тучные откормленные быки, мычат телята, блеют козы и овцы, перекрикиваются десятки слуг, следящих за огромным жертвенным стадом. Шутка ли! – уследить за шестью сотнями коров, шестью сотнями овец и шестью сотнями коз! Но крупный и мелкий скот – это еще полбеды; ибо все палубы барж еще и заставлены огромными корзинами с разнообразной снедью, старательно собранной в закромах Нганунмаха, священных кладовых храмового комплекса Ура. Плетеные тростниковые корзины, стоящие в темноте и прохладе нижних отсеков, подальше от солнечных лучей, полны свежими и сушеными финиками, тушками забитых и ощипанных птиц, яйцами, кругами сыра, связками лука-порея, чеснока, салата-латука, и даже рассадой травы мунду, что, хоть и не годится в пищу для гуманоидов, но зато служит отличным кормом для коз. Тут же плещется в многочисленных бочонках живая рыба, висят связки вяленой, сушеной и копченой рыбы, стоят целые батареи кувшинов с молоком, сливками, простоквашей, сливочным и кунжутным маслом, сладким финиковым вином и несколькими сортами пива. Самые малые из кувшинов – объемом в один бан, другие, покрупнее – в один ул, а наибольшие – в целый гур. Иные емкости полны и зерном – ячменем и эммером, хотя их, в сущности, немного, ибо главный поставщик зерновых – другой ном, не Ур, а Лагаш.

 

А во главе каравана, на самом главном корабле, плывет Луноликий бог Нанна, или Син, возлюбленный сын Энлиля. Нанна знает этот короткий путь, как свои пять пальцев, – и мог бы пройти его даже с закрытыми глазами. Он плавал по этому маршруту уже 3600 раз, никак не меньше. Он может с точностью до минуты определить, когда на горизонте встанут стены священной столицы и засверкает белым отполированным камнем пристань Ашимбаббар. Вот они, ЗАКРОМА РОДИНЫ! (чтоб им никогда не оскудевать) Он узнал бы из 3600 голосов зычный бас привратника Калкалу, «хранителя ключа», в чьи обязанности обычно входит встречать караван из Ура.

 

- Приветствую тебя, о славный господин Экишнугаля, «дома могущества Лунного сияния»! – подобострастно кланяется Калкалу, старательно соблюдая церемониал приветствия, - Хорошо ли прошло твое плавание?

 

- Великий Буранун милостив, - с холодной вежливой улыбкой кивает ему Син, сходящий по трапу на пристань в окружении многочисленной свиты, - Погода стояла замечательная. Животные отлично перенесли дорогу. А здесь ли у вас все благополучно?

 

- Лучше не бывает, о Луноликий! Священный Ниппур процветает под мудрым и справедливым Энлильским правлением!

 

- А где батюшка и матушка? – традиционно вопрошает Нанна, даже не поморщившись от лицемерных слов про «мудрое и справедливое правление».

 

- Господин Энлиль изволит почивать у себя в Экуре, а госпожа Нинлиль – у себя в Туммале. Передавали, что нынче же вечером зовут тебя на пир. Ведь твои гуруши успеют до вечера разгрузить баржу и загнать скотину в стойла?..

 

- О чем речь! Прямо сейчас же и займутся.

 

Затем следует вечер, и – первый пир, первое подношение даров, довольство Нунамнира и его пьяное благословение. Син вновь вынужден бесконечно улыбаться, кланяться, рассыпаться в унизительных благодарностях, раболепно целовать отцовскую руку и многократно повторять, как заученный урок в эдуббе: «Да, господин Энлиль… Я все понял, господин Энлиль… Как скажешь, господин… Конечно же, я увеличу ежегодную дань… Придется удвоить поборы со всех энгаров нома – но я как-нибудь справлюсь, и они тоже справятся… Разве я когда-либо подводил тебя, своего господина и повелителя? Обеспечение твоей священной столицы необходимым запасом продовольствия – мой сыновний долг… Закрома Родины всегда могут рассчитывать на меня…»

 

От алчности и наглости собственного отца самое свежее пиво моментально прокисает во рту, и сочный кусок телятины не лезет в горло… И мысль в голове бьется только одна: скорее бы удалиться в отведенные для него покои, чтоб там, вдали от шумного застолья, предаться одиноким мучительным размышлениям над тем, какие свои потребности как урезать и на чем именно сэкономить, чтоб не разочаровать жадного папеньку и на следующий год.

 

Однако, приличия есть приличия: и, как бы не жаждал Луноликий поскорей уплыть восвояси, ему приходится торчать в столице аж целых две-три недели, едва ли не до начала следующего месяца Гусиса, дабы не раздражать батюшку своим слишком поспешным «бегством». Каждый день добровольно-принудительно посещать вечерние пиры в Экуре (ставшие для него столь же тяжелой повинностью, как прочистка каналов от ила – для подневольных гурушей), терпеть Энлильское пьянство и его глупое бахвальство, лишь бы только не слышать от него: «А ты что, уже назад собираешься?.. Так быстро?.. Или тебе в Ниппуре не нравится?.. Или я тебя плохо встретил, плохо приветил?.. Или не по вкусу угощение с моего стола?.. Или надоело мое общество?.. Не хочешь раз в году с родным отцом выпить?..» «Что ты, что ты, папенька!» - горячо оправдывался Син, - «Как ты мог такое подумать? Я безумно скучал по тебе! Я бесконечно рад тебя видеть! Век бы не уезжал, кабы не дела… Увы, дела вынуждают! У меня же в номе сейчас полным ходом идет уборка зерновых – и надо за всем следить, руководить процессом…» И лишь за пару дней до начала Гусиса, месяца Приготовления Быков, когда на горизонте уже готовы показаться груженые ячменем баржи из Лагаша-Нгирсу, отец наконец-то отпускает его, милостиво изрекая: «Завтра Нинурта приезжает, надо освободить пристань для его кораблей, - так что, можешь отплывать на рассвете. Гряди с миром, чадо!» - и можно с облегчением выдохнуть.

 

И вот, в один из подобных дней, когда Нанна наслаждался редкими минутами отдыха, сидя у себя в апартаментах и приуготовляясь к очередному неизбежному вечернему пиру, случилось событие, на первый взгляд, незначительное, но имевшее отдаленные последствия для будущего всей Дингирской колонии на Земле. А ведь день так хорошо начинался!.. Солнечный, светлый, но еще не жаркий день, когда с берегов Бурануна веет легкий прохладный ветерок, и, залетая через открытое окно, доносит сладкие ароматы цветущего весеннего разнотравья… Удобно устроившись в кресле из драгоценной кедровой древесины, Син одновременно делал несколько приятных дел: пил пиво через золотую соломинку, переговаривался с несколькими своими слугами, что разбирали его огромный гардероб, подыскивая подходящее платье для праздника, просматривал на своем планшете энгарскую отчетность о ходе уборочной страды, присланную по электронной почте, и осуществлял деловые звонки.

 

Переговорочное устройство, вмонтированное в браслет Луноликого, пропело гимн: «Как многочисленны овцы, как многочисленны коровы в хлевах Сина!», установленный в качестве мелодии вызова. На крошечном мониторе клинописью высветилось имя Нинэгары – одного из помощников и заместителей Нанны. Он, как и его жена Нингублага, тоже принадлежал к Дингирской расе, но не к аристократам из династии благородных Ануннаков, а к простым Игигам – обслуживающему персоналу. Поэтому собственного города не имел и довольствовался лишь скромной должностью надсмотрщика над энгарами Урского нома. Так, к примеру, на данный момент контролировал уборку ячменя в селении Киабриг, откуда и звонил.

 

- Да, Нинэгара, я тебя слушаю, - поднеся браслет-коммуникатор к уху, отозвался Син, - Как там уборочная страда? Небось, кипит вовсю?..

 

- Еще как кипит, господин! – доложил Луноликому расторопный Игиг, - Разлив оказался выше, чем мы думали. Сейчас отводим воду с затопленных участков в водохранилища, дабы она не затопляла поля и не мешала жатве. Трудимся не покладая рук, от зари до зари, чтоб не допустить паводок до полей. Гуруши просто из сил выбиваются, энгары еле успевают их подгонять…

 

- Ну, старайтесь, старайтесь, работайте! Смотрите, не разочаруйте меня. Приеду – проверю.

 

Затем последовал звонок из Урского Энуна. Если храм Нанны назывался Экишнугаль («дом могущества Лунного сияния»), а его зиккурат – Этеменнигуру («дом, чье основание внушает страх»), то Энуном («глубоким внутренним домом») поэтически именовалась женская половина храмовой территории, где жили многочисленные жены Луноликого. Нанна любезно пообщался со своей главной супругой, госпожой Нингаль, и шестью наложницами – Нинкугнунной, Ниминтаббой, Ниггабой, Иллабунду, Нинзалаггой и Ниндуль. Все семь дам выражали ему свою искреннюю преданность и с тоской вопрошали, когда их возлюбленный господин возвратится в гиппар, дабы осеменять своих телок. Тоску обитательниц Энуна вполне можно было понять: ибо, отправляясь в столицу, Нанна захватил с собой лишь одну счастливицу, Нинуримти, а остальных оставил дома. Именно прекрасная Нинуримти (чье имя переводилось как «госпожа, да живет город Ур!») служила сейчас его избранной нин-Дингир; всем же прочим выпало проводить долгие одинокие ночи, сидя в гиппаре без повелителя. Ну, а эмегирское слово «гиппар», пожалуй, можно перевести как «скотопригоньевск» - «священный загон для случки скота», или Наннина опочивальня в Энуне, куда он наведывался по вечерам, выбирая очередную девушку для любовных утех. А чему вы удивляетесь, черноголовые? Роскошный гиппар, полный обольстительных наложниц, есть один из необходимых атрибутов высокого социального статуса каждого уважающего себя мужчины-Ануннака, наряду с огромной свитой челяди, собственным храмом, зиккуратом, городом и номом. Без хотя бы скромного зиккурата, хотя бы пары сотен рабов и хотя бы нескольких наложниц ни один благородный Ануннак не чувствует себя комфортно!

 

- Не печальтесь, телки мои! – ласково пообещал Луноликий, - Уже скоро ваш похотливый бык-производитель прискачет к своему стаду!

 

- Господин Нанна, какую тунику тебе на вечер приготовить: белую, красную или полосатую? – подобострастно вопросил слуга-гардеробщик по имени Нанназимуд (что значит по-эмегирски «Нанна – моя жизнь!»), роясь в богатых залежах тонких льняных тканей.

 

- Пожалуй, давай лучше зеленую – это мой любимый цвет… цвет ячменных посевов и молодого тростника! - задумчиво повелел Луноликий, вчитываясь в письмо очередного энгара, - А к ней – ламахушшум тоже зеленый, с посеребренной бахромой и кистями. Мой полумесяц будет великолепно смотреться на зеленом фоне…

 

- Слушаюсь!

 

- Тиару мою парадную почистил?

 

- Не изволь сомневаться, господин: еще час назад как почистил! Посмотри, как блестит на солнце! И рога на ней попрочнее укрепил, чтоб не шатались…

 

- Как не хочется ее надевать… уже голова болит от ее тяжести, - скривился Нанна, сжимая пальцами виски, – а нельзя: без тиары знатному Ануннаку несолидно! Ладно… как только одежду разберешь – уложишь мне волосы и бороду. А ближе к вечеру глаза и ногти накрашу.

 

- Повинуюсь!

 

- Господин Нанна! - в комнату заглянул другой слуга, по имени Наннагатиль (что значит «Нанна, да буду я жив!»), и, поклонившись, протянул Луноликому огромное расписное блюдо, полное горячих дымящихся пирожков, - Я только что проходил мимо Экурской кухни, и там повара господина Энлиля велели передать это тебе. Сказали, что Ниппурский владыка посылает угощение со своего стола…

 

- Как добр ко мне мой господин! – вымученно улыбнулся Син, - Воистину, безгранична его милость! Сладкие пирожки гуг, мои любимые! Конечно же, папенька прекрасно помнит, что я с детства их обожаю… сейчас с удовольствием отведаю. Поставь вон на тот столик у стены! Закончу расчеты – перекушу.

 

Но сия идиллическая картина заслуженного Нанниного отдыха была внезапно нарушена самым неподобающим образом. Едва Луноликий отложил планшет и протянул тонкую изящную руку, унизанную браслетами и перстнями, дабы взять с блюда пирожок, как снаружи послушался какой-то шум и топот, возня и сдавленные крики: «Прочь с дороги, рабы! Пустите меня к брату!». Не успел Син удивленно приподнять брови и послать Игигов разузнать насчет источника шума, как источник пожаловал к нему сам.

 

- …Братец, братец! Нанна-шешгаль! Спаси меня, помоги! Он меня убьет!.. – раздался вдруг громкий мальчишеский вопль, исполненный неподдельного ужаса и отчаяния.

 

Следом за этим в покои Нанны на третьей космической скорости влетел, ворвался растрепанный мальчишка-подросток, чьи роскошные одеяния и обилие украшений не оставляли ни малейших сомнений в его благородном, аристократическом происхождении. Слуги не успели остановить его. С диким криком он бросился прямо к Луноликому и крепко приник, прижался к нему, намертво вцепившись руками. Мальчишку колотило от страха, он задыхался после долгого бега и явно искал защиты. Нанна онемел и оторопел, в недоумении глядя на него. Это был его родной брат, младший сын Энлиля и Нинлиль, самый юный из Ануннаков, еще не получивший церемониального взрослого имени-титула и пока что именовавшийся Гуанна – «небесный бык». Последний из отпрысков Нунамнира, неожиданно рожденный Ниппурской богоматерью всего лишь тринадцать лет назад – и по младости лет еще не удостоенный собственного вассального владения, а живший в Экуре вместе с родителями. Любимый и избалованный младший брат, в котором Нанна души не чаял, которому ни в чем никогда не отказывал, и который часто (даже слишком часто!) пользовался его братским расположением, выпрашивая для себя различные уступки, подарки и привилегии. Одной из оных уступок как раз и стало разрешение посещать Наннины покои в любое время суток, входя без церемоний и без доклада – редкая честь, ранее принадлежавшая лишь одному господину Энлилю, госпоже Нинлиль и дражайшей супруге Нингаль. Даже близнецы Уту и Нинни и то были вынуждены соблюдать подобающую субординацию: предварительно докладывать папеньке о своем посещении и терпеливо ожидать в приемной, прежде чем папенька сообщит им через суккаля, что готов принять. Но вот маленькому Гуанне Луноликий отказать, увы, не смог: ведь малыш так преданно взирал на него своими широко распахнутыми от восторга голубыми глазами и с такой надеждой спрашивал при каждом его визите в Ниппур: «Ты уже собрался уезжать? Так рано! А когда снова приедешь? Аж следующей весной, когда Буранун вновь разольется?.. Это ведь так долго ждать! Пожалуйста, возвращайся скорее! Мне очень скучно и плохо без тебя! Меня здесь никто не любит, только ты!», что Наннино сердце дрогнуло, и он, совершенно неожиданно для себя, пообещал: «Увы, я не могу надолго задерживаться в столице, ибо неотложные дела подопечного нома требуют моего постоянного присутствия. Мое место – в Экишнугале, а не в Экуре! Но даю тебе слово, что при каждом своем путешествии в Ниппур я буду стараться проводить как можно больше времени с тобой, чтоб ты не скучал, мой рыжий теленок. И я распоряжусь, чтобы слуги всегда беспрепятственно пропускали тебя ко мне, даже если я чем-то занят. Только ты постарайся быть хорошим мальчиком, старательно учись в эдуббе и во всем слушайся господина Энлиля…»

 

И вот он, пожалуйста, - результат! У рыжего теленка явно не получилось быть хорошим мальчиком…

 

- Братец! Гутур! Даму-киаги! («теленок», «возлюбленное дитя мое» - эмегир) Что случи… - только и успел произнести Син, прежде чем услыхал грохочущие шаги и зычный голос того, кто преследовал Гуанну, – и у Сина похолодело сердце. Этот голос и эти шаги он знал с детства, и ни с чем бы не перепутал. И хотя сейчас, будучи взрослым и самостоятельным Ануннаком, уже не так сильно боялся своего грозного и непредсказуемого отца, но все равно понимал, что от батьки Энлиля редко приходится ждать чего-то доброго…

 

- В чем ты провинился!? Рассказывай! – быстро прошептал Нанна, повернув к себе заплаканное лицо подростка, - Чем на сей раз его разгневал!?

 

- Эдубба… - всхлипывая и заикаясь, начал торопливо объяснять Гуанна, - Все из-за проклятой эдуббы… На меня разозлился уммиа Мульхенгаль! И сразу побежал ему ябедничать…

 

- Уммиа?.. Эдубба?.. – удивленно переспросил бог Луны, - Что же ты натворил, несносный мальчишка? Пытался взорвать эдуббу, как это сделал во времена своего детства братец Нергал, сын господина Энки? Он всегда, когда напьется, любит рассказывать, как в детстве однажды взорвал эдуббу…

 

Признание маленького принца звучало тем более невероятно, что Нанна не понаслышке знал: Гуанна – способный ученик, ему хорошо даются любые науки, и учителя обыкновенно хвалят, а не ругают его. Младший брат неоднократно хвастался перед старшим своими учебными успехами, и тот всегда искренне радовался за него. И вдруг – такой скандал, как гром посреди ясного неба…

 

- Нет! Ничего я не взрывал! Я всего лишь рисовал на уроке! – попытался объяснить юный Дингир, но в этот миг в уютные Наннины покои, тоже на третьей космической скорости, ворвался верховный правитель захваченной и колонизированной планеты, царь всех земель Месопотамии и отец обоих братьев. Батька Энлиль собственной персоной. Тот самый, которого за изнасилование судили…

 

Бедные слуги моментально бросились ниц пред своим грозным властелином, дрожа от ужаса и не смея даже произнести церемониальное приветствие: еще бы, ведь они слишком хорошо знали, что, когда господин Энлиль не в духе, его гнев может очень легко перекинуться на любого из них! (на первого, кто ненароком попадется под его горячую Энлильскую руку) И еще крупно повезет, если Энлиль всея Земли ограничится лишь пощечиной, оплеухой или ударом плети… Его величество был способен и на кое-что похуже, чем простое банальное рукоприкладство, такое же привычное жителям страны Ки-Энгир, как и ежегодный разлив четырех рек.

 

- Отче наш! Что привело тебя сюда… - вскочил со своего трона Нанна, торопливо кланяясь. Братишка издал испуганный визг на высокой, почти ультразвуковой ноте, и моментально спрятался за спиной у своего единственного защитника.

 

- Отойди, Нанна! – вскричал «козел-вожак небес и земли», - Не встревай! Не загораживай его! Это не твое дело!

 

- Нет, мое тоже! – с вызовом ответил Син, чей побледневший лик сейчас как никогда напоминал диск полной Луны, - Пожалуйста, разъясни, отче, что происходит? Отчего ты гневаешься на моего младшего брата? Возможно, его грех не так уж и велик, и не заслуживает столь суровой кары…

 

- Нет, заслуживает! – рявкнул Нунамнир, - но все-таки соизволил поведать о причинах своей ярости. И вот что узнал Нанна…

 

***

Тот злополучный день выдался для Энлиля тяжелым. На протяжении всей предыдущей недели батька усердно пил, обмывая богатую дань, привезенную Нанной из Ура, - и, в конце концов, ухитрился допиться до такой степени, что против его жестокого похмелья оказалась совершенно бессильной даже высокоразвитая инопланетная медицина.

 

С утра обессилевший владыка Месопотамии одиноко возлежал у себя в опочивальне, на своем роскошном ложе из драгоценной кедровой древесины, с мокрым полотенцем на раскалывающейся от боли голове, – и тихо стонал сквозь зубы, по привычке проклиная Энки. Не желая, чтоб кто-либо лицезрел его в столь плачевном состоянии, он отогнал от себя всех слуг, рабов, жен и наложниц – или они сами попрятались по укромным закоулкам Экура, чтоб не попасться на покрасневшие Энлильские очи и не вызвать очередной приступ его гнева. Наученная горьким опытом, челядь и прислуга хорошо знала, что страдающего от похмелья Нунамнира раздражает абсолютно все: и слишком яркий свет, и слишком громкий звук, и любое неосторожно сказанное слово… Поэтому тяжелые шторы в Энлильской спальне были плотно задернуты, чтоб не пропускать солнечных лучей, кондиционеры включены на полную мощность, а каждый слуга в Экуре ходил на цыпочках и разговаривал шепотом. В комнате царил полумрак, блаженная прохлада и, казалось бы, абсолютная тишина, – но за могучими и несокрушимыми стенами инопланетной твердыни копошился черноголовый народишко. Оттуда доносился топот многочисленных ног и копыт, громкий неразборчивый говор, подобный морскому гулу, обрывки отдельных фраз, детский плач, брань, ругань, проклятия, смех и песни, бренчание на каких-то музыкальных инструментах. Крики погонщики ослов, скрип колесных повозок, рев коров, мычание телят, блеяние коз и овец… Несмотря на то, что звукоизоляция в Экуре, созданном лучшими Дингирскими специалистами, естественно, была организована по последнему слову Дингирской инженерно-строительной техники, следует принять во внимание, что органы чувств у Ануннака (да еще и – страдающего от похмелья) значительно превосходят человеческие, и способны воспринимать многое из того, что обычно не воспринимают люди. И сейчас Энлиль с его обостренной чувствительностью вполне ощутимо слышал (или ему казалось, что слышит) все эти противные, набившие оскомину звуки, словно сверлившие его воспаленный мозг острой раскаленной иглой. Он не мог отделаться от иллюзии, что неуклюжие скрипучие повозки проезжают и разворачиваются не где-то там на улице, а в его покоях, буквально в какой-то паре локтей от его царственного ложа, а погонщики ослов хлещут кнутами упирающихся ревущих животных и громко переругиваются едва ли не у него над ухом. Тут же совсем рядом надсадно плакали и ныли черноголовые дети, кричали на них гневные матери, награждая чад шлепками и подзатыльниками, мужья бранили нерадивых жен, ремесленники – учеников и подмастерьев, надсмотрщики – гурушей-носильщиков, нагруженных тяжелыми мешками с ячменем… Еще где-то неподалеку лилась и плескалась вода, пересыпалось зерно, швартовались к берегу многочисленные корабли и лодки, а рыбаки, надрываясь, тянули сети, полные щедрого улова… Поблизости месили чавкающую глину, добавляли в нее рубленый тростник и формировали кирпичи, готовя их на обжиг. Буквально в двух шагах забивали жертвенный скот, разделывали его туши, готовили разнообразные кушанья и варили пиво. А молодые похотливые гуруши, несмотря на обилие работы, еще и находили возможность нагло приставать к юным хорошеньким нгеме, несущим на голове кувшины с водой от ближайшего колодца, пекущим лепешки в земляной печи или сидящим за ткацким станком, – а девушки весело отшучивались. И чей-то гнусавый голос, неимоверно фальшивя, под аккомпанемент лиры и тростниковой свирели, выводил печальную и заунывную песню о безответной любви…

 

Энлиль дергал головой, едва ли не подпрыгивал на кровати и беспокойно озирался по сторонам – но через пару мгновений до него доходило, что это только иллюзия, слуховая галлюцинация… Конечно же, проклятых черноголовых здесь нет, и вообще никого нет, – он лежит в полутемной прохладной спальне совершенно один, и ему никто не досаждает… Он вспоминал о первоклассной звукоизоляции в Экуре – и на какое-то время успокаивался. Но затем, через жалких пару минут, ему вновь начинали мерещиться разговоры, ругань, смех и плач, издаваемые представителями низшей расы, безмозглыми двуногими скотами, годящимися лишь для самой черной и грязной работы. Совершенно неимоверными путями, нарушая все известные науке законы физики, противные звуки вновь просачивались сквозь толстые каменные стены Дингирской крепости, проникали в его мозг, играли на воспаленных нервах, – и решительно не давали спать…

 

- Тупые черноголовые! Грязные полуобезьяны, чтоб вы передохли! – сцепив зубы, мучительно стонал глава инопланетных захватчиков, - Как же вы меня достали, уроды! Как надоел ваш вечный шум! Поспать не даете мне, своему господу и повелителю! Это все Энки виноват! Он вас создал, он вам покровительствует и благодетельствует! Сколько раз я ему говорил, что надо бы сократить ваше поголовье, – а он упорно отказывается! Вы плодитесь еще быстрей, чем крысы, хотя и живете ненамного дольше их! Вместо каждого издохшего лулу тут же появляется двое, а то и трое новых… Вы заполонили собой всю планету – и на ней уже почти не осталось чистых и тихих мест, свободных от вашего шума, крика, вони и грязи. Ваш счет уже идет на миллионы – а нас, Дингиров, только жалкая горстка…

 

У Энлиля, естественно, всегда и во всем был виноват Энки – и, каждый раз страдая от очередного похмелья, он против воли вспоминал ироничную усмешку своего мудрого и хитрого старшего брата, познавшего все тайны генетики и медицины, многих других наук, - и потому вечно взирающего на недалекого Нунамнира с плохо скрываемым презрением и высокомерием. Конечно же, столь гениальному медику и генетику, как братец Энки, ничего не стоило перехитрить Ниппурского владыку, нагло саботировать любой из его приказов (в том числе и приказ о полном уничтожении людей – даже если бы Кургаль его все-таки отдал). Пока что Энлиль не торопился отдавать подобный приказ (хотя, сказать по правде, ему очень хотелось одним махом, одним решительным ударом, раз и навсегда решить человеческий вопрос) – не торопился по той причине, что остро нуждался в рабах, обслуживающих нужды столицы. В идеале, он бы желал оставить у себя в Ниппуре лишь несколько тысяч черноголовых в качестве рабов, еще по паре тысяч – в других городах Месопотамии, находящихся под управлением лояльных ему Дингиров (ибо и там тоже должен кто-то пахать и сеять, чтоб сыновья Нанна и Нинурта могли собирать достаточно оброка, лучшая часть которого опять же оседала в столице). Поэтому на данный момент Энлиль предпочел бы не устраивать один великий человеческий геноцид, а регулярно проводить маленькие локальные геноцидики – чтоб не полностью искоренить род людской, а просто периодически сокращать и жестко контролировать его численность – и чтоб после каждой «большой чистки» немногочисленные выжившие людишки еще сильней трепетали пред своими могущественными бессмертными владыками. Чтоб не забывали, двуногие говорящие скоты, КТО истинный хозяин третьей планеты от Солнца!

 

Однако, коварный Энки был настроен решительно против – и, несмотря на долгие и настойчивые уговоры брата, категорически отказывался истреблять двуногих говорящих мартышек.

 

- Ну, сделай хоть одну эпидемию! – едва ли не умолял его Энлиль, - Тебе же, как медику и генетику, ничего не стоит создать новый штамм какого-нибудь смертоносного вируса, или ввести в их геном какой-то болезнетворный ген, чтоб они не так быстро плодились… Ты хоть посмотри, сколько их вокруг! Уже целые стада кочуют по Земле – он полярных ледников до экваториальных джунглей! Поразительно, как они ухитряются выживать и размножаться даже в самом суровом климате... Они ведь нас рано или поздно ЗАДАВЯТ ЧИСЛЕННОСТЬЮ!

 

- Нунамнир, тебе меня никогда не понять! – гордо и возмущенно возражало светило генетики, - Ты ведь всегда относился к ним, словно к обезьянам. И у тебя лишь один сугубо корыстный, эгоистический интерес: как бы заставить их эффективней работать, а, при малейшем непослушании, – карать. А вот для меня лулу – словно мои дети! Я создал их силой своего разума, своего творческого гения! И я искренне люблю их, как только может творец любить свое творение! Да, люблю, и считаю, что они ничем не хуже нас… И я за то, чтобы обучать и просвещать черноголовых, делиться с ними нашими знаниями. Мы, Дингиры, как высшая раса, должны взять на себя благородную миссию космических учителей и просветителей по отношению к нашим младшим братьям по разуму…

 

- Да чему их можно научить-то, кроме работы в шахтах, на рудниках, на стройках и в поле!? – искренне удивлялся Кургаль, - Они ж тупые! Двух слов связать не могут! Раздать им мотыги – и пусть землю пашут на моем участке! На более интеллектуальную деятельность они все равно не способны.

 

- Это ты так полагаешь, ибо никогда и не пытался заняться их просвещением… А я вот пытался – и вполне успешно, знаешь ли! Я создал у себя в Эриду экспериментальную эдуббу для самых одаренных лулу – и выяснил, что многие из них, при должном старании, вполне способны овладеть грамотой. И сейчас мы с Нисабой разрабатываем упрощенную систему письменности, предназначенную именно для черноголовых, чтоб они могли при помощи нее хотя бы составлять простейшие документы для бухгалтерской отчетности, - и, следует заметить, нами уже достигнуты определенные результаты… А, если их можно обучить чтению и письму на эмегире, то, значит – и многим другим наукам! И я все равно буду их учить, как бы ты этому не противился! А также – лечить и исцелять, защищать от твоего гнева… Я врач и ученый, лечение и просвещение – мой священный долг!

 

- Да ты хоть объясни толком, зачем оно тебе надо? – мучительно потирал лоб Нунамнир, пытаясь постичь логику старшего брата, - Зачем ты возишься с грязными полуобезьянами, тратишь на них целый океан Абзу своего драгоценного времени? Чего ты намереваешься достичь? Хочешь, чтоб гуруши Ануннакам на голову сели, работать на нас перестали и возмечтали сравняться с господами?..

 

- Я же говорю – тебе меня не понять… ты слишком далек от науки, слишком жесток, алчен, корыстен и эгоистичен! А я вот рассуждаю совсем иначе. Я верю в прогресс! Верю в гуманизм! Верю в общегуманоидные нравственные ценности…

 

- Какие такие «общегуманоидные нравственные ценности»? – переспрашивал озадаченный Энлиль, - Ты про секс и выпивку, что ли?.. Я, окромя секса и выпивки, других общегуманоидных нравственных ценностей что-то не знаю…

 

- Ибо по себе судишь, братец… - презрительно поджимал губы Эа, - Но, на самом деле, уверяю тебя, не все разумные гуманоиды ограничиваются лишь сексом и выпивкой!

 

- Нет, все! Хоть ты и не считаешь меня ровней себе – однако, не забывай, что я тоже телепат, как и каждый в нашей семье! И я тоже могу читать их мысли! И что-то я ни разу в мыслях ни одного гуруша ничего возвышенного и благородного не замечал. Они поголовно думают лишь о том, как бы откосить от работы, нажраться дармового пива, ухватить кусок мяса пожирней и затащить в укромное местечко какую-нибудь смазливую нгеме… Ну, еще, разумеется, о том, как бы набить кому-нибудь морду, свести давние счеты, отомстить за какую-то обиду… Ну, и о том, как бы заполучить побольше власти над другими черноголовыми, чтобы приблизиться к Ануннакам и занять должность привилегированного раба, которого будут почитать и бояться другие, обычные рабы…

 

- Повторяю: это все потому, что ты их не учишь ничему хорошему, не просвещаешь! – упорно стоял на своем Энки, - Они ежедневно видят перед глазами твой дурной пример – и неосознанно подражают твоему собственному поведению. Они – всего лишь твое собственное отражение, и нечего на зеркало пенять… А вот кабы они видели совсем другой, достойный для подражания образец – мудрого, доброго и справедливого Дингира, который искренне любит их и заботится о них – то изменились бы к лучшему! Примером надо воспитывать – собственным примером… Ибо я уверен, что эти существа, люди, способны на большее. И, если как следует заняться их просвещением, щедро делиться с ними нашими знаниями, то в будущем они, пожалуй, смогли бы сравняться с нами… и даже – превзойти нас! Скажи, ты никогда не задумывался о том, что когда-нибудь, через много тысячелетий, люди могут выйти в Космос?..

 

Энлиль в ужасе поперхнулся пивом, едва не расплескав содержимое своего золотого кубка:

 

- Чего!?.. Да ты думай, что говоришь, братец! Мы что ж, тогда, даже в Космосе от них не спрячемся!? Они и там нас тоже достанут!?..

 

- Как же ты все-таки к ним несправедлив… - укоризненно покачал головой генетик.

 

- Зато ты очень добренький и справедливенький! Спасаешь их от моего гнева… Тоже мне, спаситель выискался! Но я гарантирую тебе: ты очень пожалеешь о своей доброте и милосердии, когда люди убьют первого Ануннака! А они ведь рано или поздно прикончат кого-то из нас – я на сей счет даже не сомневаюсь!

 

- Да что ты говоришь! – теперь пришла Энкина очередь поперхнуться пивом, - Не клевещи на мое творение! Это совершенно исключено и невозможно! Чтоб лулу убили Дингира… тем более, доброго и справедливого Дингира, который их лечит и исцеляет, учит и просвещает, помогает и заботится… нет, я ни за что не поверю, что они способны на подобное зверство! Они же невинны, как дети, и мы – боги в их глазах… Они взирают на нас с таким обожанием, восхищением и благоговением… Наше слово – закон для них… Вот только я призываю быть милосердными и гуманными богами, не злоупотреблять властью, но использовать наши МЕ исключительно во благо…

 

- Поверь: вот именно такой бог в первую очередь от людей и пострадает – добрый, справедливый и милосердный спаситель! – злорадствовал Энлиль, которому все же в кои веки удалось смутить и уязвить своего высокомерного брата, - На его добро они ответят своим злом! Причем, убивать будут с такой изощренной жестокостью, которая тебе и не снилась даже в самых страшных ночных кошмарах! И, думаю, что этот медленно и мучительно умирающий от пыток Дингир перед смертью не раз вспомнит о том, как ты, Энки, призывал к великодушию, прощению и снисхождению… Пусть он в процессе казни поведает своим палачам про общегуманоидные нравственные ценности!

 

- Нет, я категорически не желаю слушать тот человеконенавистнический бред, что ты несешь! – возмущенный до глубины души Эа едва не зажимал себе уши, - Чтоб гуруши Ануннакам на голову сели?.. Чтоб люди поймали Ануннака, держали его в плену, подвергали пыткам и намеревались казнить?.. Чтоб замучили собственного бога до смерти?.. Нет, я ни за что не поверю! Только ты, безжалостный тиран, деспот, диктатор и насильник, мог до такого додуматься! Лишь в твоем извращенном мозгу могли зародиться столь жуткие фантазии! Не говори мне больше таких гадостей… я чужд твоей паранойи! Ты – по-прежнему такой же узуг («нечестивец», «преступник» - эмегир), как и в тот далекий день, когда пятьдесят старших Дингиров и семь богов-властителей судеб судили тебя во дворе Киура! Ничуть ты с тех пор не изменился! Развел у себя в Экуре самый настоящий эшдам и самое забубенное пьянство, - а потом удивляешься поведению людей, которым лично подаешь дурной пример. Я-то хоть своими исследованиями занимаюсь, открытия совершаю, науку вперед двигаю, в экспедиции к другим странам плаваю, несу свет цивилизации в Дильмун, Маган, Мелухху, Тукриш, Элам… А ты безвылазно сидишь у себя в столице на всем готовом, требуешь дань с других Дингиров и ничем больше не интересуешься, кроме пива, вина и женских половых органов! То за одним влагалищем гоняешься, то за другим…

 

- Ах, я, значит, по-твоему, узуг!? Я, значит, нечестивец!? Я, значит, в сплошной скверне живу!? Я, значит, утопаю в роскоши и разврате, а о простом народе не думаю!? – не сдавался «козел-вожак небес и земли», - Ну и пусть, братец! И, знаешь ли, мне очень нравится получать удовольствие от своего Энлильства и ни в чем себе не отказывать. Во-первых, едва я принял благодать верховной власти над планетой, как влагалища сами начали за мной гоняться! А, во-вторых, я хочу в оной, как ты говоришь, скверне, роскоши и разврате до самого конца прожить! До своего естественного конца, сколько мне там отмерено, как долго мои МЕ позволят… И, если уж мне все-таки суждено умереть, я бы лучше предпочел скончаться в собственной постели, от естественных биологических причин, чем от грязных богохульственных рук какого-нибудь гуруша! Не собираюсь я, в отличие от тебя, прогибаться под этих двуногих тварей, приближая неизбежную гибель… А на общегуманоидные нравственные ценности я плевать хотел с высокого зиккурата, со своего Экура!

 

***

Но, впрочем, мы несколько отвлеклись, черноголовые. Вернемся же опять к тому дню, когда батька Энлиль возлежал у себя в опочивальне с мокрым полотенцем на голове – и жестоко страдал от похмелья после вчерашних обильных возлияний. Думаю, что будет излишне подробно расписывать, до какой степени паршиво от себя чувствовал в тот момент. Голова Ниппурского владыки раскалывалась от дикой пронзительной боли и неимоверно кружилась, его изрядно тошнило, а во рту ощущалась противная сухость и кислый вкус прогорклого алкоголя – и это несмотря на то, что он тщательно прополоскал рот и почистил зубы. Хотя на столике возле его ложа стояли, заботливо приготовленные расторопными слугами, целые ряды кубков с чистой прохладной водой, кувшины с рассолом, и лежала целая груда дорогих инопланетных лекарств, – ничто из этих надежных, проверенных средств не помогало. Нунамнир периодически осушал то один, то другой кубок или кувшин – но все никак не мог утолить мучительную жажду, ибо буквально через пару минут проклятый сушняк возвращался вновь. Он с отвращением глотал горстями таблетки, растворял в воде нужные порошки – но обезболивающий эффект от них длился совсем недолго, и вскоре боль принимаясь терзать его с новой силой… Нет, все-таки алкоголизм неизлечим! Ни у людей, ни у бессмертных пришельцев.

 

- И здесь тоже Энки виноват! – злобно шипел страждущий Нунамнир, скрежеща зубами от мигрени, - Это по его милости я сейчас так мучаюсь! Он ведь наверняка знает какое-то секретное средство от похмелья (небось, уже давно синтезировал его в своей лаборатории) – но только со мной поделиться не торопится… Ведь сколько раз я ночи напролет пировал вместе с ним, и он выпивал ничуть не меньше меня! – и мне потом становилось плохо, а ему хоть бы что – с утра веселый и бодрый, кипящий энергией и полный сил, словно вообще ни к вину, не к пиву не прикасался… У меня башка трещит и рвота к горлу подкатывает – а он ни разу ни на мигрень, ни на тошноту не пожаловался! И как я его не уговаривал, как не просил поделиться надежным лекарством от похмелья – он ни в какую! Только лукаво ухмыляется и твердит свои обычные отговорки: «Да нет у меня никакого лекарства, братец! Просто у нас биохимия разная. Прими как должное, что моя печень крепче»… а я вот ему не верю! Он врет, зараза! Наверняка ведь уже давно изобрел и сам тайно принимает после каждой пьянки, – а мне специально не дает, чтоб я, «козел-вожак небес и земли», по утрам блевал! Месть жирного Нахаша…

 

Возможно, Энки и правда врал Энлилю насчет отсутствия у него подходящего лекарства от похмелья – но проверить степень его искренности было весьма затруднительно – ибо он, как самый сильный телепат в их Анунначьем роду, наловчился крепко блокировать свой разум от постороннего вторжения – и, чтоб прочесть его истинные мысли, пришлось бы немало постараться.

 

Зато другим своим уникальным средством Энки всегда щедро снабжал Энлиля – вот и сейчас на столике, среди вороха прочих лекарств, пилюль, ампул и порошков, лежали они, родимые, – МУЖСКИЕ ПРОТИВОЗАЧАТОЧНЫЕ ТАБЛЕТКИ. Надпись на их коробочке Нунамнир перечитывал бессчетное количество раз и мог бы с закрытыми глазами воспроизвести ее по памяти: «Принимать за семь минут до полового акта. Не влияют на потенцию. Временно лишают сперматозоиды оплодотворяющей способности». Этим наивысшим достижением Дингирской контрацептивной мысли Энки особенно гордился – ибо долго и старательно разрабатывал их оптимальную формулу, и, как и подобает истинному подвижнику науки, поначалу испытал новинку на себе, дабы окончательно убедиться в ее эффективности. Убедившись в надежности таблеток, он сам же разрекламировал их брату и буквально завалил ими, поставляя их в Ниппур в огромных количествах. Практический расчет Энки в данном случае лежал на поверхности и просматривался безо всякого труда: конечно же, ему было совершенно невыгодно дальнейшее размножение ненавистного соперника. Естественно, Эа стремился по возможности сократить число Нунамнировых потомков (потенциальных врагов и злейших конкурентов его собственных детей) – а оные возможности у него, как у ведущего медика и фармацевта, имелись в избытке.

 

- Кушай на здоровье, братец! – с надменной улыбкой вручил он Нунамниру упаковку чудодейственного снадобья, - Это, чтоб ты больше не размножался; чтоб таких, как ты, больше не было! И, на всякий случай, напоминаю тебе, как врач, что прерванный половой акт и совокупление в так называемые «безопасные» дни цикла – самый ненадежный метод предохранения… Уж лучше воспользуйся таблетками!

 

- Да разве я когда-либо прерывал половой акт!? Я всегда привык доводить дело до конца! – в тон ему, не менее надменно ответил Кургаль, - А за контрацептивы признателен – воистину, они мне весьма пригодятся! Вот уж удружил так удружил, братец, - век не забуду!

 

Хотя Энлиль мгновенно раскусил истинную подноготную «братской заботы» Энки, таблетки он принял с благодарностью – ибо они реально работали и за несколько тысячелетий еще ни разу не подвели его (уж что-что, а свое медицинское и фармацевтическое дело гениальный врач знал). По правде сказать, Ниппурский владыка и сам не очень-то горел жаждой размножения (хотя почти постоянно горел огнем похоти): на тот момент он уже сделался отцом двух сыновей и полагал, что их вполне достаточно для того, чтоб обеспечить нерушимую стабильность и преемственность собственной династии. И, к счастью, оба сына от двух главных жен полностью соответствовали его отцовским ожиданиям: если один из них, от пресвятой богородицы Нинлиль (светловолосый Нанна, прозванный Луноликим из-за своей утонченной красоты, подобной красоте ночного светила, холодной невозмутимости и спокойствия), был, что называется, «для мира», то другой, от пресвятой богородицы Нинхурсаг (мрачный и жестокий Нинурта, чьи волосы были черны, как битум, и в котором еще с юности обнаружился талант воителя и стратега) – что называется, «для войны». Нанна, далекий от военного дела, оказался крепким хозяйственником и эффективным администратором – он уже давно и успешно управлял городом Уром и заведовал крупным рогатым скотоводством, ежегодно поставляя в Ниппур сотни отборных племенных коров и телят; а Нинурта столь же успешно правил городом Лагашем, или Нгирсу, носил титул верховного главнокомандующего всех войск Месопотамии, дислоцированных в пограничном городе Кише, и еще один почетный титул, рекомый «Энгарзидд-Энлилла» - сиречь, «истинный агроном Энлиля», ибо именно его ном являлся главным поставщиком ячменя. Нинурта, выдающийся полководец, когда-то провернувший блестящую операцию по поимке и устранению мятежного астронавигатора Анзу, посмевшего украсть у Энлиля Таблицы Судеб, сколотить банду сторонников и укрыться с ними в неприступных горах, планируя дерзкое нападение на Эдин… Нинурта, без промаха стреляющий из Шарура – своего верного энергетического оружия, виртуозно владеющий всеми приемами как ближнего, так и дальнего боя, и лихо выделывающий фигуры высшего пилотажа на своем сверхзвуковом истребителе, что также звался «Черный Зу», и на фюзеляже которого, после победоносного устранения главаря мятежников, теперь красовался герб в виде хищной птицы со львиной головой и распростертыми крыльями… Нинурта, имеющий незыблемый авторитет в армии, и способный быть не только преданным союзником, но и потенциальной угрозой для собственного родителя… Не стоит удивляться тому, что после стольких славных деяний Нинурты Энлиль принял окончательное решение отныне не размножаться. Он, конечно же, щедро вознаградил сына госпожи Нинхурсаг за ратные подвиги, пожаловав ему еще больше земель, рабов, почестей и привилегий, и очередную прекрасную наложницу для его гиппара; но впредь категорически не желал производить на свет таких сыновей. И у Ниппурского владыки ничуть не отлегло от сердца после устранения полевого командира и террориста Анзу, когда-то взорвавшего радары комплекса Дуранки (центра дальней космической связи) – ибо он моментально осознал, что новая (и, вполне возможно, более страшная опасность) теперь исходит от самого непобедимого Нингирсу. Уж слишком запомнилось ему свирепое выражение лица Нинурты, когда тот приволок поверженного террориста к подножию отцовского трона – и, по единодушному приговору Ануннаков, хладнокровно пристрелил его на глазах присутствующих, прямо в тронном зале. Завести себе на погибель еще одного Нинурту?.. Ну, уж нет – пожалуй, Месопотамии вполне достаточно ОДНОГО бога войны!

 

Однако, как бы не предохранялся Энлиль от нового зачатия, он все же недооценил могущество великого и ужасного Закона Подлости, которого в нашей Галактике, как известно, еще никто не отменял, – и перед которым беззащитны даже благородные Ануннаки. Около четырнадцати лет назад все же вышла у него осечка: имел он близость со своей главной супругой, госпожой Нинлиль, - и, как сказано в великой эпической поэме:

 

Он целовал ее, он ласкал ее,

Фаллос вздымая, ее обнимал,

Радость сердца, семя блаженства излил в ее утробу, -

 

- а противозачаточную таблетку принять забыл, алкоголик старый! (ибо, как я уже подчеркивала выше, хронический алкоголизм неизлечим даже у бессмертных пришельцев – и он порой изрядно отшибает память даже им) Или жена показалась ему уже слишком старой для беременности, уже вышедшей из детородного возраста, - и он махнул рукой на контрацепцию, решив, что и так обойдется… Увы, на сей раз не обошлось: одному божественному сперматозоиду все же удалось успешно выполнить свою оплодотворяющую миссию – причем, им оказался сперматозоид с Y-хромосомой. И вот результат: через девять месяцев госпожа Нинлиль «осчастливила» Ниппурского владыку рождением третьего сына. Нунамнир получил незабываемый шок в тот момент, когда она впервые сообщила ему о своем интересном положении, – но с отчаянием обреченного до конца надеялся, что в медицинские тесты и анализы закралась какая-то чудовищная ошибка, и на сей раз получится хотя бы девочка… Однако, его тщетные надежды пошли прахом: ибо развитая Дингирская медицина позволяет безошибочно определить пол плода буквально в первые минуты после зачатия: и плод опять оказался мальчиком! В тот черный день Нунамнир поседел от горя и страха – и с тех пор ему приходилось старательно закрашивать седину хной, имитируя естественный цвет своих некогда огненно-рыжих волос…

 

Вот так по-разному, при совершенно несхожих обстоятельствах, появись на свет два сына госпожи Нинлиль: если зачатию старшего, Нанны, посвящена целая поэма, рекомая «Как размножаются Ануннаки, или Женитьба Энлиля» (где подробно описывается, как его за изнасилование судили и едва не сделали ему импичмент, отправив в ссылку в Нижний Мир, а заканчивается все равно гимном в его честь), то младший появился по гораздо более прозаической причине: из-за того, что пьяный батька тупо забыл принять противозачаточную таблетку. И, главное, Энки-то здесь не обвинишь!..

 

- Откуда же у тебя третий взялся? – по своему обыкновению, ехидно поинтересовался Энки, узнав, что Ниппурская богородица вновь готовится стать матерью, - Ты же, братец, вроде как не планировал заводить новых детей?..

 

- Не так важно, откуда он взялся, как то, зачем я ТУДА полез! – уходя с горя в очередной запой, буркнул мрачный Нунамнир.

 

Как известно, в результате несоблюдения техники безопасности человек (или Ануннак) может не только погибнуть – но и родиться (что для многих, согласитесь, гораздо хуже). С тех пор бедный Энлиль, естественно, удвоил, утроил и даже ушестидесятерил свои меры по контрацепции – и впал в такую лютую паранойю, что боялся даже взглянуть на красивую женщину, не приняв заблаговременно Энкин препарат. Он хорошо знал свой организм – знал, как быстро заводится и возбуждается при виде любой красавицы – и почти моментально переходит сразу к делу, не привыкший встречать от женщин ни малейшего сопротивления. Да и какая из них посмела бы воспротивиться ему, верховному владыке планеты?.. Напротив, нет в стране Ки-Энгир таких девушек, которые бы не мечтали заполучить высокий статус его наложницы! (что гарантирует сытую и безбедную жизнь за казенный счет – ведь наложниц-то содержать надо, и хорошо содержать, чтоб их хили («сексуальная привлекательность» по-эмегирски) не увядала) Да все мало-мальски соображающие девицы сами вечно пытаются его соблазнить, демонстрируют ему свои прелести, наперебой лезут к нему в постель – и как тут устоишь, при таком-то искушении?.. Поэтому, отныне он постоянно носил спасительные таблетки с собой – и старался без них не покидать стен Экура. А то мало ли что может случиться? Вдруг приглянется ему какая-нибудь обольстительная каркидда в каком-нибудь эшдаме – захочет повелитель с ней поближе познакомиться, и приятное мимолетное знакомство вскоре выльется в рождение ЧЕТВЕРТОГО принца… При сих ужасных мыслях рвотные спазмы еще сильней сотрясали иссохшую гортань Энлилеву, и чело «козла-вожака небес и земли» покрывалось ледяной трусливой испариной. Отплевываясь и фыркая, он мучительно пил воду, пытаясь стряхнуть жуткое наваждение. Нет, только не четвертый! Четвертого сына он точно не переживет. Ему троих более чем достаточно.

 

Если какой-нибудь короткоживущий человеческий правитель почти всегда рад рождению очередного отпрыска (который станет надежной опорой в старости, унаследует его имение после смерти и впоследствии будет приносить обильные жертвы на родительской могиле, усердно поминая предков), то у благородных господ-Ануннаков дело обстоит совсем иначе. Будучи фактически бессмертными существами, пришельцы вынуждены жестко контролировать свою численность, дабы она не достигла той критической отметки, когда на всех не хватит ресурсов. Ибо, как известно, ресурсы любой колонии, даже на самой богатой планете, увы, ограничены, а Ануннаки – создания алчные, эгоистичные, и не склонные делиться с сородичами. И развитие их биотехнологической, помешанной на евгенике цивилизации пошло таким путем, что упор делается на КАЧЕСТВО, а не на КОЛИЧЕСТВО особей. И каждый здравомыслящий Дингир прекрасно понимает прописную истину: их не должно становиться слишком много. Пожалуй, нескольких сотен потомков Ану вполне достаточно (плюс пару десятков тысяч Игигов – обслуживающего персонала). И, хоть батька Энлиль никогда не блистал особым здравомыслием, но естественный инстинкт выживания и сохранения своей власти имелся даже у него…

 

Самый младший из принцев больше всех уродился похожим на отца – причем, не только внешне (он единственный отличался рыжими волосами), но также и многими чертами характера. Уже сейчас, в нежном тринадцатилетнем возрасте, в нем чувствовался Энлильский темперамент – точно такая же страстность, горячность и вспыльчивость, вечная агрессия, неистребимая жажда противоборства, плюс несгибаемое упрямство, несокрушимая воля, стремление всегда настаивать на своем и не считаться с мнением окружающих. Чутье подсказывало батьке, что в будущем сей рыжий теленок принесет ему еще немало проблем (пожалуй, даже больше, чем Нинурта) – ибо слишком уж неуправляемым и непредсказуемым он был и почти не поддавался контролю. Как и отец, он тоже совершенно не умел держать себя в руках, легко воспламеняясь эмоциями – особенно яростью и злостью. Гордый и дерзкий, неимоверно ревнивый, завистливый и мстительный, никогда не забывающий причиненных ему обид… Похоже, в стенах Экура подрастал второй бог войны? Энлиль подозревал, что в будущем он мог бы действовать очень жестоко… И, пожалуй, именно он, младший рыжий, более двух других подходил на роль потенциального узурпатора и грядущего отцеубийцы.

 

К тому же, не обошлось здесь и без типичной мужской ревности и зависти: ибо долгое время Нунамнир по праву считался красивейшим представителем Дингирской расы, и, естественно, ни с кем не хотел делить свое первенство. И, если на момент рождения старших сыновей он был еще молод, могуч и полон сил, то к рождению младшего уже заметно сдал, - словно неожиданное появление третьего отпрыска ознаменовало и ускорило его неизбежный закат. И, как ни старался Ниппурский владыка удержать ускользающую молодость – но преклонные годы и беспробудное многолетнее (я бы даже сказала – многотысячелетнее) пьянство все же брало свое. Все больше и больше бросались в глаза необратимые возрастные изменения его внешности, все медленней протекали процессы регенерации органов и тканей, все глубже прорезывались морщины, от которых уже не спасала ни умело наложенная косметика, ни даже ухищрения пластической хирургии… Ибо, хоть Дингиры и считаются бессмертными, но даже их бессмертие – лишь относительно, а отнюдь не абсолютно. Просто – очень долгий (запредельно долгий по земным меркам) срок жизни, обеспеченный инопланетной генной инженерией. Но рано или поздно и он тоже подойдет к концу – как бы сейчас не гнал от себя Энлиль мрачные мысли… Ибо никакому дряхлеющему Ануннаку, разумеется, не будет приятно наблюдать, как совсем рядом, под одной крышей с ним, подрастает другой Ануннак, его будущий конкурент и соперник, – совсем еще юный, чья чистая, свежая, нежная и невинная красота, напротив, расцветает день ото дня… Хоть принцу Гуанне исполнилось только тринадцать, уже все в его облике ярко свидетельствовало о том, что в скором времени он превратится в очень красивого юношу. И, каждый раз созерцая в зеркале свой царственный лик – отекший, оплывший, обрюзгший, с дряблой морщинистой кожей, выраженными носогубными складками, пятнами возрастной пигментации, красными сосудистыми «звездочками» и глубоко запавшими глазами, хмуро глядящими из-под тяжелых набрякших век, батька Энлиль поневоле сравнивал себя с младшим сыном, столь похожим и одновременно непохожим на него, – и бормотал сквозь зубы проклятия:

 

- Он словно пьет мою кровь, ест мою печень, вгрызается в мое сердце… Словно с каждым годом отнимает, присваивает себе мои лучшие МЕ, оставляя взамен лишь пустую, отжившую свое оболочку… Словно в миг его зачатия все лучшее из меня разом перешло к нему, а мне осталось лишь это уродство и убожество… Тьфу!

 

Он тут же вспоминал о своей обострившейся гипертонии, о проблемах с сердцем, сосудами, суставами, позвоночником, желудком и поджелудочной, и даже (страшно сказать!) о простатите (который особенно тщательно скрывал). Угрюмого владыку посещали неизбежные мысли о том, что все данные старческие немощи уже вряд ли когда-нибудь его оставят – а, напротив, с каждым новым Прецессионным циклом будут лишь развиваться и прогрессировать, пока передовое Дингирское лечение окончательно перестанет давать эффект. А там уже, глядишь, совсем недалеко до склероза, маразма, паралича и (самое ужасное для Ануннака!) даже импотенции… И, хоть сейчас мужская сила еще не покинула Энлильские чресла, как сбежавший на волю осел, но вот неземная красота его царственного лика уже безвозвратно померкла и увяла. И, сколько бы не твердил ему подобострастный Нуску: «Не печалься, повелитель! Ты прекрасен, спору нет!», как бы не льстили бесчисленные наложницы, толпами лезущие к нему в постель: «О, господин! Когда ты вздымаешь свой могучий фаллос, твоя страсть подобна похоти дикого быка! Воистину, стать твоей телкой – великая честь для меня!», но лишь зеркало говорило суровую и беспощадную правду. А правда сия заключалась в том, что лучшие Энлильские годы уже остались далеко позади; и тот изрядно потасканный, обрюзгший, морщинистый, с испитой багровой физиономией тип, что мрачно взирал на него из полированной поверхности, уже вряд ли оправдывал свое изначальное имя – Нунамнир, что, как известно, на эмегире означает «могучий муж». Да и прежнее прозвище «Игикуг» («ясноглазый» или «светлоокий» в переводе с эмегира) уже тоже звучало как насмешка – ибо вечно красные от ежедневных пьянок глаза никто бы уже не назвал «ясными». Да и выцвели они с возрастом, утратили значительную часть своей окраски, превратившись из пронзительно-синих, лазуритовых, в бледно-серые… А по причине усиливающихся болей в спине и пояснице повелителю с каждым годом становилось все трудней и трудней держать прямую осанку, столь важную для гордого Ануннака, – и владыка все больше горбился и сутулился, страдая от своего огромного роста, не очень-то совместимого с земной гравитацией. Все чаще и чаще ему приходилось для равновесия опираться на посох, - так что, еще один его постоянный эпитет, «Кургаль» («высокая гора» по-эмегирски) тоже оказывался под вопросом…

 

Если невозмутимый Энки воспринимал собственное старение с хладнокровным спокойствием истинного мудреца, то его сводный брат категорически не желал мириться с неизбежным. Таки да – глава инопланетных захватчиков панически боялся дряхлости и смерти! Он мечтал навеки остаться тем пылким юношей, что когда-то повстречал юную Дингирсаль (будущую госпожу Нинлиль), свершающую омовение в потоке Нинбирду; тем юношей, которого в незапамятную эпоху, на заре колонизации, судили за изнасилование. Но, увы, даже богам и высокоразвитым инопланетянам не дано остановить неумолимый ход времени – ибо во Вселенной существует лишь относительное бессмертие, а абсолютного пока что еще никому не удавалось достичь. А Энлиль прожил на свете уже немало 3600-летних циклов…

 

- Лучше бы меня второй раз за изнасилование судили! – в сердцах шептал он, глядя в ненавистное отражение, - Лучше бы опять подвергли импичменту и сослали в Нижний Мир! Суд, наказание и ссылку и то было легче вытерпеть, чем эти ужасные морщины, и гипертонию, и простатит! Где моя ушедшая молодость, где моя свежесть?..

 

Еще одна «головная боль», напрямую связанная с младшеньким, заключалась в том, что батька решительно не знал, какую судьбу ему определить и на какую должность назначить, когда тот вырастет, пройдет положенные инициации и достигнет совершеннолетия. К огромной досаде повелителя, вся Ки-Энгир, «страна надсмотрщиков» или «страна небесных властителей», была уже давным-давно измерена и поделена на административные единицы, каждой из которых заведовал лояльный ему бог, платящий в весеннем месяце Баразаггар ежегодную дань Ниппуру. Дингирская колония в Месопотамии существенно уступала по размерам аналогичному инопланетному поселению в долине великой Африканской реки Хапи, да и по ресурсам проигрывала стране Та-Кемет. Судите сами, черноголовые: в Уре правил Нанна; в Лагаше, или Нгирсу – Нингирсу; стратегический пограничный ном Киш, где размещались основные военные силы Месопотамии, тоже контролировал Нинурта (под именем Забабы на до-эмегирском диалекте местных племен); ном Сиппар принадлежал Уту; ном Урук – Инанне; ном Умма – Шаре; ном Бад-Тибира – Лулалю; ном Иссин – госпоже Ниниссине, наложнице самого господина Ану; номы Адаб и Шуруппак – пресвятой богородице Нинхурсаг; номы Куту и Ларак – Нергалу (известному также под именем Пабильсаг, что значит «Стрелец», «Лучник» или «Защитник»); а ном Эреду – проклятому, ненавистному, но жизненно необходимому Энки… И все! – с юга страну Ки-Энгир омывали воды залива, а дальше на север, восток и запад простирались дикие, необработанные земли, куда еще не дошла поступь Дингирской цивилизации, где бродили вольные охотники-собиратели и кочевники со своими стадами, не строящие городов и не знающие величайшего, дарованного инопланетянами блага – ирригационного земледелия. И возвести там очередной город, прорыть вокруг него достаточно каналов, чтоб интегрировать новый вассальный удел в общемесопотамскую феодальную инфраструктуру было не так-то просто, а, главное – слишком дорого и энергозатратно, чтоб Энлиль всерьез задумывался над подобными перспективами. Ему было очевидно то, что юный принц ОПОЗДАЛ РОДИТЬСЯ – и потому ему, в отличие от старших братьев, вряд ли светит престижная должность номарха-губернатора. Ибо территория плодородного Эдина, зажатая между четырех рек и сплошь изрезанная, словно кровеносными сосудами, разветвленной сетью ирригационных каналов, в сущности, не столь уж и велика, и ее нельзя перекраивать до бесконечности, сокращая границы соседних номов для того, чтоб кое-как втиснуть между ними еще один… Нет, это было бы слишком много чести для маленького рыжего мерзавца! Пусть пока довольствуется тем, что есть: пусть тоже учится военному делу, если имеет склонность к оному занятию, – чтоб его, подобно Нинурте, тоже можно было потом использовать для подавления восстаний, борьбы с мятежниками и прочих миротворческих операций. Но надо сразу же, еще с детства, показать дерзкому мальчишке его законное место в Дингирском пантеоне (в самых нижних и последних рядах пантеона), чтоб он не забывал о субординации, об уважении к старшим, и не смел претендовать на большее, – а, следовательно, обращаться с ним построже, не делать ему никаких поблажек и приучить к покорному и безоговорочному выполнению отцовских приказов. Не давать ему под командование больших воинских подразделений (личной дружины в несколько десятков Игигов для младшего принца вполне достаточно), не давать особых ресурсов (выделить пару дисколетов и воздушных кораблей поменьше, каких не жалко, – и пусть на них летает, и там же проводит дни и ночи – ибо современная система жизнеобеспечения вполне позволяет круглосуточно жить в воздухе), а на землю спускается лишь для того, чтоб получить очередной приказ Нунамнира – или же отчитаться перед отцом о выполненном задании. Пожалуй, не имея достаточного количества ресурсов, он вряд ли затеет собственный мятеж или государственный переворот – и даже может оказаться весьма полезен, если умело направлять его боевую ярость на врагов Энлильской власти…

 

Храбрый и победоносный Нинурта тоже, естественно, не пришел в восторг от появления третьего брата (ибо предпочел бы по-прежнему оставаться единственным богом войны – и не нуждался ни в каких конкурентах на ратном поприще), но вот Нанна, к немалому удивлению Нунамнира, отреагировал совсем иначе – и был, казалось, единственным Ануннаком, кого искренне обрадовало рождение маленького принца. Он моментально проникся к мальчишке трогательной нежностью, окружил его неимоверной заботой, баловал на порядок сильнее, чем своих собственных детей (уже взрослых близнецов Уту и Нинни) и буквально заваливал подарками, когда приезжал из Ура. Как ни силился «козел-вожак небес и земли» разгадать тайну странной привязанности старшего брата к младшему – но понять логику Нанны так и не сумел… Луноликий лишь мило улыбался на его вопросы – и с неизменной почтительностью отвечал:

 

- Как же я могу его не любить, повелитель?.. Ведь он – мой ближайший родственник, кровный брат не только по батюшке, но и по матушке! А что для нас, Дингиров, может быть священней родственных уз? Не зря же мудрые говорят: «Дружба длится день, а родство длится вечно!»

 

И еще:

 

- С Нинуртой-то мы ровесники, и он не нуждается в моей помощи, ибо, как взрослый муж, прекрасно способен позаботиться о себе и сам. Но дитя-Дингиртур, еще не достигшее совершеннолетия, столь нежно, невинно и беззащитно, что я считаю своим долгом принять посильное участие в его воспитании и, по возможности, оградить его от жизненных бед. Он напоминает мне новорожденного теленка, что едва появился на свет в священном гиппаре и делает свои первые шаги на тонких, неуверенных ножках… Разве я могу не приласкать милого детеныша, не подтолкнуть его к материнскому вымени?.. Воистину, печень моя радуется при виде его, и сердце умиляется!

 

И еще:

 

- К тому же, отче, мне очень жаль маленького… ведь у него эти ужасные припадки. Я даже в какой-то мере ощущаю себя перед ним виноватым – у меня-то никакой болезни нет!

 

В общем, подружились два принца… подружились до того крепко, что Син ласково именовал юного брата «даму» («дитя мое» по-эмегирски), и даже – «даму-киаги» (сиречь, «возлюбленное дитя»), а тот Сина – Нанна-шешгаль («мой старший брат Нанна»). Энлиль же, которого каждый раз передергивало при виде их телячьих нежностей, звал рыжего отпрыска не иначе, как негодным мальчишкой, мелким мерзавцем, придурком и гаденышем, ибо возненавидел его еще в утробе богоматери. А многочисленные слуги и рабы, приставленных к священной особе принца с первого дня его жизни, величали его просто – «молодой господин». Официально же третий сын получил имя Гуанна, что, как известно, на эмегире означает «небесный бык», - хотя в настоящего быка ему еще только предстояло вырасти. Пока что он был не более, чем Гутур – «бык-дитя», строптивый теленок, который еще не отрастил рогов на тиаре, но уже вовсю пробовал бодаться…

 

…Предаваясь столь мрачным и невеселым мыслям, страдающий от похмелья Энлиль вскоре пришел к закономерному выводу: есть лишь единственный способ облегчить свое плачевное состояние – срочно сорвать на ком-то злость. Старый, надежный и проверенный метод, который еще ни разу его не подводил… Вот только на кого же разгневаться? – ибо, как я подчеркивала выше, вся многочисленная прислуга в ужасе попряталась по укромным уголкам Экура и тихо сидела в своих убежищах, не смея даже пикнуть. К чему бы такому придраться, чтоб на законных основаниях наорать, ударить, унизить? – вроде бы совершенно не к чему, ибо в комнате царит идеальный порядок, чистота, прохлада и тишина, все необходимые лекарства, рассол и холодная вода – в достаточном количестве и на расстоянии вытянутой руки… Нунамнир недолго подумал – а затем нажал на кнопку переговорного устройства, вызывая дежурного суккаля; а, когда секретарь ему ответил, поинтересовался, не являлись ли в приемную какие-либо посетители и/или просители, взыскующие его державной милости. Суккаль подобострастно доложил, что да, только что заходил уммиа Мульхенгаль – «отец эдуббы», где учится юный принц Гуанна. Причем, пожилой учитель, обычно сдержанный и немногословный, на сей раз просто кипел от бешенства – и требовал немедленной аудиенции у повелителя, размахивая своей почему-то перебинтованной правой рукой… Но, разумеется, преданный Энлильский раб отправил учителя обратно, заявив, что господин почивает и строго велел не беспокоить; и уммиа, изрыгая проклятия, ушел.

 

- Давно ли ушел? – нахмурился Нунамнир, сразу почуяв неладное.

 

- Совсем недавно, господин… буквально пару минут назад.

 

- Срочно догнать и вернуть в приемную! Скажи, пускай подождет – сейчас я выйду к нему и расспрошу, в чем дело…

 

- Слушаюсь и повинуюсь!

 

Затем «козел-вожак небес и земли» нажал на другую кнопку коммуникатора внутри-Экурной связи, вызывая слугу, заведующего его гардеробом, – и велел немедленно подавать одежду. Ибо инстинкт мгновенно и безошибочно подсказал ему, что Мульхенгаль приходил отнюдь не для того, чтоб просто выразить Ниппурскому владыке свои верноподданнические чувства… он явно собирался пожаловаться на своего главного ученика – на младшего Энлильского сына!

 

***

Через полчаса, худо-бедно приведя себя в надлежащий вид, наскоро ополоснувшись водой, кое-как напялив тунику и завернувшись в мантию-ламахушшум (традиционное церемониальное одеяние знатных совершеннолетних Дингирских мужчин, весьма напоминающее Римскую тогу), мрачный, словно грозовая туча, Кургаль восседал на троне в малом зале для аудиенций – и, буравя «отца эдуббы» тяжелым взглядом своих покрасневших глаз из-под опухших век, выслушивал его претензии. Склонившись в почтительном поклоне, уммиа Мульхенгаль протянул к лику повелителя свою раненую правую руку – и начал разматывать бинты.

 

- Взываю к твоей милости, господин! – жалобным, заискивающим голосом простонал он, - Посмотри, что сделал со мной дерзкий, непокорный мальчишка, сколь тяжкое увечье нанес мне! Это ведь ожог второй степени! Я только что из медпункта – рану едва успели обработать…

 

- И как же это он ухитрился? – все более наливаясь бычьей яростью, нахмурился Ниппурский владыка. Он удивленно уставился на пострадавшую десницу учителя, что и впрямь выглядела плачевно – ибо обгоревшая кожа почернела, едва не обуглилась, и покрылась вздувшимися волдырями, откуда сочилась темная сукровица, - Как ему удалось обжечь тебя?

 

- Он меня электричеством ударил!

 

- ???.. Чего!?.. ЭЛЕКТРИЧЕСТВОМ!?..

 

- Да… я взял принца за плечо, намереваясь призвать к послушанию. И вдруг ощутил сильнейший удар током – как будто в мою ладонь молния шарахнула! Или будто случайно задел рукой за оголенные провода… Господин, я требую справедливости и компенсации за причиненный ущерб! И, если у твоего сына столь необычные способности, ему бы не мешало сперва научиться их контролировать…

 

Энлиль, с жутким, багровым от гнева лицом медленно приподнялся с трона. Воистину, на него было страшно взирать в тот драматический момент! Крепко стиснув рукоять богато украшенной плети, которую всегда носил при себе, он медленно процедил учителю:

 

- Я понял тебя, уммиа. Ступай обратно к суккалю – скажи, что я велел принести тебе вдоволь пива и угощения. Потом, если хочешь, тебя осмотрит еще и мой придворный врач. Обещаю, что ты получишь компенсацию. А с негодным мальчишкой я сейчас пойду разберусь… лично!

 

В тот день третий сын открылся для отца с еще одной, совершенно неожиданной стороны – и до Нунамнира таки дошло, что тяжелый характер принца и его регулярные эпилептические припадки – не самое страшная проблема, связанная с ним. Оказывается, он еще и электричеством повелевает, поражая молнией своих врагов! Генетическая мутация, что ли?.. Живое энергетическое оружие?.. Идеальная боевая машина для убийств?.. Вот ведь, до чего интересные МЕ ему достались! Разумеется, Ниппурскому владыке требовалось определенное время, чтоб как следует осмыслить необычный дар своего младшего потомка; но в тот миг он был, повторяю, слишком зол, чтоб трезво соображать и делать далеко идущие выводы. Он даже не вспомнил о таких тревожных признаках, как подозрительно частый отказ и поломка электроники в присутствии дерзкого подростка, или странная зависимость его настроения от погоды… (или, наоборот – погоды от его настроения?) Не помня себя от гнева, бог-отец немедленно бросился на поиски бога-сына.

 

Тут я вновь должна сделать лирическое отступление, дабы подробней поведать об эдуббе, где учился юный Гутур. Разумеется, она не являлась простой эдуббой для черноголовых, созданной впоследствии по инициативе великого просветителя Энки – эдаким профессионально-техническим училищем для низшей расы, выпускающим кадры писцов, счетоводов, агрономов, бухгалтеров, архивных работников и прочих необходимых для аграрной цивилизации специалистов. Конечно же, это было привилегированное закрытое учебное заведение для избранных, для аристократов, где, помимо самого принца, обреталась еще дюжина мальчишек-ровесников из Дингирских и полу-Дингирских семей, обязанных составлять ему компанию. Так как каждому ребенку, естественно, необходимы друзья-сверстники для игр и детских забав, еще до рождения Гуанны по приказу Энлиля в Ниппур съехались те немногие Дингирские и полу-Дингирские семьи, которые тоже имели сыновей его возраста, либо как раз собирались их завести. Иные супружеские пары даже прибегли к срочному запланированному зачатию, дабы заполучить сына, который потом мог стать товарищем и приближенным нового принца – и, следовательно, сделать неплохую карьеру в его дружине. Но все равно, мальчиков в итоге оказалось совсем немного: ибо, как и подобает столь долгоживущим существам, Дингиры размножаются чрезвычайно медленно, их численность довольно невелика, и дети появляются редко. Кое-как набралась дюжина (еще одно священное Дингирское число!), состоящая из потомков простых астронавтов-колонистов, воинов, рабочих, инженеров-строителей, шахтеров-золотодобытчиков и прочих Игигов. Теперь же, благодаря внезапному рождению третьего Энлильского сына, иным юным Игигам выпал шанс расти вместе с ним, получить хорошее образование, а в будущем – летать на его кораблях, сражаться с ним бок-о-бок, прислуживать в его свите, занимать придворные должности (если он когда-либо обзаведется собственным двором). Завидная карьера по меркам инопланетных захватчиков!..

 

Еще читателя может удивить, что, помимо Дингирских, я упомянула еще и полу-Дингирские семьи – то есть, гибридные, появившиеся в результате смешанных браков пришельцев с дочерьми человеческими. «Но как это возможно?» - наверняка удивится какой-нибудь особо взыскательный черноголовый, - «Разве Дингиры и люди могут скрещиваться и производить совместное потомство? Да и потом, зачем благородным господам инопланетянам интересоваться неказистыми земными бабами? Неужто им своих женщин не хватало?..»

 

Уверяю вас, друзья мои, что в ту далекую эпоху, о которой я веду речь (а дело-то происходило задолго до Потопа), скрещивание пришельцев с людишками было вполне возможно – и даже случалось не столь уж редко. Я даже готова описать вам примерные обстоятельства, способствующие столь близкому контакту и взаимопроникновению двух рас. К примеру, одним из учеников эдуббы оказался ровесник принца, мальчик по имени Бильгадаму, о котором с презрением говорили, что он – сын простого бедного геолога-золотодобытчика, прижитый от дикой лулусаль. И другие ученики часто дразнили его:

 

- Ублюдок! Расово неполноценный недо-Дингир! Ты – порождение грязной нгеме, двуногой говорящей обезьяны! И как только твоему папеньке было не противно спать с ней… Он бы еще с мартышкой из «большого дома музыки» переспал!

 

- Неправда! Она – не простая нгеме, а лугальская дочь! – отчаянно защищал полукровка свою родительницу, - Ее отец, мой дед по матушке, был храбрым лугалем своего племени!

 

- Слыхали мы про их племя – точнее, стадо… Они мало чем отличаются от скотов. Жрут сырое мясо, живут в закопченных пещерах без удобств, никогда не моются, кишат паразитами, одеваются в звериные шкуры… Они всем стадом в одну пещеру забились, где одновременно и гадят, и глодают кости после охоты, и спят, и сношаются, и рожают детей, и подыхают от старости и многочисленных заразных болезней; и мне страшно представить, как там воняет! Ни ткать, ни прясть не умеют, ни пахать, ни сеять ячмень, ни печь хлеб, ни металл выплавлять, ни кирпичи из глины лепить, ни нормальных домов строить…

 

- Теперь уже умеют, умеют! Мой батюшка их научил…

 

О рождении Бильгадаму рассказывали следующее: что его земная мать происходит из настолько отдаленного и отсталого племени, что они не знают ни земледелия, ни скотоводства, ни ремесел, и с каменными топорами гоняются за стадами мамонтов. Однажды, дескать, узрели охотники оного племени чудо чудное и диво дивное: в небесах, прямо по направлению к их стойбищу, величественно двигалась огромная армада неопознанных летающих объектов. Заметив, что объекты снижаются, и из них выходят прекрасные гуманоиды в сияющих одеждах и с лучевым оружием в руках, перепуганные люди бросились к своему вождю, в ужасе вопрошая его, что делать: бежать, прятаться или принять неравный бой?.. А вождь, надо отдать ему должное, соображал на удивление хорошо. Будучи необразованным, невежественным, ни разу не грамотным дикарем, он, тем не менее, сразу смекнул, как следует себя вести при встрече с космическими пришельцами: и, вместо того, чтоб выставить против передового разведывательного отряда Игигов ничтожную горстку своих воинов, вооруженных жалкими топорами и копьями, поступил гораздо умнее. Первобытный «лугаль» подозвал к себе самую симпатичную из дочерей, обрядил ее в лучшие шкуры, дал ей в руки кусок мяса пожирнее, связку вяленой рыбы и еще кой-какое нехитрое угощение – а затем вытолкнул плачущую девушку навстречу инопланетным захватчикам… Расчет хитрого и дальновидного троглодита полностью оправдался: посланцы небес не тронули трясущуюся от ужаса девушку, благосклонно приняли угощение и даже наделили ее ответным даром: платьем из тонкого полотна и целой россыпью разноцветных стеклянных бус (невиданной, фантастической роскошью по меркам пещерных жителей). Потом щедро вознаградили и вождя (за сообразительность и смекалку) и вполне поладили с землянами, с которыми им теперь предстояло жить по соседству, ибо Игиги вознамерились разбить неподалеку свой лагерь. Воодушевленная шикарными подарками богов, юная дикарка моментально осмелела – и потом, даже без всяких понуканий со стороны отца, уже сама вызывалась сбегать к небесным господам, предложить им жертвенной пищи и спросить: не нужно ли чего? Вскоре господа объяснили, что им нужнее всего женщины, ибо в составе экспедиции только мужчины; и радостная дочь вождя, вместе с еще несколькими наиболее красивыми подругами, переселились в качестве жен в лагерь пришельцев, поражавший их скудное воображение своими внеземными технологическими чудесами: электрическими генераторами, кондиционерами и климат-контролем, автономными системами отопления и водонагревания, медицинскими отсеками с регенерационными камерами, и удобными, светлыми, чистыми и просторными домами, так не похожими на прокопченные сырые стены родной пещеры… В одном из таких домов, наскоро построенных Игигами-золоторазведчиками геологической экспедиции, впоследствии и был зачат мальчик, получивший от отца гордое имя Бильгадаму – что в переводе с эмегира означает «сын героя» или «потомок славного предка» (ибо отец, разумеется, не знал, как сложится дальнейшая судьба его отпрыска, но очень хотел, чтоб тот никогда не забывал о своем благородном, наполовину инопланетном, происхождении). К счастью, Бильгадаму в какой-то мере повезло: ему посчастливилось уродиться вполне симпатичным для гибрида-полукровки: достаточно белокожим, высокого роста, с правильными чертами лица – и, что важнее всего, с приемлемым уровнем интеллекта, что теоретически позволяло ему в будущем занять какую-либо должность в жестко структурированном, строго иерархическом Дингирском обществе. От полноценных, чистокровных Дингиров его отличало разве что отсутствие телепатических способностей и …врожденное мужское бесплодие, обнаруженное у него еще в младенческом возрасте, при первом медосмотре. И уже потом выяснилось, что это, увы, - не единичный генетический сбой, а общая беда почти всех детей, рожденных от таких смешанных браков: ибо, подобно мулам, Дингиро-человеческие гибриды появлялись на свет стерильными. А их срок жизни, естественно, уступал сроку жизни инопланетных отцов – хотя существенно превосходил тот, что отмерен простым черноголовым…

 

Потом вообще началась сплошная «эпидемия», повальная мода на межвидовое скрещивание – и вот уже сначала десятки, затем сотни, а после – тысячи рядовых Игигов с криками: «Даешь контакт! Мы хотим более тесного сближения!» хвастались своими гибридными детьми… Естественно, мужья-пришельцы шли у земных пещерных дур нарасхват, пользовались колоссальным спросом – любая одетая в шкуры и кишащая паразитами, ни разу в жизни не мывшаяся красотка считала невероятным счастьем заполучить в супруги представителя высокоразвитой внеземной цивилизации. Даже самый паршивый и захудалый инопланетянишко, на которого на Нибиру ни одна уважающая себя баба даже не плюнула бы, в глазах пещерных земных дур выглядел настоящим богом и нереально крутым самцом. А уж если заявлялся в гости не с пустыми руками, а со вкусной Дингирской едой, то обалдевшие от невиданного изобилия троглодитки толпами и стадами преследовали «белого небесного бога» до самого лагеря, наперебой предлагая себя в жены. Все же культ карго – великое дело! За еду, тряпки и стеклянные бусы многие дали инопланетянам… Сенсационная новость разнеслась по пещерам с непостижимой скоростью – причем, безо всякой электронной почты: ЕСЛИ ПРИШЕЛЬЦАМ ДАТЬ – ОНИ НАКОРМЯТ! А на иных зазевавшихся небожителей дикарки даже сами напали, и жестоко изнасиловали – вот до чего бабы жрать хотели! Подошли иные беспечные «белые боги» слишком близко к стойбищу дикарей – и сполна поплатились за свою беспечность: ибо подкрадывались к ним сзади крепкие могучие охотницы, с размаху били дубиной по голове, хватали за волосы – и волокли оглушенных Дингиров в родную пещеру, где на беззащитных братьев по разуму тут же набрасывались десятки оголодавших баб и девок, чтоб зверски над ними надругаться…

 

…Когда «козел-вожак небес и земли» узнал о вынужденной женитьбе одиноких Игигов на дочерях Ки, он, естественно, пришел в страшную ярость и устроил грандиозный скандал – так, что Энки едва удалось его успокоить. Мудрейший из богов кое-как убедил своего грозного брата не вмешиваться, не карать астронавтов за неравные браки – и привел резонные аргументы в пользу того, что насильственно разлученные с женами Игиги вполне способны поднять новое восстание, как тогда, на шахтах, на заре колонизации… Скрепя сердце, Нунамнир все же отказался от репрессивных мер против большинства «падших» Игигов, ограничившись лишь арестом и казнью нескольких зачинщиков межпланетного размножения – главных идеологов, сильнее всего агитирующих за всестороннюю интеграцию с землянами.

 

- Да как они только посмели… с земными бабами! – рвал и метал Ниппурский владыка.

 

- А что им еще оставалось делать? – пожимал плечами Энки, - Ведь женщин нашей Дингирской расы сюда прилетело гораздо меньше, чем колонистов-мужчин, и на всех их, увы, не хватает… Лишь мы с тобой, да еще некоторые высокопоставленные Ануннаки, можем позволить себе огромный гиппар, кишащий наложницами на любой вкус; но ты подумай о простых астронавтах, воинах, строителях и геологах-золотодобытчиках! Большинство из них слишком бедны, чтоб завести хотя бы одну супругу. Да и живут они здесь, на Земле, в суровых полевых условиях, не очень-то подходящих для наших благородных соотечественниц – ибо женщинам, даже каркиддам в эшдаме, все же нужен больший уровень комфорта, чем мужчинам. Когда очередная экспедиция Игигов, пробурив очередную шахту, возводит возле нее город, поначалу им приходится очень туго: дикая неисследованная местность, постоянная опасность, скудное питание, почти полное отсутствие каких-либо удобств… Пожалуй, редкая Дингирсаль согласится осчастливить бедного Игига, разделив со своим избранником тяготы жизни в отдаленном шахтерском лагере; скорее уж, она постарается попасть в твой или мой гиппар, или, на худой конец, пристроиться замуж за какого-нибудь суккаля, энгара или иного крупного Дингирского чиновника в одном из процветающих городов Эдина. Но ведь простой народ тоже жаждет любви и удовлетворения своих естественных половых потребностей! Не стоит удивляться тому, что, при остром недостатке женщин своей расы, они запросто сходятся с земными девушками – которые гораздо доступней и неприхотливей в быту, и которым, в отличие от наших, многого не надо…

 

- А что, по-другому они свои естественные потребности удовлетворять не могут!? – возражал Нунамнир, - Пущай удовлетворяются альтернативными способами… друг с другом, например! Лишь бы только не размножались, не плодили толпы гибридных ублюдков!

 

- Ну да, тебе легко говорить… тебя в гиппаре круглосуточно ждут шестьдесят прекрасных жен, готовых выполнить любое твое желание, – заходи и выбирай любую… А ты поставь себя на место простого рабочего парня-Игига – и попробуй-ка сам обойтись без женского влагалища! Да ты без него и дня не продержишься – взвоешь, взревешь и на стену полезешь от распирающей тебя похоти! А им говоришь: «Пусть обойдутся…» Нет, братец, как ни крути – но влагалище, оно каждому нужно… что верховному правителю планеты, что – обычному рядовому колонисту.

 

- Да как ты смеешь меня с ними равнять!? Я – наследный принц, сын самого господина Ану и Энлиль всея Земли! А они, твои простые рабочие парни – всего лишь грязь под моими ногами! Плевать я на них хотел с высокого зиккурата, со своего Экура! Одно дело – мои, Энлильские, потребности, и совсем другое – их! Мне по рангу положены повышенные потребности – ибо я всем Эдином управляю!

 

- Ага… вижу я, как ты замечательно управляешь! Целыми днями валяешься у себя в опочивальне, беспробудно пьянствуешь или из гиппара не вылезаешь, а всю административно-хозяйственную рутину на Нуску свалил…

 

Естественно, в светлых Энлильских очах близкие контакты Игигов с дочерьми человеческими являлись чудовищным преступлением против чистоты расы, а рожденные от таких контактов гибриды – расово неполноценными детьми, которых не поймешь, куда отнести, и какую судьбу им назначить: вроде бы уже не совсем земляне, но и до настоящих Дингиров им далеко. Ни то, ни се… Вопиющий вызов жестко структурированному, предельно иерархическому, тоталитарному Дингирскому обществу, каждый представитель которого, по замыслу Ану и Энлиля, должен четко знать свое место в иерархии, в точном соответствии со своими МЕ. Одним словом, лучше всего данную ситуацию может охарактеризовать мудрая пословица про мулов: «О, мул! Кто тебя признает – твой отец или твоя мать?..»

 

Единственным утешением для Нунамнира стало Энкино научно-медицинское заключение о врожденном бесплодии гибридов; узнав сию успокоительную новость, Ниппурский владыка вздохнул с огромным облегчением: «Слава генетике, межрасовое скрещивание, к счастью, далеко не зайдет – через пару поколений все ублюдки сами передохнут!»

 

Во многом унаследовавший Энлильское презрение к людям, принц Гуанна тоже поначалу сторонился бедного Бильгадаму, взирая на него с понятным недоверием и опаской; но затем все-таки изменил свое отношение к полукровке на более благосклонное и даже подружился с ним, ибо «мул», как ни странно, оказался отличным парнем – и вполне нормальным по Дингирским меркам. Нет, от него, к счастью, не исходило дурного запаха, он не кишел паразитами и не страдал заразными человеческими болезнями, не отличался ни косноязычием, ни слабоумием, его нельзя было упрекнуть в нечистоплотности или неаккуратности, и вел он себя всегда вежливо и почтительно, прекрасно осознавая свое низкое, незавидное положение. Рыжий принц даже приблизил его к себе, велел во время уроков садиться рядом, – ибо вполне обоснованно предполагал, что из скромного, тихого и всегда готового услужить Бильгадаму со временем выйдет отличный, идеальный слуга, которому можно без страха доверить любое поручение. Такому, пожалуй, если скажешь: «Раб, повинуйся мне!», он покорно и безропотно согласится с любой волей господина…

 

В Дингирском обществе принято раздельное обучение: у них нет совместных эдубб, а есть мужские, для мальчиков, и женские, для девочек. Одно из важнейших их отличий состоит в том, что среди персонала женской эдуббы отсутствует одна любопытная должность, название которой говорит само за себя – а именно, «владеющий хлыстом». Ведь девочек, как известно, нельзя бить. А вот мальчишек-подростков… ну сами согласитесь, черноголовые: если их не бить, они же нормально учиться не будут! Увы, даже царские сыновья… Нет, мальчишкам ни в коем разе нельзя давать поблажек, иначе они совсем распустятся, перестанут уважать старших и подчиняться родителям. Ибо дисциплина и субординация для Дингиров – превыше всего!

 

В тот злополучный день в царской эдуббе как раз проходил урок математики. Седовласый уммиа Мульхенгаль, повернувшись к электронной доске, объяснял значение сложных формул, графиков и диаграмм – и, с головой погрузившись в свою любимую науку, не очень-то следил за тем, что творится прямо у него за спиной. Ведь само имя Мульхенгаля в переводе со священного эмегира означало «звездное изобилие» - что подчеркивало его страсть к астрономии, которую, вместе с прочими точными науками, он как раз и преподавал. Однако, все точные науки, как известно, слишком сухи и скучны – и не удивительно, что вскоре тринадцатилетний Гуанна заскучал от бесконечных рядов цифр – и решил чем-нибудь развлечься… А развлечение от выбрал оригинальное – начал потихоньку рисовать на своем планшете (естественно, и принц, и его друзья сидели не с глиняными табличками, как в простой человеческой эдуббе: разумеется, царская школа была укомплектована всей надлежащей электроникой по последнему слову Дингирских технологий). А изобразить он осмелился ни кого-нибудь, а самого батьку Энлиля! (к которому также не питал никаких теплых родственных чувств и всегда был не прочь над ним посмеяться) Рассеянно водя световым пером по сенсорной электронной поверхности, подросток вскоре заметил, что у него как-то сам собой получился отцовский профиль с его характерным длинным Энлильским носом, переданным по наследству всем троим сыновьям… Так как уммиа Мульхенгаль слишком долго не оборачивался, юный художник увлеченно продолжил свое занятие: и дорисовал, как Энлиль держит перед собой на руках жирную упитанную свинью – и, вытянув губы, целует ее прямо в пятачок. А, надо сказать, художником Гутур оказался весьма талантливым: он настолько хорошо рисовал, что Ниппурский владыка на его карикатуре вышел, словно живой, и любой смог бы узнать его даже без подписи. Но занятие так развеселило мальчишку, что он еще и снабдил карикатуру насмешливым, издевательским текстом: «Владыка Энлиль, царь всех земель, отец всех богов, козел-вожак небес и земли, господин, чьи речения неизменны, раздающий черноголовым мотыги и взирающий на них твердым взглядом, встретил свинью зарослей, что купалась в канале Нинбирду. «Я тебя поцелую, засажу свой член!» - сказал он ей. «Мое рыло мало, оно не знает поцелуев. Мое лоно мало, оно не знает близости» - прохрюкала свинья. Но Нунамнир обнял ее, ласкал ее, целовал ее – радость сердца, семя блаженства излил в ее утробу. Теперь свинарник – его светлый гиппар, а свинья – его любимая энтум». А затем, с трудом сдерживая смех, толкнул локтем своего соседа, того самого Бильгадаму, - и подсунул ему планшет, чтоб похвастаться художеством.

 

Бильгадаму глянул на экран – и тоже затрясся от беззвучного хохота, зажимая рот ладонью.

 

- Это что, сам господин Энлиль? – тихо спросил он у Гуанны, хотя все и так было яснее ясного.

 

- Он самый… Похож? Правда, хорошо получился? Если хочешь, я тебе потом эту картинку скопирую…

 

- А нас не накажут, если заметят?

 

- А мы тихо и осторожно…

 

Затем планшет вообще пошел по рукам – ибо другим ученикам также стало любопытно взглянуть, что изобразил принц. Давясь от тихого смеха, они с величайшим интересом разглядывали карикатуру, отпускали язвительные шуточки и комментарии, и многие копировали себе сей маленький шедевр политической сатиры. Ребята настолько увлеклись, что совершенно не заметили, как к ним присоединился и уммиа Мульхенгаль, незаметно отошедший от доски и заглядывающий через плечо… В общем, короче говоря, Гутур опомнился лишь тогда, когда пальцы разгневанного «отца эдуббы» что есть силы вцепились ему в ухо, а грозный голос начальственно прогремел:

 

- Вы чем это тут занимаетесь!? Совсем обнаглели, негодные мальчишки!? Вот я вам задам плетей!

 

Ученики в ужасе бросились врассыпную по своим местам. Гуанна моментально вскочил, судорожно прижимая к груди планшет с анти-Энлильской карикатурой; но было уже поздно – уммиа успел разглядеть картинку. И гнев его вскипел с новой силой:

 

- У нас урок математики, а не рисования! Да как ты смеешь, вместо того, чтоб переписывать с доски мои формулы и уравнения, заниматься подобной ерундой!? Да еще и рисовать сущее непотребство про господина Энлиля, про царя-батюшку!? Это же оскорбление его величества! Вот я ему расскажу… и даже покажу! Немедленно отдай планшет – я отнесу ему, пусть повелитель сам полюбуется на твои успехи в искусстве! Думаю, он их оценит!

 

Однако маленький принц наотрез отказался выполнить приказ учителя. Бледный и до смерти перепуганный, он стоял, забившись в угол, и упрямо не разжимал дрожащих рук, не желая расставаться с оскорбительной для величества уликой.

 

- Гуанна, немедленно подчиняйся! Я не шучу! Или мне позвать «владеющего хлыстом», чтоб он научил тебя уму-разуму?.. Ты серьезно нарушил учебную дисциплину, а дисциплина для всех одна – даже для царских сыновей! И ты должен быть наказан. Сейчас же отдай планшет!

 

Но строптивый принц продолжал вжиматься в стену, стиснув зубы в безнадежном отчаянии и упрямо мотая головой.

 

- Нет, уммиа, не проси! – наотрез отказался он, - Не отдам! Я не хочу, чтоб господин Энлиль увидел…

 

- Молодой господин, умоляю тебя, подчинись! – еле слышно, одними губами прошептал Бильгадаму, не менее бледный и напуганный, чем сам Гутур, - Ведь, если не подчинишься, хуже будет…

 

- В общем, я считаю до семи! – поставил ультиматум грозный «отец эдуббы», - И на счет «семь» ты отдашь мне планшет, или пеняй на себя. Один… два… три… четыре… пять…

 

Он все надвигался на принца, нависал над ним, и на счет «шесть» властно возложил десницу на плечо подростка, а на счет «семь» крепче стиснул пальцы – и протянул вторую, левую ладонь, намереваясь изъять доску с крамольной картинкой. Но тут случилось нечто невероятное – причем, случилось настолько быстро, что в первые несколько мгновений никто даже не понял, в чем дело. Стройное мальчишеское тело вдруг резко дернулось, по нему прошла быстрая судорога, как в начале эпилептического припадка. Сверкнула яркая, ослепительная вспышка, похожая на разряд молнии. Послышался характерный электрический треск, свежий запах озона и, почти одновременно с ним, – тошнотворный смрад горелой плоти и жуткий вопль Мульхенгаля – но вопил он уже не от начальственной ярости, а от дикого ужаса и невыносимой физической боли. Оторвав правую руку от плеча Гуанны, уммиа выл, визжал и орал как резаный, потрясая в воздухе своей пострадавшей дланью, почерневшая кожа которой на глазах обугливалась, лопалась и пузырилась. Отчаянно дуя на дымящуюся руку, он мигом забыл о планшете и карикатуре – и, едва не рыдая от боли, стремглав выбежал из учебной комнаты. И уже из коридора донесся его истошный крик:

 

- Воды!!! Воды!!! Слуги, срочно дайте холодной воды!!!..

 

Мальчишки-соученики тоже мигом отпрянули от Гуанны, едва успев зажмуриться и отвернуться от электрической вспышки. Они все разом, как по команде, дружно ахнули, не в силах вымолвить больше ни слова от шока, - а некоторые из них даже осели на пол. А принц так и остался стоять возле стены – смертельно бледный, обескураженный, растерянно моргающий расширенными от страха глазами. Его все еще подергивало и трясло, хотя с каждым мгновением дрожь понемногу утихала. Его вьющиеся рыжие волосы поднялись дыбом, торча в разные стороны, подобно львиной гриве, – и по ним еще несколько минут пробегали мелкие потрескивающие искры. А на левом плече ярко-голубой туники расплылось уродливое дымящееся пятно – черный след от ладони с пятью растопыренными пальцами. Тонкая льняная ткань прогорела насквозь – но нежная юношеская кожа под ней по-прежнему оставалась чистой и белой. Поразивший карающую длань Мульхенгаля, принц ничуть не обжегся сам…

 

Затем, через пару томительных минут, прошедших в гробовой тишине, он разогнул затекшие руки – и с удивлением уставился на черный, мертвый экран планшета. Разумеется, чувствительная электроника мгновенно отказала и перегорела при сверхмощной энергетической вспышке – и хитроумный инопланетный прибор превратился в бесполезную доску, которой разве что гвозди забивать… Еще через миг-другой до Гутура дошло, что надо срочно бежать – укрыться под надежной защитой любимого брата Нанны, пока Луноликий еще не отплыл обратно в Ур. Конечно же, маленький принц не сомневался в том, что уммиа немедленно бросится жаловаться Энлилю – и уж батька-то не затянет с расправой… Не питавший ни малейших иллюзий насчет отцовской любви, Гуанна умел на расстоянии чувствовать всю злобу и ненависть своего грозного родителя (ибо тоже обладал развитым телепатическим даром – и даже, как впоследствии выяснилось, едва ли не самым сильным в их Анунначьем роду, уступавшим разве что Энкиному). И, хотя младший принц с рождения отличался храбрым, отчаянным и задиристым нравом, но вечно пьяного и недовольного батьку он все-таки до смерти боялся – ведь Гуанне исполнилось лишь тринадцать, он полностью зависел от воли и милости Ниппурского владыки, – и кто вправе попрекнуть его за этот естественный страх?.. Все Месопотамские дети боятся и почитают своих предков, от которых зависят до наступления совершеннолетия: что сын простого храмового писца Игмиль-Сина, что сын верховного божества…

 

Мальчишка громко, судорожно сглотнул, обвел безумным взглядом своих притихших товарищей – а затем выронил бесполезный планшет и сорвался с места… И лишь по дороге, задыхаясь от быстрого бега, начал заливаться слезами.

 

***

И вот теперь он стоял, спрятавшись за спину Сина, который из последних сил загораживал рыжего брата от наседающего разъяренного Нунамнира. Нанна пытался говорить максимально спокойно и размеренно, взывая к отцовскому разуму и здравому смыслу:

 

- Отче наш! Да, Гуанна поступил очень дурно, оскорбив и учителя, и тебя; но я умоляю о снисхождении. Прошу тебя: не наказывай, не бей его! Он ведь еще так юн и явно не понимает, что творит… Пожалуйста, дай ему возможность извиниться и исправиться, искупить свою вину каким-нибудь другим способом! К примеру, я готов сам поговорить с уммиа Мульхенгалем и заплатить ему за причиненный ущерб из собственных средств…

 

- Опять ты, Нанна, выгораживаешь негодного мальчишку, защищаешь его от справедливого наказания! А я вот не верю в его исправление и раскаяние! И он уже достал меня своей вечной манерой каждый раз прятаться за твою спину, если где-нибудь набедокурит! Пусть приучается нести ответственность за свои поступки! Сколько раз я его прощал по твоему ходатайству… но все без толку! Гуанна, упрямец, вводящий меня во гнев! Два твоих старших брата не доставляли мне в детстве стольких проблем! Или тебе не нравится жить в моем Экуре на всем готовом!? Ты живешь в роскоши, как принц, ешь пищу с моего стола, тебе прислуживают мои рабы! Я тебя кормлю, одеваю и содержу за свой счет, да еще и учу, оплачиваю твою эдуббу! Если ты не ценишь мою заботу, то, может быть, мне отправить тебя на воспитание к черноголовым?.. Ты знаешь, как простые санг-нгига обращаются со своими детьми!? Так узнаешь, я предоставлю тебе блестящую возможность! Там, в их деревнях, мальчишки твоего возраста не учатся в эдуббе и не проводят свободное время за компьютерными играми, а работают от зари до зари, не разгибая спины! Они пасут овец и мотыжат поле, рубят тростник в зарослях и носят на себе его огромные охапки, чтобы добавить его в глину и укрепить разваливающиеся стены своих хибар! Посмотрел бы я на тебя после того, как ты хоть один день порубишь тростник и побегаешь, нагруженный тяжелыми вязанками стеблей, – да еще и на голодный желудок! Ты считаешь меня плохим отцом, рисуешь на меня карикатуры, – а я ведь тебе ни разу не сказал: «Ступай работать, помогай мне!» А там, у черноголовых, тебя живо заставили бы трудиться… как послали бы в поле, или к скотине, или за тростником – ты бы сразу поумнел и научился уважению к старшим!

 

- Братец, ты проявил вопиющую непочтительность к папеньке! – примирительным тоном кое-как выдавил из себя Син, все еще надеясь решить дело миром, - Пожалуйста, поклонись ему, поцелуй папенькину руку и попроси прощения за свой недостойный поступок…

 

Однако мудрые увещевания Луноликого пропадали всуе: «рыжий теленок», схоронившийся за его спиной, хоть и всхлипывал, но жег батьку ненавидящим взглядом, в котором не сквозило ни тени раскаяния.

 

- …Будь проклят день твоего зачатия! – вопил разъяренный Кургаль, - Ты – худшее порождение моих чресл! Ты – не мое святое семя, а кусок навоза паршивого осла! Пес ты смердящий, что задницу свою лижет! Овца ты параличная, что в параличе трясет головою! Дерьмоед позорный, обмотанный менструальными тряпками! Одни сплошные проблемы от тебя! Брось тебя в воду – вода протухнет, пусти тебя в сад – все плоды сгниют!

 

Кровь бросилась в лицо Гуанне при этих оскорбительных словах – и рыжий принц забыл об элементарной осторожности. Близость надежного защитника-Сина придала подростку уверенности в том, что на сей раз ему точно сойдет с рук любая дерзость. Нагло пренебрегая строгой возрастной субординацией, прививаемой с детства любому Месопотамскому ребенку, наплевав на уважение к старшим и сыновнюю почтительность, он высунулся из-за спины брата и прокричал:

 

- Ах, я, значит, ем нечистоты!?.. От меня воняет менструальной кровью!?.. А ты, батюшка, сам свинину ел! И чтоб тебе, старому козлу, опять ее есть!

 

- Я тебе покажу «старого козла», выродок! – взревел Ниппурский владыка, замахиваясь плетью, - Я еще МОЛОДОЙ козел! Вполне молодой, чтоб с тобой справиться!..

 

Нунамнир чуть не задохнулся от ярости, и неспроста – ибо колкие слова младшего сына угодили ему по больному месту. И дело тут было не только в демонстративном подчеркивании позорной старческой немощи, но и в упоминании свиней – гнусных нечистых тварей, которых повелитель терпеть не мог. Тут я вынуждена вновь сделать очередное лирическое отступление – и поведать о лютом свиноненавистничестве Энлиля, что ничуть не уступало его знаменитому человеконенавистничеству.

 

Как известно нам из глиняных табличек, черноголовые жители Месопотамии спокойно ели свинину (впрочем, даже если бы они ели крыс, никто из Ануннаков бы не удивился – ну, что возьмешь с низшей расы?..). Данный факт подтвержден многочисленными пословицами и поговорками, где свиней закалывают в пищу чаще, чем других животных. Вот лишь некоторые из них: «Откормленную свинью должны были заколоть, и тогда она сказала: «Это все из-за пищи, которую я съела!» Или вот, например: «Он дошел до крайности, и тогда заколол свою свинью!» Или еще: «Мясник, торгующий свининой, резал свинью и приговаривал: «Ну, чего ты визжишь!? По этому пути уже отправились твои отцы и деды, и ты пойдешь вслед за ними. И все-таки ты визжишь!»

 

Однако, совсем иначе дело обстояло с благородными господами Ануннаками. Не все, но некоторые из них не переносили свинину – ибо она вызывала у них сильнейшую аллергическую реакцию. И, к числу этих немногих «счастливчиков» как раз и принадлежал батька Энлиль. С ним еще в юности приключился случай, который, пожалуй, можно было бы даже назвать забавным, кабы не его почти летальный исход. Два раза божественная жизнь Нунамнира подвергалась нешуточной опасности: сначала – когда у него, при перелете на Землю, не сразу заработало сердце после выхода из гибернационной криозаморозки (но потом все же заработало – ибо Энки с электрошоком был начеку), а второй раз – вскоре после первого, когда возлюбленный сын Ану позорно отравился на пиру. Причиной отравления стало мясо, собственноручно добытое им на охоте – ибо, страдая от вынужденного безделья на еще не освоенной, почти лишенной инфраструктуры планете, Нунамнир не нашел развлечения получше, чем поохотиться в прибрежных тростниковых зарослях, кишащих разнообразной дичью. Во главе отчаянной ватаги бравых молодцов из своей личной гвардии он весь день носился по густым зарослям, распугивая криками, руганью и выстрелами из лучевого оружия мычащую, ревущую и блеющую земную фауну. К вечеру юные пришельцы, смертельно усталые, но довольные, собрались возле общего костра, куда приволокли туши – и там же принялись их свежевать и разделывать, намереваясь устроить пир на свежем воздухе. Добыча оказалась богатой: она исчислялась десятками газелей, антилоп, оленей, онагров, диких коз и диких телят. Кто-то подстрелил страуса, кто-то – молодого льва… Но самым главным трофеем стал огромный горбатый кабан с длинными кривыми клыками, которого завалил лично Нунамнир, уложив разъяренное чудовище с одного-единственного выстрела. Похваляясь славным трофеем и принимая поздравления от восхищенных слуг, он в тот миг ощущал себя настоящим космическим героем, истинным покорителем диких неизведанных миров... Естественно, кабана разделали в первую очередь – и тут же зажарили на вертеле. Когда, через несколько часов, мясо достигло нужной кондиции, самый большой кусок торжественно поднесли ему же, юному Энлилю всея Земли, – и подняли кубки с пивом за его здравие… Нунамнир с жадностью проглотил изрядную часть куска, запил пивом, и только хотел попросить добавки – но вдруг как-то странно себя почувствовал. Ему неожиданно сделалось очень жарко, его моментально прошиб обильный пот, хотя ночь выдалась прохладной. Он отсел подальше от костра, но жар почему-то не проходил – а потом к нему присоединилось еще и удушье. Кровь прихлынула к лицу, а пот, стекающий со лба, застилал глаза. В голове зародилась нудная, тупая тяжесть и боль, что усиливалась с каждой минутой. Неожиданно сильно затошнило, к горлу подступила рвота, а вкус свинины во рту сделался каким-то прогорклым и противно жирным. «Я что, заболеваю?» - мелькнула в мозгу юного Энлиля ужасная догадка, - «С чего бы вдруг? Не может такого быть! Я ведь чистокровный Дингир, сын самого господина Ану! У меня – идеальное здоровье, безупречная генетика, несокрушимые МЕ! Неужели я подхватил какую-то местную инфекцию? Надо бы срочно вызвать Энки – пусть он меня осмотрит…»

 

Это была последняя мысль, которую Нунамнир кое-как успел додумать, прежде чем грохнулся в обморок, жутко перепугав слуг и вызвав настоящий переполох в лагере.

 

…Очнулся он уже в медицинском центре, и первое, что увидел, едва приоткрыв глаза, – злорадную ухмылку Энки, что склонился на ним, проверяя показания приборов. Нунамнир мгновенно связал одно с другим, свой приступ недомогания – с неприкрытым злорадством брата, и, с трудом ворочая языком, прошептал:

 

- Энки, это ты финоват! Ты меня отравить пыталфя!

 

- О, я так и знал, что ты именно это и скажешь, когда придешь в чувство! – почти весело откликнулся коварный братец, вглядываясь в экран какого-то монитора, - Именно с этой фразы и начнешь! Я даже поспорил со своей ассистенткой Нингирим на одну мину серебра, ибо она не верила, что ты, едва оклемавшись, тут же примешься меня проклинать. Теперь я хоть мину серебра выиграл… Но, знаешь ли, я вынужден тебя разочаровать… к сожалению, я не только тебя не отравил, но, напротив, пытаюсь спасти твою драгоценную в очах нашего папеньки, господина Ану, жизнь!

 

- Фто фо мной проифофло!? – потребовал объяснений Нунамнир, ощущая, что с огромным трудом выговаривает слова, ибо распухший, неповоротливый, неподатливый язык почти не шевелится у него во рту, да и губы как-то странно увеличились.

 

- О, ничего страшного! Всего лишь ангионевротический отек. Аллергическая реакция твоего организма на что-то из местной пищи. Индивидуальная непереносимость, так сказать. Я уже назначил тебе антигистаминные препараты – через день-другой вернешься в норму.

 

- Аллергия!? Но как это мофет быть!? Фсе ведь ели одно и то же, а плохо только мне… Ты вон, фдороф!

 

- Ну, я же не раз говорил тебе, что наша биохимия отличается… Просто у меня лучше работает печень, другой уровень ферментов в пищеварительном тракте, и я могу спокойно переварить многое из того, чего не перевариваешь ты… Помни, что я тебе лишь наполовину брат!

 

Нунамнир потребовал зеркало – и, едва получив его, тут же отбросил с мучительным стоном и закрыл лицо свободной, правой рукой (ибо в левой торчала капельница). Отражение в зеркале воистину ужасало: он узрел, что его прекрасный, царственный лик безобразно покраснел, кожа покрылась уродливыми пятнами и сыпью, губы, нос и щеки опухли, а огромные выразительные глаза превратились в узкие щелочки…

 

- Не волнуйся, это не навсегда! – утешил его Энки, - Скоро антигистамины подействуют, и отек постепенно спадет. Уже завтра или послезавтра ты примешь свой прежний вид… хотя лично я бы не возражал, чтоб ты навеки остался таким …опухшим! – и он ехидно захихикал, наслаждаясь беспомощностью брата.

 

- Энки, как только мне фтанет луффе, я убью тебя! – с трудом выдавил оскорбленный Энлиль.

 

- Ой, как я испугался! Просто трясусь от ужаса. Да нет, братец, не убьешь, - заверил его научный гений, - Не убьешь, ибо я тебе слишком нужен. Воистину, я незаменим! Пожалуй, даже твоего скудного умишки хватит, чтоб понять, как важно ценить и беречь столь выдающегося ученого, врача, генетика и ксенобиолога, как я… Скажи: что бы ты делал на чужой, враждебной планете без меня, начальника медицинской службы, и без моего медицинского центра, укомплектованного по последнему слову Дингирских биотехнологий!? И что бы делала без меня вся колония!? Я же здесь всех поголовно лечу! Тут все заботы о гигиене и санитарии лежат исключительно на моих плечах! Стоит лишь мне исчезнуть – и значительная часть колонистов мгновенно вымрет от туземных инфекций и несчастных случаев. Только тронь меня, Нунамнир, - другие Дингиры тебе подобной глупости не простят!

 

Пристыженному Нунамниру пришлось прикусить свой распухший от аллергии язык – ибо даже он понимал, что на врачах, медицине и биотехнологиях экономить никак нельзя. При всей своей язвительности, хитрости и коварстве, Энки действительно был незаменим – он сумел поставить себя так, что колония вряд ли бы долго продержалась без его медицинской службы (которую он, надо отдать ему должное, организовал действительно грамотно, профессионально и толково). Никому и никогда не отказывающий во врачебной помощи, он пользовался огромным влиянием среди Анунаков и Игигов, многие из которых были искренне признательны и благодарны великому лекарю, не раз спасавшему их от самых страшных недугов. Кое-кто был обязан Энки жизнью, ибо для его врачебного гения, по сути дела, не существовало неизлечимых болезней. Не будучи, в отличие от Энлиля, верховным правителем планеты, вынужденный, по приказу Ану, уступить власть над Землей младшему сводному брату, мудрейший из Ануннаков все равно умудрился обрести непререкаемый авторитет в обществе сородичей – и успешно поддерживать его на протяжении бесчисленных 3600-летних циклов. Его бесконечно уважали, им искренне восхищались, пред ним благоговели, с него брали пример… его, наконец, просто любили, как доброго доктора-целителя, в то время как Нунамнира – только боялись.

 

- …Я тут уже взял необходимые анализы, - надменным голосом снисходительно пояснил Энки, - чтоб определить антиген, вызвавший у твоего организма столь бурную реакцию. Ты будешь весьма удивлен, но, похоже, дело в свинине… в мясе того кабана, что ты подстрелил.

 

- Ф ффинине!? Причем фдесь ффинина!?

 

- Она категорически несовместима с твоим пищеварением. Я же говорю – индивидуальная непереносимость, обусловленная врожденными генетическими особенностями. Такое иногда бывает. А ты, еще, как на грех, сожрал добрую половину кабаньей туши, чем едва не довел себя до анафилактического шока! И если бы я, твой мудрый брат, вовремя не подоспел с помощью, то дело бы не ограничилось лишь обмороком, сыпью и отеком… Как видишь, я опять тебя спас… а ты не ценишь! Да еще и в отравлении обвиняешь…

 

- Так фто фе мне теперь… ффинину нельзя есть!?

 

- Если дорожишь жизнью, то лучше уж тебе воздержаться от этого сомнительного удовольствия! Впредь будет тебе, братец, наука: не жри на чужой планете все, что здесь водится! В идеале, если опять подстрелишь какую-нибудь местную тварь, то надо, по правилам, сначала санитарно-лабораторную экспертизу провести, а потом уже кушать… Так что ты, Нунамнир, еще легко отделался, могло быть и хуже! Но, впрочем, заболтался я тут с тобой… а мне ведь уже идти пора – врачебный обход совершать, другие пациенты тоже заждались. Да и Нингирим тоже заждалась – я ведь ей назначил свидание после дежурства…

 

- Ты фто, и ф ней тофе перефпал!? – ревниво осведомился Ясноглазый, - Когда ф ты уфпел, жирный Нахаш...

 

- Ну, что я могу поделать, если ни одна Дингирсаль, тем более, просвещенная и образованная, не в силах устоять пред моим могучим интеллектом? – гордо вскинул голову Эа, - Я у всей женской половины коллектива просто нарасхват! В меня поголовно все медсестры, лаборантки и акушерки влюблены! А все потому, братец, что дамы предпочитают умных! Но тебе, с твоими более чем посредственными интеллектуальными показателями, разумеется, никогда не понять тех неоспоримых преимуществ, которыми я наделен благодаря своей гениальности… Это ты у нас – на редкость бездарный Ануннак; поразительно, исключительно бездарный! Всего-то и достоинств у тебя, что яркая внешность и происхождение от любимой жены повелителя… Но весь интеллект лишь мне, старшему, достался, - тебе ни капли мозгов не перепало!

 

Чтоб побольнее уязвить хворающего сводного брата, Энки не забыл лишний раз подчеркнуть, сколь высоким спросом он пользуется у противоположного пола. Да, верно, в интимном плане начальнику медицинской службы было чем гордиться: далеко не столь красивый, как Нунамнир, с юности склонный к полноте, он, тем не менее, славился как остроумный рассказчик и обаятельный собеседник, что с легкостью мог очаровать каждую и растопить любое девичье сердце. Жизнерадостный, добрый и веселый, любящий и умеющий пошутить главврач никогда не страдал от нехватки женского внимания, безостановочно крутя служебные романы то с Нинки, то с Нинти, то с Нинмах, то с Нинхурсаг, то с Нинсар, но с Нинсикеллой… На некоторых своих подругах и ассистентках он впоследствии женился, а многие другие из них стали матерями его потомства (более многочисленного, чем Энлильское).

 

- Ну ладно, пошел я… нехорошо заставлять пациентов и девушку ждать. Твоя, драгоценная для папеньки Ану, жизнь, теперь вне опасности, все необходимые препараты я тебе назначил, через день-другой встанешь на ноги. А пока лежи, отдыхай! Да капельницу из вены не выдергивай, придурок! – уже в дверях крикнул Энки, заметив, что Нунамнир потянулся к капельнице, - Не бойся, тебе не яд в кровь поступает, а безобидный физраствор!

 

С тех пор Энлиль, разумеется, люто возненавидел свиное племя – и отныне его выворачивало даже от запаха, если кто-то неподалеку жарил или варил их мясо. «Стоит мне лишь издали взглянуть на свинью или услышать ее мерзкое хрюканье, как я тут же покрываюсь сыпью!» - регулярно жаловался он. Специальным правительственным указом свиноводство категорически запретили в Ниппуре и на всей территории столичного нома. И, если «козел-вожак небес и земли» собирался с визитом в другую местность (а это, хотя и редко, но все же случалось), то там загодя избавлялись от гнусных тварей, либо за бесценок продавая их тамкарам соседних областей, либо срочно забивая, чтоб успеть съесть до его приезда, – лишь бы только повелитель не учуял ненавистного ему запаха.

 

Как известно, каждый уважающий себя инопланетный захватчик чего-нибудь да боится на Земле: одни боятся наших земных вирусов, другие – бактерий, третьи – амеб, грибков, растений, насекомых, беспозвоночных, мелких паразитов или какой-нибудь местной пищи, несовместимой с метаболизмом пришельцев. А идеальным биологическим оружием против Ниппурского владыки оказался, как бы ни смешно это звучало, определенный белок, содержащийся в свинине и являющийся сильнейшим антигеном, вызывающим у его величества бурную аллергическую реакцию. Теперь вам понятно, черноголовые, почему он так болезненно реагировал на любое упоминание о свиньях?.. Но это еще не все: как выяснилось впоследствии, генетически обусловленная непереносимость передается по наследству – и передалась обоим сыновьям госпожи Нинлиль. Поэтому в жертву Нанне тоже никогда не приносили свиней – но исключительно парнокопытных жвачных животных (тельцов, овец и коз). Правда, Син, в отличие от своего грозного отца, не навязывал столь строгих пищевых запретов жителям Ура: он бы, конечно же, не потерпел нечистых тварей в пределах священной ограды своего храмового комплекса, Экишнугаля, но спокойно разрешал простым Урцам охотиться на диких кабанов средь прибрежных тростниковых зарослей и откармливать поросят на своих частных подворьях.

 

***

…Итак, на чем мы остановились, лулу? Воистину, мы дошли до самой драматической сцены – когда, услыхав язвительное пожелание вновь отведать аллергенной свинины, Нунамнир был готов голыми руками разорвать младшего сына. И таки разорвал бы, не сомневайтесь! – ибо руки его, хоть и стареющего, но все еще могучего, мужа, пока что заметно превосходили тонкие ручонки хрупкого тринадцатилетнего подростка. Но верный брат Нанна и тут выручил: он рванулся наперерез Энлилю и буквально повис на нем, вцепившись в ламахушшум отца с такой отчаянной силой, какую никто бы не предположил в столь изящном и элегантном Дингире.

 

- Папенька! Батюшка! Господин! – вскричал он, счастливо догадавшись о последнем, самом действенном аргументе, способном погасить Нунамнирский гнев, - А вспомни, что ты вчера говорил мне на пиру!

 

- Причем здесь это!? Пусти меня к нему, Нанна! Уйди с дороги!

 

- …Ты ведь обещал и клялся в присутствии матушки Нинлиль и других уважаемых Ануннаков, что настолько доволен моими коровами и прочими дарами, что готов выполнить любое мое желание!

 

- …Ну, клялся… Ну, обещал… - нехотя признал Ясноглазый.

 

- …Разве я не угодил твоему отцовскому сердцу и не заслужил права просить все, что пожелаю?

 

- …Ну, заслужил… Ну, угодил…

 

- А ты помнишь, господин мой, что я тебе ответил? Я сказал, что покуда полностью доволен своей участью, и мне, к счастью, ничего не надо сверх того, что уже имею. Но если вдруг возникнет у меня в чем-либо срочная нужда, тогда уж я дерзну обратиться к тебе с просьбой…

 

- И что у тебя за просьба!? К чему ты клонишь!? Почему вдруг вспомнил о моей вчерашней клятве!? Нашел время… – насупился, соображая, Энлиль, и тут до него дошло, - Ах, Нанна! Так вот чего ты хочешь…

 

- Да, отче! – подтвердил Син, - Так как у меня самого все есть, и лично я ни в чем не нуждаюсь, то мое желание касается не меня, а младшего брата Гуанны! И вот оно: я прошу, чтоб ты простил его и позволил уплыть со мною в Ур! Сейчас же… немедленно! Если «рыжий теленок» до того раздражает тебя, если с ним нет сладу ни в Экуре, ни в эдуббе, то, думаю, мне будет лучше на время забрать его в свой город. Так будет удобней и проще для всех нас. Ты знаешь, как сильно я люблю брата, и полностью в состоянии о нем позаботиться. Я возьму на себя все необходимые расходы по его содержанию, питанию и проживанию. И, пожалуйста, не волнуйся за его учебу: ты же знаешь, что и у меня там тоже есть эдубба, где учатся дети некоторых чиновников. Он продолжит свое образование в Уре, а скандал с оскорбленным уммиа Мульхенгалем я уж как-нибудь улажу…

 

Энлиль несколько долгих, томительных мгновений молча переводил взгляд с бледного, решительного лика Сина на заплаканное, перепуганное и злое лицо Гутура. Он отверз было свои божественные уста, дабы изречь эпический текст, достойный быть запечатленным в клинописи на века, из цикла «Поучение отца непутевому сыну», - но затем все же передумал: видать, его остановила мысль о том, что, если он нарушит данное обещание, Нанна может поведать о его позоре другим Ануннакам, и сородичи засмеют своего властителя. Ведь уважающий себя Ануннак должен быть хозяином своему божественному слову – что верно, то верно, сия прописная истина не оспаривается. Да и идея о том, чтоб взвалить на плечи услужливого и безотказного Нанны все расходы по содержанию сорванца, выглядела столь заманчиво и соблазнительно… Он видел, как доверчиво прижался младший брат к старшему, и какой безумной надеждой горят его глаза: «Отпустит?.. Или не отпустит?..» С одной стороны, руки чешутся проучить обнаглевшего мальчишку, чтоб впредь знал свое место; но, с другой, рацпредложение Луноликого, безусловно, звучит очень резонно. Если он так обожает маленького придурка, то пусть тогда и возится с ним у себя в Уре, пусть терпит его регулярные выходки, проделки, истерики и капризы… да и эпилептические припадки заодно!

 

Поразмыслив миг-другой, Нунамнир в конце концов махнул рукой и устало молвил:

 

- Ладно! Раз обещал, так обещал… Под твою ответственность, Нанна! Твердо мое Энлильское слово, словно камень лазурит, несокрушимо, словно стены Экура! Хеам! («да сбудется!» - эмегир) Забирай мелкого выродка в Ур – и глаза мои Энлильские чтоб его больше не видели!..

 

- Ты мудро рассудил, отче! – почтительно поклонился Луноликий, - Сегодня же заберу его на свою баржу. И, клянусь Прецессией, до самого моего отплытия ты его больше не увидишь.

 

…Едва Энлиль покинул Наннины покои, а испуганные слуги, отряхиваясь, вскочили на ноги, Луноликий бессильно рухнул в свое кресло и приказал:

 

- Подайте пива, немедленно! У меня в горле пересохло…

 

Челядь срочно засуетилась в поисках подходящей посуды, золотой соломинки для питья и самого напитка; а младший брат упал перед старшим на колени, обнял его ноги и, преданно заглядывая в глаза, принялся покрывать поцелуями его изящные ухоженные кисти с безупречным маникюром.

 

- Светлейший, сияющий мой братец!.. Прекрасный, как самое чистое серебро, как рога молодого месяца, как белый бык, осеменяющий стада телок! Ты спас меня! Как я тебе благодарен! Теперь я твой вечный должник…

 

- Встань! – поморщившись, Нанна заставил его подняться, - Для меня стало бы лучшей благодарностью, кабы ты изменил свое поведение! Почему ты всегда злишь и раздражаешь господина Энлиля!? Почему он вечно недоволен тобой!? Ты можешь себе представить, чтобы я так себя с ним вел!? Я же рассказывал тебе про собственное детство… я никогда не дерзил ему, в отличие от некоторых! Даже если отец был мною недоволен, я всегда опускал глаза и отвечал ему с предельным почтением: «Да, господин Энлиль… Я все понял, господин Энлиль… Я виноват, господин Энлиль… Я исправлюсь, господин Энлиль… Я сделаю все по слову твоему!» Вот как надо отвечать своему господину и повелителю! Тогда он покричит-покричит, а потом сам и успокоится! На меня вот, к примеру, он никогда долго не кричал… я никогда не устраивал подобных сцен! И вот результат: едва основали Ур, он тут же назначил меня тамошним губернатором, ни на миг не сомневаясь в моем послушании, преданности, верности и покорности…

 

Слово «покорность» Нанна вообще очень любил, употребляя его при каждом удобном случае. «Если не можешь искренне проявить покорность пред тем, кто сильней тебя, – хотя бы внешне изобрази ее!» - часто приговаривал Луноликий.

 

Он принял из рук раба искусно отделанную серебряную чашу с пивом – и с наслаждением обхватил губами золотую трубочку для питья, втягивая в себя восхитительно-прохладный, освежающий ячменный напиток.

 

- Я не могу, как ты… - вздохнул Гуанна, чьи ресницы еще были мокры, а лицо – красно от слез, - Не могу изображать покорность, не умею держать злость внутри себя! Когда меня обижают, то моя ярость рвется наружу, подобно…

 

- …подобно буре? – закончил за брата Нанна, - Подобно грозе? Подобно молнии? Мне просто любопытно узнать, как ты ухитрился обжечь бедного уммиа? – и Луноликий потеребил обгоревшую ткань его туники.

 

- Я и сам до конца не понимаю, - пожал плечами мальчишка, - но попробую объяснить. В тот момент, когда он схватил меня за плечо, страх и ярость буквально переполняли меня. Я чувствовал, как электричество бушует и искрится в моем теле. И я …выпустил его наружу. Точнее, оно само вдруг вышло – весь тот огромный заряд, который накапливался много дней. А теперь, после этой вспышки, я ощущаю себя …опустошенным. Как будто чего-то не хватает… словно мой организм опустел без электричества. Но я знаю, что когда-нибудь его снова накоплю!

 

- Похоже на коронный разряд… - задумчиво протянул Син, внимательно приглядываясь к черному отпечатку ладони, - Интересно было бы определить мощность и силу данного разряда. Вспышка ведь яркая оказалась?

 

- Да, очень яркая… другие ученики даже вскрикнули от ужаса. А уммиа так вообще чуть не ослеп! – его же еще и по глазам неслабо резануло, он еле успел зажмуриться и отвернуться… И еще запахло озоном – я этот запах ни с чем не спутаю.

 

- Дело в ионизации атмосферы, - молвил Син, в рассеянности грызя зубами золотую трубочку. Потом, словно очнувшись, он поставил кубок с пивом на низкий кедровый столик и, склонившись к брату, оттянул пальцами горловину туники, чтоб получше рассмотреть его тело в том месте, через которое изошла молния. Увиденное поразило Сина еще больше: грудь и плечо Гуанны были девственно чистыми и белыми, как ни в чем не бывало. Ни малейших следов ожогов на тонкой юношеской коже!

 

- Удивительно… - Луноликий покачал головой, не веря своим глазам, - Ты прожег ткань насквозь, заставил обгореть карающую десницу отца эдуббы, но на тебе самом не осталось ни малейших повреждений! У тебя потрясающие способности, братец! Ты ионизируешь воздух, управляешь электромагнитными полями, изменяешь электропроводность своего тела, создаешь коронные разряды, чтоб поражать своих врагов… Пожалуй, в бою ты бы оказался очень опасным противником! Представляю, насколько опасным, если можешь уничтожить врага голыми руками, при помощи одного лишь электрического удара… Твое тело – твое естественное оружие! Думаю, что уммиа еще легко отделался… ты же бедного Мульхенгаля чуть не убил!

 

- И очень жалею, что не убил! – злобно насупился маленький принц, - Будет знать теперь, как меня хватать…

 

- Разве так можно!? В тебе нет ни малейшего почтения к старшим… - всплеснул руками Нанна.

 

- Да, нет! – честно признал дерзкий подросток, - Мне не за что уважать таких, как Мульхенгаль, или …как наш отец! Я ненавижу старого козла Энлиля! Как бы я хотел и его тоже шарахнуть молнией, да посильнее! Когда-нибудь он мне за все ответит… за каждый удар, каждое унижение…

 

- Молчи! Что ты говоришь, безумный!? – рука Луноликого рефлекторно дернулась, чтобы зажать мальчишке рот, но младший брат успел отстраниться, - Тебя же услышат! И кто-то обязательно донесет! Разве можно плохо говорить о господине Энлиле – тем более, находясь в его Экуре, где полным-полно слуг-доносчиков!? Мало ты от него сегодня получил!? Тебе еще захотелось, что ли!?..

 

- Я его ненавижу и презираю! – упрямо продолжил Гуанна, но уже шепотом, чтобы слуги не подслушивали, - Я знаю, что он – жалкий трус, а трусы не заслуживают уважения! Ты думаешь, я не в курсе, как малодушно он себя повел, когда к нему ворвались бастующие шахтеры!? Он тогда спрятался под кровать своей наложницы, а к Игигам отправил Нуску и Нинурту! И все время, пока они улаживали конфликт и уговаривали забастовщиков разойтись, он сидел под ее кроватью и дрожал от страха, как трусливая лиса, которую окружили охотники! Какой же он бык после такого позора!? Он – лиса, которая несет палку и спрашивает «Кого бы стукнуть?» Лиса с печатью тамкара, которая спрашивает «Чего бы потребовать?» Лиса, которая по глупости и тщеславию напялила на себя рога дикого быка – а потом из-за огромных рогов не смогла влезть в свою поганую нору…

 

- Не знаю, не знаю таких подробностей, - досадливо поморщился осторожный Нанна, в чьи интересы совсем не входило осуждение грозного и жестокого родителя, - Я тогда, в ту давнюю пору, еще не родился…

 

- Но ведь Игиги-то рассказывают! – настаивал на своем мальчишка, - Я уже от многих старых Игигов не раз слыхал о его Энлильском позоре! Хм… я бы так на его месте не поступил! Если бы меня пришли арестовывать среди ночи, я бы не стал прятаться! Я бы сам первым вышел навстречу своим врагам – и спросил: «Кого ищете? Не меня ли? Вот он я!» - и такое бы им показал…

 

- Ты сегодня уже уммиа Мульхенгалю показал! – раздраженно перебил старший брат, - Да так, что тебе потом самому мало не показалось. Теперь мне придется забирать тебя в Ур – и неизвестно, на какой срок…

 

- Братец, я этому только рад! С тобой я готов поехать куда угодно – хоть в соседний город, хоть на другой край Галактики! Лишь бы только подальше от вечно пьяного старого лиса, который в ярости скрежещет зубами, но голова у него трясется!

 

- Ладно, сделаем вот что! – решительно молвил Нанна, - Сейчас возьмешь трех моих рабов, пойдешь с ними в свои покои, и они перенесут все самое необходимое из твоих вещей на мою баржу. Только тихо и побыстрее, не привлекая к себе лишнего внимания! И до самого моего отъезда сиди на барже, на берег не сходи, чтоб не попадаться папеньке на глаза. Через пару дней я уже отплываю…

 

- Хорошо, я понял! – радостно просияли глаза Гуанны, - Так и сделаем! Только трех рабов слишком мало… у меня же столько вещей… одной одежды несколько сундуков, и игрушек…

 

- Опять твои капризы… ты замучил меня своими капризами! – устало махнул рукой Нанна, - Ладно, тогда бери четверых, но больше я тебе не выделю! Не могу же я повелеть всем своим слугам бросить их работу, дабы с утра до ночи перетаскивать на баржу твои игрушки. Ты уже взрослый мальчик, без игрушек как-нибудь обойдешься. Возьми лишь некоторые – самые любимые, а остальные оставь здесь. И, кстати, заодно переоденься во что-то другое! Твою обгоревшую тунику уже не отстираешь, ходить в ней ты теперь не сможешь – поэтому принеси ее мне, а я отдам ее в лабораторию.

 

- В лабораторию?..

 

- Да, у себя в Уре. Хочу получше исследовать твой электрический феномен. Да и тебя бы тоже не мешало... Ты не против, если в Уре тебя посмотрят мои специалисты – медики, физиологи и так далее?

 

- Нет, я только за! Мне и самому интересно разобраться в своих способностях. Насколько далеко они простираются? И какова предельная мощь заряда, который я могу накопить в своем теле? И, главное – как мне научиться контролировать свое внутреннее электричество?..

 

- Мы с тобой в этом обязательно разберемся! – заверил его Нанна, - Похоже, у тебя такая же мутация, как и у нашего брата Нинурты. Ты же знаешь, что Нинурта умеет управлять погодой и вызывать грозу по собственному желанию?

 

- Да, слышал, он этим постоянно хвастается.

 

- …Но что-то подсказывает мне, что тебя генетика одарила на порядок сильнее, чем его! И скоро именно ты станешь главным громовержцем в нашей семье! А я вот, увы, не могу похвастаться своими МЕ… у меня точно нет подобной мутации. Никогда не замечал за собой электрических талантов…

 

- Зато у тебя другие таланты! Ты самый лучший брат во всей стране Ки-Энгир! Нет, на всей планете! Нет, во всей Солнечной системе! Нет, во всем секторе Галактики…

 

- Ну, про всю Галактику ты, пожалуй, преувеличиваешь, - Син ласково провел ладонью по взъерошенным волосам мальчишки, - но, честное слово, я стараюсь! Да и кого же мне еще любить, и о ком заботиться, если не о тебе, мой рыжий теленок? Если дружба длится день, то родство длится вечно! И ты – мой ближайший родственник! Мой брат не только по отцу, но и по матери…

 

- Да уж… братец Нинурта, в отличие от тебя, никогда мне не помогает и не заступается! По-моему, он только рад тому, что батька меня ненавидит…

 

Нанна удрученно вздохнул, нехотя признавая правоту мальчишки. Его и самого тревожило то, что единственный сын госпожи Нинхурсаг всегда держался особняком от двух сыновей госпожи Нинлиль. У Нинурты имелось достаточно причин, чтоб ощущать свое превосходство над обоими сводными братьями: ибо он фактически был вторым, после самого Энлиля, Ануннаком в Месопотамии, являлся верховным главнокомандующим всеми Ки-Энгирскими войсками, дислоцированными в Кише, героем нескольких победоносных войн (одно лишь возвращение Таблиц Судьбы, похищенных вероломным Анзу, чего стоит!) и хозяином богатейшего, процветающего нома Лагаш-Нгирсу. И сам господин Энлиль на всех пирах и собраниях неоднократно и торжественно провозглашал его своим первым и главным наследником.

 

- Ладно, заболтались мы тут с тобой! Ступай в свои комнаты, собирайся, не теряй времени! С госпожой Нинлиль я как-нибудь сам договорюсь – матушка добрая, она все поймет. И перед уммиа Мульхенгалем тоже за тебя извинюсь, преподнесу ему богатые дары в качестве компенсации за обожженную руку… мне жаль старика, он ведь хороший учитель, хоть и очень строг. Еще меня когда-то учил… не хотелось бы, чтоб он теперь затаил обиду.

 

Нанна задумчиво покрутил на пальце один из своих перстней (серебряный, с огромным рубином), а затем решительно снял его и подбросил на ладони:

 

- Придется, видимо, пригласить пострадавшего уммиа завтра к себе на обед. Сегодня, как всегда, схожу на пир к батюшке, завтра с утра распоряжусь, чтоб приготовили яства и накрыли столы в моих покоях, а в полдень торжественно отобедаю с «отцом эдуббы». Как ты думаешь, этого дара хватит, чтобы задобрить старика? Все равно мне данный перстень никогда особо не нравился, а рубин – дорогой камень, думаю, Мульхенгаль оценит…

 

- Спасибо, дорогой братец! – Гутур еще раз приник к Нанне, крепко обнимая своего спасителя и заступника, - Как мудро ты придумал! Да, верно, надо пригласить его на обед и задобрить дорогими подарками, как обычно делают в таких случаях. А мне хоть, надеюсь, не придется стоять рядом с покаянным видом и прислуживать Мульхенгалю за столом?

 

- Да что ты говоришь! – рассмеялся Син, - Как будто у меня рабов не хватает! Рабы станут прислуживать, а ты уж лучше на барже сиди, затаись и не высовывайся… Думаю, что теперь бедный уммиа сам тебя до смерти боится. То, как ты его травмировал, обычно не скоро забывается.

 

- Что бы я без тебя делал! Я даже решил, что, наверное, когда подросту и смогу выбирать себе другое, взрослое, имя, то мне надо будет назваться Сингамиль – ибо велика твоя милость ко мне! – и он усмехнулся своей шутке.

 

- Ну, подобные имена пусть смертные лулу носят! – улыбнулся в ответ Нанна, - Сингамиль («Син милостив ко мне» - эмегир), Синэриш («Син пожелал»), Синэрибам («Син прибавил мне сына»)… А ты ведь у нас не санг-нгига, а молодой красивый Дингир! Когда возмужаешь, мы вместе тебе новое имя подберем… такое, чтоб подходило храброму и отчаянному Ануннаку-воителю! К примеру, назовем тебя Ветер или Гроза!

 

- Хорошая идея! Да, я бы хотел стать Грозовым Ветром, чтоб наводить ужас на врагов…

 

- Ну, иди-иди, не задерживайся! Хотя нет, подожди-ка… - Нанна встал, одернул свои пышные юбки (знатные мужчины Месопотамии носили сложную конструкцию из многоярусных юбок, надетых одна на другую; и если кому-то из современных мужчин Дингирская мода покажется нелепой и смешной, то стоит задуматься о том, что они бы ничуть не меньше смеялись над НАШЕЙ модой), а затем взял с расписного блюда сладкий пирожок гуг – и протянул его обернувшемуся подростку, - Вот, милый, возьми, подкрепись на дорожку… Мне только что их из кухни доставили – свежие, еще горячие… Есть с финиковой начинкой, есть с другими фруктами, есть медовые с орехами. Ты какие предпочитаешь, плохой мальчик?

 

- Спасибо! Давай любой! – Гутур подбежал и радостно вцепился зубами в предложенное угощение, вырывая его из Нанниных пальцев, - М…м… до чего же вкусно! Я тоже обожаю пирожки гуг! Наверное, штук шестьдесят бы слопал за один присест! А батька мне не разрешает! Ворчит, что они дорого стоят, что готовить их – огромные расходы… Если я попрошу у него сладкого, то каждый раз слышу в ответ: «Ты сегодня не заслужил! Опять себя плохо вел, мешал мне спать своим шумом, уроки вовремя не выучил, и уммиа на тебя жаловался…» Батьке лишь бы какой-то предлог найти, чтоб обломать мне удовольствие! А, если не найдет, так придумает! Для меня он даже пирожков жалеет, я их только по праздникам ем! А у тебя-то они всегда на столе!

 

Расчет старшего брата оказался верен: ибо, подобно ему, младший тоже уродился неисправимым сладкоежкой. Добравшись до вожделенных сладостей, он моментально опустошил блюдо, в мгновение ока проглотив три штуки и захватив еще четыре с собой, про запас, чтоб в совокупности получилось семь – священное число Дингиров. Син умилительно улыбнулся, потрепал Гуанну по перемазанной медом, повидлом и хлебными крошками щеке и запечатлел нежный братский поцелуй у него на лбу:

 

- Вот видишь, даму-киаги, мне для тебя ничего не жаль! Я всегда готов поделиться с тобой своими подношениями… Считай, что моя еда – твоя еда, мои слуги – твои слуги, мой город – твой город… Ты и так столько времени проводишь у меня в Уре, что многие черноголовые, наверное, скоро начнут считать тебя моим сыном…

 

- Пусть считают, я только за! Ну почему я действительно не твой сын, а ЕГО! – уже в дверях горестно воскликнул юный громовержец, - Я бы многое отдал, чтоб родиться от такого быка, как ты, а не от этого старого козла!

 

- Уж как распорядилась судьба, мой рыжий теленочек! Увы, но даже мы, благородные Ануннаки, порой не властны над своей судьбой… - вновь принимаясь за пиво, покачал головой Луноликий.

 

***

Прошла пара суток, в течение которых Гуанна безвылазно просидел на барже, опасаясь сходить на берег, где мог вновь ненароком столкнуться с Нунамниром. По распоряжению Луноликого, ему предоставили каюту рядом с опочивальней самого Нанны и его наложницы: маленькую, скромную комнату, из которой выгнали слуг (личного повара Сина, его лекаря, гардеробщика и суккаля), отправив их спать в общую кучу на палубу. Сидя в полутьме деревянной клети, на сундуках, ящиках и коробах со своим имуществом, маленький принц, дабы не умереть от скуки, денно и нощно слушал музыку по плееру и играл в компьютерные игры на новом планшете, также подаренном щедрым Сином. Спать ему приходилось не на привычной кровати, а на простой тростниковой циновке, застеленной шерстяным покрывалом, а еду дважды в день, по утрам и вечерам, приносил Наннин забардаб (слуга, ответственный за пищу и посуду Ануннака); но все-таки, это было гораздо лучше, чем трястись от ужаса в роскошных покоях Экура. И вот, наконец-то, наступил долгожданный день отплытия! Едва начала уходить за горизонт белая пристань Ашимбаббар и увенчанная радарами дальней космической связи (теми самыми знаменитыми Дуранки, что когда-то взорвал террорист Анзу, бежавший из Ниппура с захваченными Таблицами Судьбы) верхушка огромного Экура, возвышающегося над городскими стенами подобно искусственной горе, как осмелевший Гутур выбрался из своего «политического убежища». Он пошел на корму судна, где под полотняными навесами, на циновках, сидели и лежали десятки слуг, наслаждавшихся кратковременным законным отдыхом перед возвращением домой. Они весело переговаривались между собой, шутили, пели и сплетничали, играли в азартные игры, травили байки и выпивали. Кое-кто просто дремал на циновках или перекусывал. Появление принца они приветствовали радостными возгласами:

 

- О, молодой господин проснулся!..

 

- Иди к нам, молодой господин, отведай нашей трапезы! Не хочешь ли свежих карпов, что мы изловили на рассвете, перед отплытием? Мы только что их пожарили… многие из них с икрой…

 

- Или, может, дать тебе кислого молока и острого козьего сыра? Чем ты изволишь позавтракать?..

 

Протолкавшись сквозь пеструю толпу челяди, «рыжий теленок» уселся на самом краю палубы, где были сложены запасы провизии и очень удачно стояла большая плетеная корзина с сушеными финиками. Что-что, а финики он всегда обожал, в любом виде! Примостившись подле корзины, он жадно запустил в нее руки, черпая горсти сладких плодов и отправляя их в рот – а косточки плевал прямо в воду. Переменчивое настроение Гуанны мгновенно поднялось. Свесив ноги с палубы, он принялся весело болтать ими, глядя вслед удаляющимся, тающим вдали стенам великого священного града, что по-эмегирски правильно называть Нибруки (буквально – «место Нибиру на Земле»), а на письме положено обозначать детерминативом Энлильки (буквально – «место Энлиля»). «Прощай, ненавистная столица и пьяный старый козел, чтоб тебе издохнуть! Хоть на краткое время, но я вырвался из-под твоего контроля!» - мальчишка помахал рукой в сторону Экура и злорадно, торжествующе захихикал, подставляя лицо свежему весеннему ветру.

 

Рядом с ним, как по мановению ока, тут же выросла мощная вооруженная фигура начальника Нанниной службы безопасности – уже немолодого, но опытного и закаленного в боях воина по имени Кибишеги. Он был одним из старейших Игигов, прибывший на Землю в незапамятные времена, еще с первой волной колонистов-переселенцев. Его славной боевой и трудовой биографии мог бы позавидовать кто угодно: ибо он успел на своем веку поучаствовать в десятках войн и сотнях локальных стычек, возводил первые города, долгое время работал надсмотрщиком на золотодобывающих шахтах… Даже само имя его было типичным для той далекой эпохи колониальной лихорадки: ибо слово «Кибишеги» переводится с эмегира как «возвращенный на свое место», и оно созвучно священному слову «Амаги», что означает «возвращение к матери». Так часто матери нарекали своих сыновей, вручая им охранные амулеты и свое материнское благословение перед полным опасностей полетом на космическом корабле в бездонную черноту Абзу, в абсолютную неизвестность… Как правило, женщины говорили сыновьям в горький час разлуки, возможно – вечной разлуки (ибо из дальних космических экспедиций возвращались, естественно, отнюдь не все): «Где бы ты ни летал, куда бы ни забросила тебя судьба, всегда возвращайся ко мне, на родную планету, на свое место!» Но Кибишеги, увы, так и не вернулся на родину: за долгие тысячелетия службы он вполне прижился на Земле и теперь считал, что ему уже поздно возвращаться на могилу давно покойной матери…

 

Хоть Нанна-шешгаль, в отличие от Нинурты, никогда не отличался воинственностью, у него, конечно же, тоже имелась собственная служба безопасности и небольшая личная гвардия из нескольких десятков телохранителей, сопровождавших его в поездках. Другие воины уважительно называли главу службы безопасности «санга Кибишеги» или «шагина Кибишеги», подчеркивая его старшинство, но принц – просто по имени. Сейчас, когда бурная боевая молодость «возвращенного на свое место» уже осталась позади, в обязанности пожилого охранника входил, в том числе, и присмотр за молодым господином, когда тот гостил в Уре, на территории Сина. Но, впрочем, на сей счет молодой господин ничуть не возражал: ибо Кибишеги искренне нравился ему, вызывал неподдельную симпатию. Секрет оной симпатии объяснялся чрезвычайно просто: спокойный, невозмутимый и рассудительный по натуре, старый Игиг никогда не изводил принца бесконечными нравоучениями и нотациями – но зато умел очень интересно рассказывать про свою службу в силовых структурах различных Дингирских ведомств, при дворе разных Ануннаков, о придворных интригах, заговорах и переворотах, о строительстве первых городов, космодромов и шахт, о древних кровопролитных войнах, когда новоприбывшие колонисты делили сферы влияния над несколькими регионами Земли, о полетах на другие планеты… И Гутур всегда с увлечением внимал историям бывалого вояки.

 

- Кибишеги, а расскажи, как ты на красной планете Лахму в песчаную бурю попал! – потребовал он, отправляя в рот несколько фиников, - И как тебе острые частицы песка скафандр продырявили, и ты чуть не погиб…

 

- Ох, молодой господин, я ведь тебе эту историю уже шестьдесят раз повторял! – улыбнулся седовласый Игиг, - неужто тебе не надоело слушать одно и то же?

 

- А, может, я в шестьдесят первый раз ее услышать хочу! – засмеялся принц, - Или поведай о том, как ты летал на спутники газовых гигантов… ты ведь высаживался на все спутники Солнечной системы?

 

- Да нет, не на все, конечно же! У каждого газового гиганта их десятки, все вряд ли облетишь… Мне довелось высадиться лишь на пару самых крупных...

 

- Как бы я хотел тоже посетить их… вместе с тобой!

 

- Еще успеешь, молодой господин, еще не раз успеешь… У нас, Дингиров, жизнь долгая – особенно у Ануннаков, все можно успеть. Но я не советую тебе стремиться на спутники, или на Кованый Браслет (кольцо астероидов), или на Луну, или на красную планету Лахму. Поверь, там нет ничего интересного: одна лишь космическая пыль, голый безжизненный грунт, леденящий холод вакуума, полное отсутствие атмосферы, воды и каких-либо форм жизни… Здесь, на Земле, гораздо лучше! Тут хотя бы можно без скафандра ходить… дышать полной грудью, не экономя драгоценный кислород! Взгляни! – Кибишеги обвел рукой линию горизонта, - разве страна Ки-Энгир не прекрасна?

 

- Прекрасна… - печально повторил за ним Гуанна, обводя взглядом раскинувшиеся по плоской равнине аккуратные квадраты возделанных полей, зеленые заросли густого тростника на берегах Бурануна, рощи стройных финиковых пальм и блестящую водную поверхность великой реки, на которой играли солнечные блики, - но здесь всем заправляет Энлиль! И все вынуждены подчиняться его прихотям, платить ему дань и трепетать пред его царственной особой. А я так мечтаю улететь от него куда-нибудь подальше… хоть на самый отдаленный спутник самого последнего из четырех газовых гигантов… или вообще за пределы Солнечной системы, лишь бы чувствовать себя свободным! Я бы взял с собой лишь свой верный боевой корабль, побольше оружия и личную гвардию – дружину самых преданных товарищей. Если мне нет места в данной колонии, то я завоюю себе новую!

 

- Да что ты говоришь, господин! Ты думаешь, так просто отправиться в дальнюю космическую экспедицию, на поиски новых планет, пригодных для жизни? Да ты хоть знаешь, до чего это опасно, и сколько потребуется ресурсов…

 

- Опасности меня не пугают, а вот ресурсы… да, ты прав, Энлиль их наверняка не даст, - поразмыслив, согласился Гуанна, - Он до того меня ненавидит, что никогда не назначит мне хорошей судьбы! Батька часто повторяет, что мне, в отличие от старших братьев, не светит стать номархом-губернатором здесь, в Месопотамии. Дескать, весь Эдин уже давным-давно поделен на номы, везде назначены боги-номархи, Нунамнира полностью устраивает сложившаяся административная система – и он не хочет ничего менять. Но как же мне жить без собственного нома, без своей усадьбы и гурушей!? С чего я буду кормиться, не имея личного земельного надела!? Где я поселюсь сам и поселю свою челядь и прислугу!? Без хотя бы скромного зиккурата, хотя бы пары сотен рабов и хотя бы нескольких наложниц ни один благородный Ануннак не чувствует себя комфортно…

 

- Не чувствует, - кивнул Игиг.

 

- А когда я повзрослею и тоже заведу себе телку, где мне с ней уединиться, спрашивается?.. – развивал свою мысль Гуанна, - Прямо в кабине дисколета, что ли, в крошечном пространстве между пилотским креслом и приборной доской? Мне там совершать священный брак?..

 

- Да, в дисколете неудобно, согласен! – подтвердил верный раб, - Я пробовал как-то раз с одной лихой каркиддой – но нам было до того тесно, что никакого удовольствия не получили. Там ведь ни стоя, ни сидя не развернешься, а уж лежа – тем более… Уж лучше, действительно, в гиппаре, на нормальной кровати.

 

- Вот-вот! А для постройки гиппара нужна целая усадьба и целый город черноголовых, обслуживающих меня и моих будущих жен. Ведь даже Уту владеет городом Сиппаром, а Нинни – городом Уруком, несмотря на то, что они – внуки Энлиля, мои, получается, племянники! А я, его сын, остаюсь без нома и поместья! Где же тут справедливость, Кибишеги!? Разве я виноват в том, что опоздал родиться!? Это батька сам виноват, что так неудачно зачал меня… предохраняться надо было получше козлу старому!

 

- Будем не терять надежды на то, что господин Энлиль что-то придумает, - уклончиво ответил охранник, - К примеру, назначит тебя наместником в какую-нибудь другую область, пусть и далеко от Месопотамии, но зато тебе достанется огромная и богатая территория, где не придется конкурировать ни с какими другими Ануннаками. Зачем тебе стремиться в Космос, если и здесь, на Земле, с избытком хватает отдаленных неизведанных территорий, каждая из которых может впоследствии стать твоим царством?

 

- Да я не верю, что он меня в хорошее место отправит… Пожалуй, засунет в какое-нибудь дикое захолустье, или вообще за границу ледников! И буду там, во льдах, среди вечной мерзлоты сидеть, пытаясь построить свое царство… А я, может быть, здесь, в Эдине, хочу! Чем я хуже братца Нанны или братца Нинурты?..

 

Огромная роскошная баржа неспешно скользила по широкой водной глади Бурануна – ибо на обратном пути торопиться не пристало. Корму великолепного корабля украшали излюбленные символы Луноликого – серебристый полумесяц, лежащий на спине, вроде ладьи, рогами кверху, и белый бородатый бык – чтоб даже самый тупой и безграмотный санг-нгига при виде их не сомневался насчет того, кому из богов принадлежит данное плавсредство. Впрочем, быков в своей геральдике используют многие Ануннаки, едва ли не поголовно; но вот полумесяц является исключительной прерогативой Нанны. И вы тоже запомните, лулу: лишь один-единственный бог на Ближнем Востоке помечает свои владения данным символом. И если вы где-либо в Месопотамии, или в Ханаане, или в Харране, или на Синае, или в Аравии узрите изображение полумесяца, лежащего на спине, вроде ладьи, рогами кверху – то не сомневайтесь в том, что Нанна и его слуги где-то близко…

 

Нанна до того вжился в роль бога Луны, что даже свою «прелесть чела» (налобную ленту-повязку, один из необходимых атрибутов церемониального облачения знатных Дингиров) украшал не обычной инкрустацией из драгоценных камней или вышивкой из разноцветных стеклянных бусин, а маленьким серебряным полумесяцем – словно у него на голове росли маленькие рожки. Получилось очень красиво и оригинально – серебряные рожки полумесяца гармонично сочетались с длинными, серебристыми, всегда тщательно уложенными и завитыми локонами высокого светловолосого пришельца. Вроде бы простой символ – Луна – а как он воздействует на черноголовых!..

 

В благодатный час позднего весеннего утра великая полноводная река отнюдь не пустовала: навстречу Нанниному плавучему каравану то и дело попадались маленькие рыбацкие лодки с высоко загнутым носом и кормой, сплетенные из того же тростника и обмазанные битумом, и небольшие деревянные корабли, иногда даже с парусами, которыми в основном пользовались тамкары, осуществлявшие необходимый товарооборот между различными номами. Каждый ном жил натуральным хозяйством, но если его богу вдруг требовалась какая-либо продукция, не производимая в родном поместье, он посылал торговых агентов-тамкаров к соседним Дингирам. Естественно, при виде огромной флотилии с флагманской баржей, украшенной эмблемой сверкающего полумесяца, они все (и простые рыбаки – полуголые, загоревшие до черноты лулу с тростниковых лодок, и знатные торговые агенты в роскошных одеждах) дружно падали ниц и возносили хвалу, выкрикивая церемониальное приветствие Луноликому господу.

 

- Смотри, Кибишеги, - слева по борту деревня черноголовых! – воскликнул принц, указывая на стоящую у самой воды россыпь жалких крошечных лачуг из сырцового кирпича, покрытых тростниковыми крышами. Старый воин проследил за взглядом молодого господина. Естественно, жители этого поселения, как и сотен других деревень и деревушек, раскинувшихся по просторам Месопотамии, занимались своими повседневными делами, отчаянно борясь за выживание. Возле убогой пристани качались на воде десятки лодок, где копошились рыбаки, вытаскивая на берег сети с уловом. Кое-кто чинил порванные сети, другие латали поврежденную лодку, а где-то уже чистили, жарили и коптили пойманную рыбу… Тут же, у самой кромки воды, женщины стирали белье, и с визгом плескалась на мелководье обнаженная малышня, в то время как мальчишки постарше возвращались из тростниковых зарослей, нагруженные огромными вязанками тростника. А по единственной, кривой и грязной улице, петляющей между двумя рядами глинобитных хибар, с трудом ковыляли несколько ослов, нагруженных тяжелой поклажей, - и погонщики подгоняли их руганью и ударами плетей. Конечно же, завидев МАГУР (эмегирское название большого роскошного корабля) одного из наиболее почитаемых в стране богов, и рыбаки, и прачки, и носильщики тростника, и погонщики, и все остальные жители моментально побросали свои насущные дела и повалились ниц, - а маленьких детей, еще не понимающих, в чем дело, награждали безжалостными шлепками, пинками и подзатыльниками, тоже принуждая кланяться. Не кланялись, пожалуй, одни лишь только ослы, чей громкий надсадный рев сливался с приветственными криками людишек, замирающих от ужаса и восторга:

 

- Славься вовеки, о Луноликий! Славься, телец Лунного сияния! Славься, о таинственный ночной плод, возрождающий сам себя! Славься, о пастырь многочисленных стад, возлюбленный сын господина Энлиля, исторгнутый из чресл могучего быка!

 

Но вряд ли «краса небес» слышал их восхваления, ибо в данный момент отдыхал у себя в опочивальне, в приятной компании наложницы, игравшей ему на арфе. Еще не хватало возлюбленному сыну Энлиля отвечать на приветствие каждого смертного ничтожества!

 

Звездный мальчик, дитя инопланетных захватчиков, взирал на трепещущих смертных рабов с вполне понятным и законным презрением. Он проводил долгим высокомерным взглядом ватагу мальчишек-подростков – своих сверстников, что, выронив тростниковые охапки, валялись в грязи и пыли, не смея поднять глаз на величественную баржу, и поразился тому, до чего же они голые, грязные и невероятно худые – словно скелеты, обтянутые кожей. Лишь у некоторых чресла прикрывал жалкий шебартум – кусок шерстяной ткани, обмотанный вокруг пояса наподобие юбки; но большая часть подростков, по бедности своих семей, не удостоилась даже такого скромного одеяния. И, конечно же, ни один из них отродясь не носил обуви на ногах или каких-либо украшений, кроме примитивных дикарских ожерелий из глиняных бусин, раковин и кусочков кости. Их ноги были по колено в речном иле, а руки – по локоть в глине, и даже черные всклокоченные волосы тоже перемазаны илом и глиной. Их тела, и без того смуглые (не чета белокожему принцу), загорели под палящим солнцем до бронзово-бурого цвета, а торчащие острые ребра наводили на мысль о том, что иные из мальчишек ни разу в жизни не пробовали мяса – даже по большим праздникам…

 

«Но как же их зато много, однако!» - невольно отметил про себя Гуанна, - «Похоже, человек тридцать, не меньше… и это – лишь в одной убогой деревне! А по всей стране Ки-Энгир таких подростков, наверное, наберется несколько тысяч… в то время как благородных Дингирских сыновей, чтобы составить мне компанию, едва наскребли дюжину по всей планете. До чего же быстро плодится низшая раса! Хоть их срок жизни гораздо короче нашего, но по скорости размножения они оставляют нас далеко позади. Кто знает: вдруг прав батька Энлиль, и однажды придет ужасный день, когда численность расплодившихся лулу начнет угрожать самому существованию Ануннаков?.. Нет, нет, я не хочу об этом думать! Наам, наам! («да не будет!» - возглас отрицания на эмегире)

 

- А знаешь, Кибишеги, ведь папенька во гневе грозился отправить меня на перевоспитание к черноголовым! – поделился он с верным охранником, - Так прямо и сказал: ты знаешь, Гуанна, как простые санг-нгига обращаются со своими детьми!? Так узнаешь, я предоставлю тебе блестящую возможность! Там, в их деревнях, мальчишки твоего возраста не учатся в эдуббе и не играют в компьютерные игры, а работают от зари до зари, не разгибая спины! Они пасут овец и мотыжат поле, рубят тростник в зарослях и таскают на себе огромные вязанки тростника, чтобы добавить его в глину и укрепить разваливающиеся стены своих хибар! – повторил он Энлильские слова, издевательски передразнивая его манеру речи, - Он считает, что у черноголовых меня бы живо научили уму-разуму… как послали бы в поле, или к скотине, или за тростником – так я сразу бы поумнел и начал уважать старших!

 

- Ну, вряд ли он подвергнет тебя подобной каре! – хмыкнул санга, - Что только не сорвется с языка во гневе… Хотя, как я погляжу, на сей раз ты основательно достал господина Энлиля…

 

- Представляешь, Кибишеги: МЕНЯ отправить к лулу?.. Ты можешь вообразить, как бы я жил в их поселении, в грязной глиняной хибаре без удобств, чьи стены расползаются и тают при каждом половодье Бурануна?.. Как бы я ежедневно рубил тростник, смешивал его с глиной для кирпичей, чинил прохудившуюся крышу, латал порванные сети, плавал на лодке рыбачить, мотыжил поле, пас овец и погонял ослов?..

 

- Да уж, не представляю! – честно ответил «возвращенный на свое место», - Это все равно, что загнать породистого племенного быка в свинарник или бросить кусок чистейшего синего лазурита в кучу навоза…

 

- Вот и я о том же! Я бы в их паршивой деревне и дня бы не продержался! Во-первых, я привык полноценно питаться, каждый день кушать мясо, молоко, финики и другие фрукты, а не одни лишь ячменные лепешки…

 

- Они порой и молодые побеги тростника жуют, когда зерна на всех не хватает.

 

- …Привык спать на нормальной деревянной кровати из кедра и самшита, а не на тростниковой циновке, покрытой овечьими и козьими шкурами. Привык одеваться в тонкие льняные ткани, а не в грубую колючую шерсть. Чтоб я на себя шерстяное тряпье напялил? – да никогда, я ни за что так не опозорюсь. Привык следить за своей гигиеной, ежедневно свершать омовение в чистой проточной воде – а у них там где воду взять, если домишко без удобств? Речная для мытья не годится (ибо слишком грязная, пополам с илом), а единственный колодец далеко, и попробуй оттуда дотащи тяжеленные ведра… И еще мне, как принцу, положены отдельные покои, и достаточно просторные, чтоб туда поместились все мои вещи! А у черноголовых весь дом состоит из одной-единственной комнатушки, маленькой, низкой и тесной, где вокруг чадящего очага вповалку спит вся семья, от стариков до младенцев. Чтобы приготовить еду, надо растапливать очаг и опять же тащиться за водой к колодцу… Ну, а уж про компьютерные игры я вообще молчу! Ума не приложу, как их черноголовые дети живут без компьютерных игр?..

 

- Лепят игрушки из той же глины, - пожал плечами Кибишеги, - Но позволю себе заметить, что, вообще-то, разумные гуманоиды способны обойтись без многих достижений цивилизации, если не подозревают об их существовании. Это тебе сейчас, молодой господин, трудно представить себя на месте простых санг-нгига… но если бы ты, по воле судьбы и случая, с младенчества рос посреди них и не ведал иной жизни, то тогда бы приспособился гораздо легче…

 

- Наам, наам! Да не будет! – помотал головой Гуанна, отчего серебряные серьги в его ушах (между прочим, тоже щедрый подарок брата Нанны) мелодично зазвенели, - Я даже представлять не хочу подобных ужасов! Да одна лишь моя сандалия, или одна серьга, или один браслет стоит дороже, чем вся их жалкая деревня, вместе со всем населением! А, если продать мою тунику, то вообще можно с потрохами купить штук семь таких деревень!

 

И правда: прекрасный наряд прекрасного принца столь же разительно отличался от жалких шебартумов черноголовых, сколько и сам белокожий, голубоглазый, рыжий пришелец – от смуглых, неказистых и неуклюжих детей Земли. Вместо грязного куска грубой шерстяной ткани, намотанного на чреслах, Гуанна облачался в тунику из тончайшего льна, да еще и крашеную, да еще и – с кистями и бахромой! Сандалии на его ступнях, серьги в ушах, браслеты на запястьях, ожерелье на шее и расшитая налобная лента воистину стоили целое состояние – ибо благородные господа инопланетяне, грабившие Землю уже не первое тысячелетие, награбили здесь вполне достаточно золота и серебра, чтоб с ног до головы обвешивать драгоценностями даже самых младших и постылых своих сыновей.

 

- Нет, без планшета и компьютерных игр я бы точно обойтись не смог! – вынес свой окончательный вердикт Гуанна, сплевывая в воду очередную финиковую косточку, - И без игрушек с дистанционным радиоуправлением! И без своей видеокамеры, и без плеера, и без электронной почты, и без музыкального центра… Как бы я без него музыку слушал? Я ведь люблю ее погромче врубать… когда на всю мощь врубаю, то батька Энлиль на другом конце Ниппура уши зажимает! И сразу его слуги звонят, вопят, чтоб сделал потише, а то ведь у папеньки после вчерашней пьянки мигрень…

 

- Мда… не чтишь ты, молодой господин, своего папеньку, - кивком подытожил Кибишеги.

 

- Мне не за что чтить и уважать того, кто обзывает меня куском ослиного навоза и грозится отправить на «перевоспитание» к низшей расе, в их нищету и грязищу! – гордо тряхнул бронзовыми кудрями «рыжий теленок», - Да чтоб я среди них жил!.. Да чтоб я на ТАКОЙ лодке плавал!.. – и он указал на утлую крошечную лодчонку с высоко загнутым носом и кормой, сплетенную из стеблей тростника и осмоленную битумом, что качалась на волнах Бурануна буквально в паре десятков локтей от Нанниной баржи. В лодчонке возились двое тощих, загорелых до черноты лулу, один – постарше, другой – помладше (явно – отец и сын), что, надрываясь от натуги, тянули из реки сети с уловом, - И как они только не боятся рыбачить в этой дырявой тростниковой посудине? И как она только до сих пор не перевернулась?..

 

- Никто не побоится, если нужда и голод вынудят.

 

- Меня бы уж точно не вынудили! – заверил его принц, - Я рожден, чтобы летать! Смотри, кстати, вон слева по небу дисколет летит! А справа – похоже, реактивный истребитель… А я ведь еще ни разу настоящим дисколетом не управлял – пока что только на тренажерах и симуляторах учусь. Эх, мне бы такую технику!.. Эх, мне бы такое оружие!.. Хоть бы одну лазерную пушку!.. Хоть бы Шарур, как у братца Нинурты!.. Я бы тогда всем показал… А старый пьянчуга обещал отправить меня к черноголовым! Да пусть только посмеет! Пусть сперва свой алкоголизм вылечит! Я буду ожесточенно сопротивляться, хоть он мне и отец… Жалкие говорящие обезьяны недостойны даже участи моих рабов! Да, я, разумеется, дружу с Бильгадаму, но он ведь полукровка, у него хотя бы отец Дингир-геолог, и по нему, к счастью, не заметно, что мать – дикая пещерная нгеме. Но эти деревенские твари… у меня просто нет слов! Да чтоб я близко подпустил к себе грязного лулу… чтоб позволил ему прикасаться к своему божественному телу, хотя бы снять обувь с моих ног?.. Нет, Кибишеги, ни одна сила в Галактике не заставит меня настолько унизиться, чтоб жить среди низшей расы, как один из них!

 

При виде дисколета и истребителя плывущие в лодках и копошащиеся по берегам черноголовые вновь огласили реку воплями: «Слава господня полетела! Правительство наше полетело!» - и дружно повалились ниц, кланяясь инопланетной технике. А как же иначе, спрашивается? Если живешь в Месопотамии, в сельскохозяйственной колонии пришельцев, только посмей не поклониться пролетающему мимо НЛО! – не ровен час, упадет с неба огонь господень – и пожрет нечестивых… Вдруг это сам господь Нинурта направляется в стольный Ниппур, на аудиенцию к батьке Энлилю!? С грозным и победоносным Нинуртой, как и с самим Энлилем, шутки плохи…

 

- Ты будешь великим воином, молодой господин, - молвил Кибишеги, когда пылкий юноша, закончив свою вдохновенную тираду, вновь увлеченно захрустел финиками, - отважным и храбрым полководцем, захватчиком новых территорий, ничуть не уступающим по доблести господину Нинурте. Но все же, ты пока еще плохо знаешь Галактику и те силы, что управляют Вселенной. А я вот гораздо старше тебя – и неоднократно видел, как может измениться тот или иной Дингир в течение своей долгой жизни. Ведь никто из нас, даже благородные Ануннаки, не знает в полноте своего будущего, своей судьбы. Никому не дано предугадать, каких жертв потребует от него судьба, перед каким сложным выбором поставит… Ты точно уверен, что сделаешь свой выбор правильно? Ты не сомневаешься в том, что и через семь, и через шестьдесят, и через три тысячи шестьсот лет останешься таким же, как сейчас, и будешь хотеть того же, что и в настоящий момент, и стремиться к той же цели, и добиваться ее теми же средствами? И ты думаешь, что никогда не ошибешься и не пожалеешь о содеянном, и цель не разочарует тебя?..

 

- Кибишеги, я его ненавижу, - тихо прошептал Гуанна, и его прекрасное лицо подернулось судорогой боли, - и его, и братца Нинурту! Какие у меня еще могут быть цели, кроме борьбы с ними? Я ведь ничуть не хуже их… напротив, во всем лучше, умней, красивей, талантливей, но только МЛАДШЕ! Если бы я родился первым, то наверняка бы сейчас правил Месопотамией… а, возможно, и всей планетой Ки! Но они опередили меня… поставили в безвыходное положение! И теперь, что бы я ни делал, куда бы ни шел, мне все равно остается лишь один путь – дорога вечной войны. Разве в моей жизни что-то сильно изменится спустя семь, или шестьдесят, или три тысячи шестьсот лет? Я и тогда продолжу бороться с Энлилем и Нинуртой, как борюсь уже сейчас… Мне в любом случае придется потратить на войну с родственниками все свое бессмертие! Я же не виноват, что родился с такими МЕ… и не в силах идти против собственной природы. О чем я еще могу мечтать, какие планы строить? Что ты говоришь, Кибишеги?..

 

- Так значит, ты хочешь стать верховным правителем планеты-колонии? И точно уверен, что не испугаешься и не остановишься на пути к Лазуритовому Престолу? – уточнил охранник.

 

- Уверен. Хочу. Не испугаюсь и не остановлюсь, - принц старался придать своему голосу предельную твердость, но его прекрасные губы страдальчески дрогнули, и на лице, против воли, возникло жалкое, растерянное выражение. Он словно пытался убедить себя в том, в чем сам отчаянно сомневался.

 

Он даже приподнял свисающий край своего одеяния и поцеловал бахрому на нем – жест, который по традиции делают Ануннаки, когда клянутся.

 

Старый воин одарил отрока пристальным и долгим взглядом – а затем внезапно опустился пред ним на колени – и низко поклонился ему, коснувшись лбом деревянной палубы. Гутур оторопел от неожиданности, выронив из пальцев надкусанный фрукт. Он никогда не видел, чтоб начальник Нанниной стражи так простирался ниц даже пред самим господином Энлилем, не говоря уже о господине Сине… Естественно, он кланялся им, как и положено по правилам придворного этикета – но лишь в пояс, - учтиво, но без особого рвения. Пред ним же, мальчишкой, упал так, как падает спасенный у ног своего спасителя – как будто от милости юнца зависела не его карьера, а жизнь и смерть.

 

- Зачем ты кланяешься?.. – удивленно воскликнул он, и едва ли не бросился поднимать слугу, - Зачем здесь, сейчас… К чему это? Я не понимаю…

 

- Но ты же, молодой господин, ясно заявил о своем намерении стать верховным правителем планеты. Вот я и оказал тебе почести, что подобает оказывать лишь верховному властелину! Я поклонился тебе от всего сердца, как своему будущему владыке… если только мне посчастливится дожить до твоего воцарения, – пояснил «возвращенный на свое место», легко поднимаясь на ноги.

 

- Ты тоже хочешь, чтоб именно Я Энлильствовал?.. Чтоб планета принадлежала мне?.. – потрясенный Гуанна не верил своим ушам. Он мог бы заподозрить Кибишеги в насмешке, кабы не являлся телепатом; а телепатическое чутье подтверждало, что старый воин сейчас предельно искренен.

 

- Да… ибо ты – воистину тот самый Ануннак, кто больше других достоин Лазуритового Престола, - кивнул верный телохранитель, - И как бы мне хотелось дожить!.. Но, боюсь, все же не доживу, ибо твое Энлильство наступит еще очень нескоро. И тебе придется очень долго и трудно идти к нему – причем, не по зеленым равнинам Эдина, а по каменистым бесплодным пустошам Кура! И многими, многими скорбями надлежит тебе взойти на Лазуритовый Престол царства небесного…

 

Принц не нашелся с ответом (что случалось с ним чрезвычайно редко – ибо, как вы уже наверняка заметили, черноголовые, его язык был подвешен на удивление хорошо) – отвернулся от собеседника и предался созерцанию блестящих волн реки и бегущих за кормой пенных бурунов. На некоторое время воцарилось безмолвие, нарушаемое лишь шумом ветра, плеском воды и далекими криками птиц. Молодой господин даже о финиках забыл, старательно осмысляя неожиданные слова Кибишеги…

 

- Расставшись с отцом, я ощущаю себя, словно тот осел из пословицы, что сбросил поклажу и сказал: «Старые проклятия еще наполняют мне уши!» - наконец, произнес Гуанна, пытаясь перевести разговор в более приятное русло, - Но ничего страшного… пока у меня есть такой любящий и заботливый брат, как Нанна-шешгаль, он меня в обиду не даст! Вот Нанна – он совсем не похож на папеньку и Нинурту! Он лучший брат в нашем секторе Галактики! Я даже удивляюсь тому, как в нашей семье вообще мог родиться столь добрый, спокойный, уравновешенный и справедливый Дингир, как он. Луноликий меня просто обожает, ничего не жалеет для моего блага! Он всегда защитит меня от Энлильского гнева…

 

- Всегда?.. – печально переспросил пожилой Игиг, - ты не сомневаешься?..

 

Принц вновь вскинул на него удивленный взор: что еще не так?

 

- Раз уж мы все равно беседуем… позволь, молодой господин, дать тебе еще один дельный совет. Думаю, он тебе пригодится, - и, склонившись к самому уху мальчика, Кибишеги едва слышно прошептал, - Не доверяй господину Нанне!

 

- Не доверять!? ЕМУ – не доверять!?.. Да кому же тогда, если не Луноликому!? И ты ли, его слуга, мне об этом говоришь!?.. – изумление принца, и без того огромное, подскочило до крайних пределов.

 

- Мне, простому слуге-Игигу, не принадлежащему к благородным Ануннакам, он как раз ничего не сделает, - пояснил свою мысль телохранитель, - ибо я не представляю для него ни малейшей угрозы. Даже если вдруг уволит с должности – я найду, куда пристроиться… А вот ты для него, увы, - потенциальный противник! А, значит, потенциальная опасность! Еще один сын Ану и Энлиля, очередной конкурент, претендующий на Лазуритовый Престол…

 

- Но Нанна-шешгаль отнюдь не стремится к верховной планетарной власти… - возразил Гутур, хоть уверенности в его голосе не ощущалось, - во всяком случае, я от него ни разу ничего подобного не слышал. Мне всегда казалось, что он полностью доволен своей участью губернатора Урского нома… Ведь он даже армией командовать никогда не рвался, в отличие от братца Нинурты! У него репутация самого миролюбивого и сдержанного в нашем Анунначьем роду…

 

- А ты полагаешь, что тебе ведомо сердце господина Нанны: о чем он думает, о чем мечтает?..

 

- Да, полагаю… я ведь телепат!

 

- Но он – тоже телепат, которому ничего не стоит заблокировать свой разум от чужого вторжения, чтоб держать отдельные сокровенные мысли при себе, не делясь ими с посторонними. А видитесь вы с ним не каждый день… поэтому, на мой взгляд, мозговая блокировка его не особенно утруждает. Ты знаешь его как доброго и заботливого брата, что кормит тебя из собственных рук сладкими пирожками гуг, – но можешь не подозревать о том, что творится в его сердце. А вдруг он тоже лелеет честолюбивые мечты, представляя, как вся планета поклонится его полумесяцу?..

 

Гуанна вновь обескуражено замолчал, пытаясь переварить информацию, к принятию которой оказался явно не готов. Он попытался вообразить себе то, на что намекал Кибишеги: изображение полумесяца на каждом доме Месопотамии (от роскошных лугальских палат – до скромных глиняных лачуг последних гурушей), на каждом храме в любом городе, на всех межевых камнях-кудурру… И – никаких символов ни одного другого бога: ни рогатых тиар Ану и Энлиля, ни львиноголовой птицы Анзу – любимой эмблемы Нинурты, ни рыбы – геральдического знака Энки, ни изогнутого ножа для перерезания пуповины, которым ловко орудует богиня-акушерка Нинхурсаг, ни солнечного диска Уту, ни утренней звезды Инанны… Представлялось, если честно, с трудом! Неужели такое вообще возможно, хотя бы теоретически? Чтобы весь Ближний Восток поклонялся одному лишь полумесяцу Нанны?.. Нет, не верю, не верю! Слишком уж нелепо и фантастично звучит такое предположение.

 

- Но он же мне постоянно помогает… - наконец, пробормотал принц, - Он столько раз меня выручал! Как же я могу после этого сомневаться в его искренней братской любви?

 

- А я вот, проживший гораздо дольше тебя, не верю в братскую любовь между двумя Ануннаками – ибо, мне, увы, ни разу не посчастливилось ее видеть! Вместо любви благородные братья-Ануннаки обычно питают друг к другу лишь самую черную зависть. Взять хотя бы, в качестве примера, господина Энлиля и господина Энки. Ты знаешь, молодой господин, какая между ними вражда, какая борьба не на жизнь, а на смерть? Знаешь, сколько раз они воевали между собой?..

 

- Но ведь всегда мирились, - попытался возразить Гуанна, но возражение прозвучало жалко.

 

- Э! Скажешь тоже! Лишь потому мирились, что господин Энки постоянно прогибался под господина Энлиля, принимал его унизительные условия и шел на определенные уступки. Он вечно вынужден подстраиваться под сводного брата – ибо слишком жалеет черноголовых и боится тех огромных человеческих жертв, что приносит любая война. Но, в свою очередь, и Энлилю никак не удается уничтожить своего главного соперника и конкурента… Сколько раз он намеревался окончательно расправиться с Эа! – но всегда передумывал, ибо владыка Абзу все-таки необходим ему в качестве главврача, медика и генетика, а также – умнейшего и хитрейшего из Дингиров, ведущего специалиста по разрешению любых проблем. Что бы «козел-вожак небес и земли» делал без мудрых советов создателя человечества? Как бы он решал постоянно возникающие проблемы без Энкиных МЕ? И, тем не менее, в их отношениях всем заправляет зависть – острая взаимная зависть, которую два патриарха Ануннаков питают друг к другу. Энлиль не может простить Энки его научной гениальности, бесспорного интеллектуального превосходства, а Энки Энлилю – его привилегированного положения главного наследника, любимого сына господина Ану от его любимой жены…

 

- Так то батюшка Энлиль – и дядюшка Энки! Воистину, у них у обоих есть, чем похвалиться друг перед другом и чему позавидовать… А я кто по сравнению с ними? Разве я имею хоть что-то ценное, на что мог бы позариться Нанна-шешгаль? Он ведь невероятно богат, давно и успешно управляет зажиточным и процветающем Урским номом, его закрома в Нганунмахе буквально ломятся от запасов продовольствия и всякого прочего добра… А я – нищий по сравнению с ним! У меня нет даже собственного города и надела земли, с которого я мог бы кормиться (а старый козел угрожает, что и не будет). Я – словно какой-то черноголовый «Сингамиль», всецело зависимый от Нанниной милости! А он-то от меня ни в чем не зависит…

 

- Ничего ценного нет, говоришь?.. – хитро прищурился Игиг, - Ты забыл о своих способностях, молодой господин! Ты же у нас электрический бог, способный метать молнии во своих врагов! Воистину, в тебе удивительные МЕ! Мне, естественно, уже рассказали, как ты поразил электрическим ударом бедного уммиа Мульхенгаля, тщетно призывавшего тебя к послушанию. А теперь предположи: кабы на месте «отца эдуббы» оказался кто-то другой… к примеру, твой злейший враг… и как бы ты мог его поджарить, научившись получше контролировать свой дар и усилив разряд в несколько раз…

 

- Представляю… - мечтательно улыбнулся Гутур, - И я даже знаю, кого бы первым поджарил! Нанна-шешгаль тоже говорит, что я – живое биологическое оружие…

 

- Вот-вот! И, думаю, что управлением электричеством твои таланты отнюдь не исчерпываются. Пожалуй, ты мог бы еще неплохо повелевать погодой, создавая в атмосфере мощные электромагнитные импульсы. Господин Нинурта ведь так умеет! А ты явно превосходишь господина Нинурту, и уж, тем паче, господина Сина, который начисто лишен подобной мутации.

 

- Да уж… хоть в чем-то мне повезло! Какая полезная мутация… Как ты думаешь, Кибишеги: она как-то связана с тем, что батька Энлиль совершал мое зачатие в пьяном виде? Все-таки, много тысячелетий назад, делая Нанну и Нинурту, он еще так не напивался… Тогда он страдал алкоголизмом в начальной стадии, а сейчас – в финальной!

 

- Ну, я-то в генетике не разбираюсь, я же не господин Энки! Мое дело маленькое: возглавлять службу безопасности. Но, как опытный воин, я твердо усвоил одну прописную истину: когда у кого-то появляется новое оружие – тут же нет отбоя от желающих его контролировать! Можно даже не владеть данным оружием лично – а просто уметь ловко его направлять… А в тебе ведь такая великая Сила!

 

- Сила? – переспросил «рыжий теленок».

 

- Сила! – подтвердил воин, выделив слово интонацией, - В некоторых областях Галактики данные способности называются просто Силой; у нас же – разумеется, МЕ.

 

- Моя Сила… Мои МЕ… А если мне прямо сейчас попробовать? В смысле – повелевать погодой?.. – хитро прищурился Гуанна, обозревая бездонное голубое небо и блестящую поверхность реки.

 

- Погода сегодня замечательная. Зачем ее портить? – осторожно заметил Кибишеги, - Что тебя не устраивает, молодой господин?

 

- Все устраивает. Но, может, мне просто не терпится проверить, пребывает ли со мной Сила? Может, мне просто интересно, повинуется ли мне ветер, если я призову его?..

 

И тут же, подняв руки к небу, выкрикнул:

 

- Призываю тебя, о северный ветер с верховий речных, где, средь вековых ледников, берут начало истоки Тигра и Бурануна! И тебя, о восточный ветер с гор Загроса! И тебя, о южный ветер с Нижнего моря, не дружный с Адапой, но дружный со мной! И тебя, о западный ветер, несущий осадки от моря Налешт! Услышьте мой приказ! Явитесь на зов своего владыки и повелителя!

 

Первым откликнулся именно западный, приносящий дожди с далеких берегов моря Налешт (которое в грядущих тысячелетиях нарекут Средиземным морем). Что-то неуловимо изменилось в природе после слов Гутура: ветер, с утра едва ощутимый, действительно усилился, заметно окреп и осмелел, а потом вдруг налетел резким порывом, растрепав рыжие волосы принца. Своим обостренным чутьем отрок ощутил, чуть ли не увидел внутренним взором, как сдвинулся на западной стороне неба атмосферный фронт – прохладная влажная громада воздушных масс, начав неторопливое, но все более ускоряющееся движение в сторону Бурануна… Вскоре и обычное зрение подтвердило данный факт: на западе безмятежный ярко-голубой цвет небосклона сменился кучевыми облаками. Принц и его охранник заворожено наблюдали за тем, как растет и темнеет облачное стадо, все ближе подползая к руслу…

 

- Похоже, у меня получается! – радостно выдохнул юный Ануннак, - хотя мне слишком трудно сосредоточиться. Стоит лишь на миг расслабиться и утратить контроль – как воздух перестает двигаться мне навстречу, и облака разбегаются в разные стороны, словно отара непослушных овец. Но я все равно постараюсь собрать их в кучу – и подтянуть к самой воде…

 

- Воистину, велика твоя Сила! Никакому черноголовому Сингамилю или Игмиль-Сину с тобой не сравниться, – уважительно покачал головой Игиг, - Но, пожалуй, тебе лучше сейчас остановиться. Я же вижу, насколько тяжело тебе даются подобные эксперименты! Ты весь напрягся и вспотел, как после быстрого бега или тренировки, с трудом дышишь и выглядишь очень уставшим…

 

- Да, энергии уходит немало… Но разве я когда-либо останавливался на полпути? – надменно хмыкнул принц, - Я привык доводить каждое дело до конца! Вот и сейчас хочу проверить: получится ли устроить грозу? Для нее, как я понимаю, надо попробовать столкнуть два атмосферных фронта с разным давлением? Смотри, похоже, еще кто-то меня услышал – с востока тоже ползет!

 

И правда: восточная сторона неба тоже заметно нахмурилась и потемнела, оттуда потянуло влажным предгрозовым холодом. Восточные и западные тучи с ускорением ползли навстречу друг другу, постепенно сужая срединную полосу ярко-голубого неба. Вскоре они полностью закрыли солнце, и ясный весенний день превратился в мрачный и пасмурный.

 

Ветер крепчал с каждой минутой, становясь все резче, задиристей и бесцеремонней. Удивленные внезапной переменой погоды, Наннины слуги тревожно вертели по сторонам головами, дрожали и обхватывали себя руками, набрасывали на плечи плащи, заворачивались в покрывала. Некоторые из них вскочили на ноги и ринулись искать убежища в трюме корабля.

 

- Господин, может, уже хватит?.. – осторожно заметил Кибишеги, тоже поеживаясь от холода.

 

- Нет, не хватит! Я только вошел во вкус, - ухмыльнулся непокорный отрок.

 

Вместо безобидной мелкой ряби на речной воде образовались волны: сперва – средние по величине, затем – все выше и выше. Баржу начало ощутимо раскачивать, подбрасывая на гребнях и бурунах. Палуба под ногами зашаталась. Серое месиво туч клубилось и бурлило над Бурануном, перемешиваемое неистовым ветром. Еще через пару минут на лица и головы упали первые капли зарождающегося дождя… Тут уж почти все слуги, подхватив недоеденные блюда и пожитки, трусливо ретировались в трюм, и на палубе остались только Гуанна и старый воин. Принц радостно и злобно захохотал, запрокинув голову и жадно ловя ртом дождевые струи. Его туника моментально промокла до нитки, мокрые волосы прилипли к голове, но он словно не ощущал сырости и холода. И лишь продолжал смеяться, наблюдая, как за считанные мгновения отдельные капли превратились в неистовый ливень, хлещущий по плечам и спинам, словно плетьми. Плотная водяная завеса встала сплошной стеной, и сквозь шум ливня донесся глухой раскат грома… затем – еще один, и еще… Небо потемнело настолько, что день едва ли не превратился в ночь, и лишь пронзительные вспышки молний освещали ее.

 

- Господин, умоляю тебя немедленно прекратить свою забаву! – попытался образумить его отчаявшийся телохранитель, - Здесь тебе не шутки и не игрушки! Вызванная тобой непогода слишком сильна! Ты устроил настоящую бурю и ураган! Хочешь довести дело до Всемирного Потопа? Хочешь, чтоб наш магур пошел ко дну?..

 

- Отстань, раб! – раздраженно дернул плечом мальчишка, - Не мешай мне громовержничать! Дай насладиться АБСОЛЮ-Ю-ЮТНОЙ ВЛА-А-АСТЬЮ!!! Хоть над чем-то я имею власть… пусть мне не подчиняется ни один город или ном, но зато подчиняются волны и ветер! И разве моя буря не прекрасна?..

 

Но упрямый Кибишеги все не отставал. Схватив принца за плечи, он принялся совсем непочтительно трясти его и закричал в самое ухо:

 

- Йехошуа-рабейну, проснись скорей! Открой глаза! Посмотри, мы же тонем! Лодку вот-вот перевернет!..

 

Молодой громовержец хотел было возмутиться и сурово напомнить охраннику о том, что с принцами так обращаться не положено; но внезапно ему показалось, что голос у Кибишеги какой-то странный… и почему-то подозрительно смахивает на голос апостола Фомы! Да-да, это ведь Фома и есть! Фома трясет его сзади за плечи, умоляя немедленно проснуться… Но что делает простой Галилейский рыбак на роскошной барже Луноликого Нанны, плывущей по водам Евфрата-Бурануна из Ниппура в Ур!? Фома ведь тогда еще не родился… и даже его праотец Авраам еще не родился… Ведь сейчас – допотопные времена… или уже – послепотопные!? Великая Прецессия! Какая теперь эпоха!? Какой из Прецессионных циклов!? И кто из богов по решению Совета получил гегемонию на 2160 лет!?..

 

- Рабейну, если ты сей миг не проснешься, то нам конец! Мы погибнем!.. – в голосе Фомы сквозило столько неподдельного отчаяния, что Ануннак наконец-то сделал над собой чудовищное усилие, приподнял веки – и вывалился из сна в жуткую неприглядную реальность.

 

***

…Йехошуа вывалился из сна в жуткую неприглядную реальность. И в первый миг оная реальность ослепила и оглушила его, лишила дара речи и разума. В ужасе вытаращив глаза, хватая ртом воздух, несчастный Дингир пытался осмыслить произошедшие с ним трансформации. А перемены действительно выглядели разительными, если не сказать – фантастическими и чудовищными…

 

Так он больше не Гуанна!?.. Теперь он – Йехошуа Га-Ноцри!?.. Ах да, ему же обрезание делали – тогда и переименовали в Йехошуа…

 

И родился он не в стольном Ниппуре, а в жалком Бейт-Лехеме, а детство провел в не менее захолустном Назарете!?..

 

И ему уже не тринадцать лет, а тридцать!?..

 

И одет он не в тонкую льняную тунику с кистями и бахромой, а в грубый хитон из некрашеной шерсти!?.. Глаза не подведены сурьмой, ни налобной ленты - «прелести чела», ни серег, ни ожерелья, ни браслетов и иных побрякушек на нем нет, и сандалии – самые грубые и простые, самодельные!? И лишь по-Дингирски длинные волосы (никто из Месопотамских богов не стрижется коротко, ибо лишение волос считается у них страшным позором) напоминают о его высоком происхождении!?..

 

И ясное весеннее утро обратилось кромешной ночью, шикарная баржа-магур – простой рыбацкой лодчонкой (правда, не тростниковой, а деревянной – но от этого не намного легче), а величественный Евфрат-Буранун – озером Киннерет!?..

 

Таки да, они действительно плывут по Геннисаретскому озеру! А он просто заснул в лодке во время плавания, увидел сон про свое Месопотамское детство, - и даже не заметил, как поднялась буря… Однако, нехило его вырубило! И сколько же тысячелетий, сколько Прецессионных циклов прошло с того дня, тогда он, мальчишка-подросток, вместе со старшим братом Нанной совершал то памятное путешествие из Ниппура в Ур!? С того дня, когда он впервые четко и ясно сформулировал свое желание воссесть на Лазуритовом Престоле – и Кибишеги поклонился ему, словно верховному правителю планеты!?..

 

- Эйфо Йареху!? («где Луна!?» - по-Семитски) – постепенно возвращаясь к реальности, выдавил из себя Га-Ноцри, - Где Нанна-шешгаль!? Мы же плыли в Ур…

 

- Какая Луна!? Какой Ур!? Луна за тучи спряталась! И при чем здесь город нашего праотца Авраама, если нас вот-вот опрокинет!? Рабейну, посмотри, какие огромные волны! – запричитал Фома (таки да, он действительно был Фомой!), в отчаянии заламывая руки.

 

- Очнулся… Проснулся… А мы-то уж и не надеялись… Барух Гашем, добудились мы нашего рабейну! – с облегчением зашептались вокруг Шимон Кифа, его брат Андрей, Филипп, Шимон Кананит, Леви Матитияху, Иаков и Йехонахан Зеведеевы и другие его ученики, невесть как набившиеся в крошечное утлое суденышко. И тут же взмолились в ужасе:

 

- Рабейну, помоги нам! Спаси нас! Сделай что-нибудь! Ты же все можешь! Смотри, какая буря разыгралась…

 

- Да уж вижу! – Йехошуа усилием воли кое-как заставил себя придать телу вертикальное положение, хотя держать равновесие удавалось с большим трудом, ибо разбушевавшаяся стихия немилосердно раскачивала Кифину лодку, а огромные волны, атакующие ее со всех сторон, ежеминутно окатывали ледяными брызгами с ног до головы.

 

Проснулся он очень кстати – в самый разгар нешуточного ночного шторма. Обычно спокойное, ласковое и тихое, нынешней ночью озеро Киннерет превратилось в дикое месиво взбесившейся воды и ветра – эпическая картина, способная ужаснуть, пожалуй, даже самого стойкого и храброго лулу. Того и гляди, вот-вот вынырнет из его бездонных глубин сам Левиафан, разевая жадную клыкастую пасть, – и поглотит жалкую человеческую посудину… Одним словом: шоа, сущее ШОА! Спасайтесь, кто может, черноголовые! Господи, защити нас от Левиафана… Пощади бедных грешников! Дай только добраться до берега, а дальше мы уж как-нибудь сами… Барух ата Адонай, Элохейну Мелех га-Олам… Апостолы закрывались руками, падали на дно лодки, вжимались в мокрые деревянные доски, буквально воя от страха и не в силах даже толком молиться.

 

Но Га-Ноцри не принадлежал к жалким ничтожным смертным, а являлся благородным Ануннаком – генно-модифицированным организмом и живым биологическим оружием; и борьба с вышедшими из-под контроля стихиями являлась его прямой прерогативой. Ни один мускул не дрогнул на его бледном и прекрасном лике. Бесстрашно выпрямившись навстречу буре, он раскинул руки и громко выкрикнул одно-единственное слово, но зато – какое:

 

- ШЕКЕТ!!!..

 

- что по-Семитски, как вы знаете, означает: «Тихо!» И глас его прозвучал столь яростно и сурово, что на миг (или это лишь показалось апостолам?..) перекрыл даже рев ветра и громовые раскаты. И, о чудо! – капризная природа моментально послушалась и подчинилась. Резкие порывы ветра тут же начали стремительно утихать, а затем и вовсе сошли на нет. Волны уменьшились в размерах, качка значительно ослабела – и вот уже ученики смогли встать на четвереньки, а затем – и в полный рост.

 

Повинуясь плавному движению рук рабби Йехошуа, разошлись атмосферные фронты, столкнувшиеся над Геннисаретским озером. Тьма, пришедшая со Средиземного моря (что раньше, на эмегире, звалось морем Налешт), убралась туда, куда ей и следовало. Хотя нашему герою отнюдь не впервые пришлось проделывать подобные вещи, рабби в очередной раз поразился той легкости, простоте и естественности, с которой давалось ему владычество над грозами и бурями. Га-Ноцри не смог удержаться от злорадных мыслей о том, что и батьке Энлилю, и братцу Нинурте потребовалось бы гораздо больше времени и усилий для укрощения стихии… а братец Нанна вообще бы в жизни не справился! Да, и папенька, и Нингирсу Лагашский тоже обладали определенными талантами к управлению погодой; но лишь в нем, самом младшем и «непутевом» сыне, дар громовержца раскрылся и расцвел в полной мере.

 

За каких-то пару минут ночное небо полностью очистилось от туч, засверкав редкими звездами. И бледный лик Сина (хотя теперь, с подачи Эллинов, ныне заполонивших Средиземноморье и навязавших всем свой койне, его следовало бы, скорее, назвать бледным ликом Феба) тоже проглянул в прорехах разбегающихся облаков. Ну что ж, полюбуйся, Син, как я справился с грозой, заменил ураган на штиль! Запрещать ветру и морю, сталкивать и разводить атмосферные фронты – это тебе не дань папеньке в месяце Баразаггар возить, получая взамен сладкие пирожки гуг и неизменное отеческое благословение…

 

Йехошуа обозревал гладкую поверхность сверкающей в лунном сиянии воды, словно великий полководец – поле недавнего боя, где только что одержал блестящую победу. Стоя в позе триумфатора, скрестив руки на груди, он обернулся на притихших апостолов. В глазах учеников, робко жмущихся друг к другу, по-прежнему сквозил ужас – но уже не пред укрощенным Левиафаном, а пред его укротителем. Общую мысль кое-как выразил Шимон Кифа, прошептавший:

 

- Кто же ты такой, рабби, если и волны, и ветер повинуются тебе?.. Ни одному человеку, даже великому праведнику, не под силу повелевать бурей…

 

- Человеку, конечно же, не под силу, - согласился Йехошуа, - но я ведь – Дингир! И имя мне – Грозовой Ветер! Я громыхаю из середины тучи, и выпускаю вихри из своих закромов, и делаю облако своей колесницей, и служу устроителем небесных плотин… Меня когда-то звали Ишкур, по-вашему – Эль-Шаддай… Или вы, сыновья Зеведеевы, - он обвел взглядом притихших Иакова и Йехонахана, - полагаете, что я вас из чистой прихоти нарек Воанергос – «сынами громовыми»?.. Истинно говорю вам: я ничего и никогда не делаю случайно.

 

Действительно: как объяснишь этим черноголовым ничтожествам, что в течение своего долгого бессмертия любой Ануннак проходит через массу инициаций, и после каждого очередного испытания берет себе новое имя, прибавляя его к веренице предыдущих? Обряды брит-милы, бар-мицвы и ритуального омовения в реке Йордан, как в микве, тоже входили в число важнейших инициаций, необходимых громовержцу для того, чтобы крепче влезть в Еврейскую шкуру; но, разумеется, они не были единственными ритуалами в его полной приключений жизни.

 

Га-Ноцри хотел еще добавить: «Да вы хоть вообще представляете, какие у нас, у богов, биотехнологии!? Да у нас такие биотехнологии, что каждый второй – мутант! Уж сами не знаем, куда деваться от своих мутаций и сверхспособностей!», но милосердно не стал развивать генно-инженерную тему, сжалившись над бедными безграмотными смертными, и без того пребывающими в шоке. «Обрадовать» бедных апостолов рассказом о том, что их любимый Машиах – ГМО, и что в его случае с генными модификациями, скажем так, немного переборщили?.. Ну уж нет – пусть лучше не знают про ГМО!

 

- Рабейну, буря внезапно налетела, пока ты спал… Ты же сказал, что приляжешь на минуту, – и моментально отключился… Мы сначала не хотели тебя будить, думали, что сами справимся… - продолжил свои косноязычные объяснения рыбак, но Машиах лишь отмахнулся:

 

- Надо было сразу будить. Я же вам уже три тысячи шестьсот раз говорил, что управляю погодой, – а вы сомневались, маловеры!..

 

Однако, приставучий Фома и тут остался верен себе. Подсев поближе к учителю, он задал очередной глупый вопрос:

 

- Рабейну, ты опять говорил во сне, то – по-нашенски, по-Галилейски, а то – на своем странном языке… А что тебе снилось?

 

Йехошуа, как и положено телепату, обладал малоприятной психологической особенностью: он органически не умел лгать. Вот и на сей раз не смог пойти против своей инопланетной телепатической природы, сочинив для Фомы какое-нибудь простенькое правдоподобное вранье. Однако, рассказывать в подробностях о своем святом Дингирском семействе его тоже не очень-то тянуло, и он отделался лишь общими фразами:

 

- Язык называется эмегир. А мне снилось мое детство… отец… брат…

 

- Плотник Иосиф, что ли?.. И кто из четырех братьев: Иаков, Йоси, Йехуда или Шимон?..

 

Га-Ноцри кинул на Фому мрачный взор (от которого бедный Фома с трудом сдержался, чтоб вновь не упасть на дно лодки, вжимаясь в мокрые деревянные доски) и процедил сквозь зубы:

 

- Иосиф… никогда не напивался… и не бил детей.

 

Что верно, то верно: покойный Иосиф, надо отдать ему должное, всецело соответствовал идеалу благочестивого праведного лулу с безупречной репутацией. Тихий и скромный человек, вечный труженик, работающий от зари до зари, чтоб обеспечить постоянно растущую семью, он не отличался скандальным нравом – со всеми говорил учтиво, никому ни в чем не перечил и даже не повышал голоса; но при том сумел так поставить себя в Назарете, что в его присутствии никто не дерзал обзывать первенца мамзером. Как простой и бесхитростный гуруш ухитрился добиться подобного уважения в глазах Назаретских обывателей, представляло загадку даже для Йехошуа; но еще большей загадкой являлось то, как он, жалкий ничтожный смертный, замученный бытом и ежедневным тяжелым трудом бедняк, сумел найти в своем кротком и отзывчивом сердце частицу любви для инопланетного захватчика. А он ведь действительно любил Йехошуа! – за все тринадцать лет, что они прожили под одной крышей, до самой бар-мицвы юного громовержца, приемный отец ни разу не обидел его, не накричал на него, не замахнулся для удара… Да и не напивался никогда – разве что на Пурим, когда сам обычай предписывает пить до тех пор, пока не перестанешь различать Амана от Мордехая; но даже тогда вел себя на редкость прилично, ни разу ни жену, ни детей пальцем не тронул. Всю свою крошечную выручку полностью отдавал в семью, не прогуливал на стороне, не тратил на развлечения и любовниц; а небогатые съестные припасы и редкие подарки всегда честно распределял между домочадцами, не делая никакой разницы между шестью биологическими отпрысками и одним рыжим подкидышем. Пожалуй, даже сам приснопамятный водонос Акки не относился с такой искренней заботой и неподдельной нежностью к юному Шаррукину Аккадскому, как Назаретский плотник – к маленькому принцу… И вроде бы Иосиф ничего особенного не делал, просто выполнял свой священный долг, порученный ему Яхве; но факт остается фактом – в его ветхой развалюхе звездный мальчик ощущал себя гораздо счастливей, чем в роскошном Экуре господина Энлиля. И уж, разумеется, от Иосифа Йехошуа никогда не слышал «воодушевляющих» эпитетов вроде: «Дерьмоед позорный, обмотанный менструальными тряпками!», «Кусок ослиного навоза!» или «Брось тебя в воду – вода протухнет, пусти тебя в сад – все плоды сгниют!»

 

Скромному Назаретскому плотнику вообще удавалось невероятное: он мог без труда смутить Йехошуа и вызвать краску стыда на гордом лице инопланетного захватчика – то, чего никогда не мог достичь Энлиль, несмотря на его вечную ругань и проклятия в адрес младшего сына. Достаточно вспомнить хотя бы тот знаменитый эпизод из его второго, земного, детства, когда он, тринадцатилетний отрок, самовольно провел три дня в Бейт-Хамикдаше, по беспечности не предупредив о том свою суррогатную «родню». Тогда бедному Иосифу вместе с Мириам, бросив других детей на попечение дядюшек и тетушек, пришлось трое суток разыскивать его по всему Йерушалаиму, и, обливаясь горькими слезами отчаяния, спрашивать у каждого встречного: «Не видели ли мальчика? Он уже бар-мицва, тринадцать лет, хрупкий, худенький, рыжий, голубоглазый, очень красивый, похож на переодетую девушку. Может, его поймали лихие люди – и продали в рабство?» И, проведя эти ужасные три дня без сна и пищи, в непрерывной беготне по громадному многолюдному городу, наконец-то услышали от одного паломника обнадеживающую весть: да, верно, некий отрок, подходящий под ваши описания, сидит живой-невредимый среди раввинов в Храме и увлеченно толкует слова Торы. Причем, ведет себя не по-детски надменно, без подобающего почтения к старшим, и даже волос платком не прикрывает, постоянно сдергивает его с головы, – так что, рыжие кудри сверкают на расстоянии, как пламя меноры, как само храмовое золото… И что же сказал ему измученный, запыхавшийся Иосиф, когда наконец-то из последних сил притащился в Храм и обнаружил свою драгоценную пропажу? Отнюдь не: «Ты щас у меня получишь, мамзер проклятый!» или «А ну живо собирайся домой, ублюдок!» А только одно, совсем иное: «Дитя мое, что ты делаешь с нами? Разве не видишь, что мы с мамой в великой скорби искали тебя?..» И Йехошуа против воли закрыл рот, прикусил свой острый язык, не успев дать достойную отповедь очередному фарисею, - и ощутил, как заливается горячим жаром стыда, густо краснея до корней своих златокудрых волос. И потом несчастный гуруш, похожий на побитую собаку, еще долго вспоминался ему… стояли в памяти грустные Еврейские очи Иосифа, красные не от трехдневной пьянки, а от трехдневного недосыпания, и звучал в сознании тихий, робкий, исполненный неподдельной печали голос: «Дитя, зачем ты так жестоко поступаешь с нами? Почему ты исчез, сбежал от нас, почему не предупредил? Мы так волновались за тебя… Мама, вон, едва не поседела от ужаса… Да и я едва держусь… Мы боялись, что тебя схватили разбойники, что ты сейчас в плену, в рабстве… Тебя ведь могли продать в… в…» - неприличного слова «афродизий» или «лупанарий» плотник из деликатности не озвучил в священном пространстве Храма, постеснялся, но произнес мысленно (и Йехошуа телепатически прочел).

 

«Прости меня, Иосиф…» - едва выдавил из себя смущенный маленький принц, - «Я не знал, что вы не догадаетесь о таких простых вещах… я думал, вы сразу поймете, что меня следует искать в доме Ях… - он покосился на фарисеев, - в доме отца моего небесного. Но все равно – прости! Я совсем не хотел огорчить вас с Мириам».

 

Он, естественно, никогда не звал плотника отцом – а только по имени; но, в отличие от Энлиля, которого вынужденно величал и папенькой, и господином, пред грязным Назаретским гурушем он был готов извиняться и признавать свою неправоту, а пред грозным Ниппурским владыкой – нет, ни за что и никогда! Хоть, с точки зрения принца, тревоги гуруша Иосифа и нгеме Мириам и выглядели слишком преувеличенными, чрезмерными, даже смешными (ибо не так-то просто пленить и поработить хрупкого женоподобного мальчика-мутанта, способного поражать врагов мощными электрическими разрядами, да еще и супер-телепата в придачу, видящего людей насквозь), на его сердце неожиданно потеплело от глубокого осознания того факта, что за него кто-то искренне переживает, о нем кто-то заботится… Надо же, он кому-то нужен! – хотя бы этой жалкой чете черноголовых. Надо же, им кто-то дорожит, его кто-то ценит! – и даже не за сверхъестественные генетические модификации, а просто так. Хоть мутант-повелитель электричества и супер-телепат способен прекрасно защититься от любой опасности и отразить любое нападение, но и ему тоже порой хочется ощущать себя кому-то нужным, для кого-то – по-настоящему дорогим, любимым… Если не для родной Дингирской семьи, то, хотя бы – для приемной, для человеческой.

 

- Тебя хоть никто не обидел? – наивно поинтересовался заботливый гуруш у инопланетного подкидыша.

 

- Ну что ты, Иосиф!.. Разве кто-то может обидеть меня в МОЕМ Храме?.. – искренне удивился юный Машиах, пожав плечами, - Напротив, я нигде не ощущал себя настолько счастливым, как здесь! Мы так увлекательно побеседовали о Торе… - и он кинул многозначительный взгляд в сторону, где среди толпы садуккеев выделялся один толстый, гнусный и уродливый, но богато одетый юноша – некий Каиафа, двадцатилетний зять первосвященника Ганана. Каиафа тоже, в свою очередь, одарил Га-Ноцри жгучим ненавидящим взором, придерживая левой рукой правую, которая до сих пор болела после крепкого Дингирского пожатия. За те короткие три дня, что Яхвин клон провел в Бейт-Хамикдаше, они с омерзительным Каиафой уже успели серьезно поссориться и даже едва ли не подраться – и, кабы не своевременное вмешательство доброго рабби Гиллеля, Гананов зять мог бы, пожалуй, реально лишиться своей нечестивой десницы. А сам виноват, придурок! – нечего было придираться к Йехошуа, лицемерно поучая того правилам приличия (надеть платок, побольше молчать и не перебивать старших). И уж, тем более, не стоило замахиваться на Дингира, когда тот, не выбирая выражений, высказал оппоненту все, что думает о процветающей в Храме торговле, об алчных бесчестных дельцах и менялах, наживающихся на бедных паломниках… Ну да, оскорбленный в своих светлых религиозных чувствах, Каиафа подъял богохульственную длань, дабы отвесить оплеуху дерзкому Назаретскому оборванцу (беспечно полагая, что столь хрупкий и женственный отрок якобы не способен дать сдачи). Ох, знал бы он, что связывается с бывшим Ассирийским богом войны!.. И что реакция Дингира гораздо быстрее человеческой: противник еще только размахивался, когда левая рука Йехошуа с молниеносной скоростью метнулась ему наперерез – и сжала запястье незадачливого когена мертвым захватом, которому принца когда-то учил еще Кибишеги. Коген взвыл от неожиданной боли и рефлекторно дернулся, пытаясь высвободиться; но это оказалось не так-то просто! Тонкие, изящные пальцы тринадцатилетнего подростка оказались неожиданно сильными и жесткими – и Га-Ноцри продолжал все крепче сжимать их, одновременно выкручивая Каиафину кисть, выворачивая ее из сустава. А выражение прекрасного бледного Дингирского лица ввергло трусливую садуккейскую душонку в такой неподдельный ужас, что он в тот миг искренне захотел провалиться под землю – лишь бы только не видеть яростного синего пламени этих холодных, абсолютно безжалостных глаз.

 

- А-а-ай!.. Мне больно!.. Пусти!.. – проскулил молодой садуккей, совсем не готовый к столь решительному отпору со стороны какого-то безродного бедняка.

 

- Ах, больно, говоришь?.. А руки лишиться не хочешь?.. Молнии на тебя тратить – слишком много чести; а вот руку бы с удовольствием сломал! – тихо и почти ласково заверил его звездный мальчик, - но от презрительной, снисходительной, убийственной ласки его слов Каиафа покрылся ледяной испариной. Он понял: Йехошуа не шутит. Такой, чего доброго, и впрямь сломает… все кости может переломать.

 

Кто знает, чем бы закончилась сия сцена, каким бы членовредительством и травмами она обернулась, кабы, по счастливой случайности, не вмешался мудрый рабби Гиллель (тогда он был еще жив). Кроткий рабби подошел сзади, и, осторожно тронув Га-Ноцри за плечо, прошептал ему с мягкой укоризной: «Йехошуа, зачем ты связываешься с …этим? Прошу тебя, не уподобляйся ему! Ты ведь намного лучше и умнее его! Он просто завидует твоему знанию Торы – вот и оскорбляет. Он привык унижать и оскорблять каждого, кто в чем-то превосходит его. Пожалуйста, не опускайся до его уровня!»

 

Лишь тогда воинственный Ануннак разжал свою железную хватку, прошипев обидчику напоследок: «Тронешь еще раз – останешься не только без крайней плоти, но и без руки! Запомни, жалкий ничтожный смертный: никто не прикоснется ко мне, пока я сам не позволю!» - и вернулся к увлекательному рассказу о том, зачем его отец Яхве когда-то посылал пророка Йону в Ниневию (затем, чтоб уберечь остаток Израиля от очередного Ассирийского набега). Но начало их взаимного противостояния с мерзавцем-когеном, тем не менее, было положено в тот день: и, если Авраам когда-то возлюбил громовержца с первого взгляда, то Каиафа – с первого взгляда возненавидел. Потом Машиах многократно прокручивал в уме их первую ссору, с тоской думая о том, что если бы ему тогда, в Уре, при встрече с Авраамом, кто-нибудь напророчил, какой лютой злобой, смертельной враждой и жаждой уничтожения обернется их взаимная любовь через пару тысячелетий – он бы ни за что не поверил…

 

Однако, печальную истину о трансформации любви в ненависть он осмыслил уже позже; а тогда, когда Иосиф нашел его во Храме, маленький принц не знал, куда деться от жгучего стыда, стоя перед бедным гурушем. Принцу настолько захотелось загладить свою невольную вину, что он даже ощутил внезапный внутренний порыв подойти к плотнику – и по-дружески обнять его… Но, верный своей неистребимой Анунначьей гордыне, звездный мальчик решительно подавил оное стремление, ибо не очень-то любил прикасаться к черноголовым и старался по возможности избегать тактильного контакта. Хоть жил с ними бок-о-бок, спал под одной крышей, ел их простую незамысловатую еду из общего котла, даже выполнял многие обязанности по домашнему хозяйству, – но все равно упорно держал дистанцию, как и положено представителю высшей расы по отношению к представителям низшей. Он часто замечал, что его расистская холодность и отчуждение больно ранит добродушных лулу, - но все же не мог ничего поделать со своей Дингирской природой. Он тоже по-своему любил их (насколько способен хозяин любить свою двуногую говорящую скотину), но обниматься со скотами, как с равными, увы, не мог. Или – все-таки мог?.. Или – все же со временем научился?..

 

«Энлиль бы за такое убил!» - логически рассуждал Йехошуа, возвращаясь обратно в Галилею и глядя, как удаляется впереди сутулая спина плотника, - «Кабы я из папенькиного Экура куда-то на трое суток смылся, никому не сказавшись, и меня бы по всему Ниппуру искали. Меня только братец Нанна мог временно в Ур забрать, под свою ответственность. А кабы я сам куда сбежал, то батька наверняка убил бы, а потом, уже мертвого, к черноголовым на перевоспитание отправил... Но вовсе не потому, что переживал за мою безопасность, а лишь по той причине, что я оскорбил его непослушанием, вышел из-под контроля! Если батька вечно порывался меня контролировать, то Иосиф – просто любит и жалеет, безо всяких требований и условий».

 

Га-Ноцри хотел еще добавить, что Иосифа и за изнасилование тоже не судили, но вовремя сдержался; а вместо этого снисходительно пояснил Фоме, что ему снился отнюдь не суррогатный, а биологический, сиречь, небесный, отец, и детство, прошедшее в Эдине… то бишь, в Эдеме.

 

- И что тебе поведал во сне твой мудрый и милосердный небесный абба? – обрадовался наивный апостол, явно надеясь услыхать какую-нибудь сокровенную внеземную мудрость.

 

- Мой мудрый и милосердный абба Энлиль поведал, что вас, людишек, надо незамедлительно уничтожить! Или, по крайней мере, значительно сократить вашу численность… иначе рано или поздно вы дойдете в своих грехах до богоубийства. Да-да, и не смотри на меня так, Фома! Отец еще тогда предрекал, что рано или поздно люди убьют бога…

 

- Но… как это возможно, рабейну? – захлопал глазами шокированный рыбак, - Разве людям под силу убить господа?..

 

Йехошуа терпеливо пояснил, что, пока господь пребывает у себя на небесах с верными ангелами-Игигами, то он надежно защищен; но если божество, безоружное, сходит на Землю и предается в руки грешников – то подвергает себя смертельной опасности.

 

- Я слишком близко подошел к вам, к людям... и моя неизбежная гибель от рук нечестивых — только вопрос времени. Отец еще тогда, в Ниппуре, предупреждал, что дело обернется богоубийством. Но ему никто не поверил – ибо в те времена его пророчество звучало слишком невероятно…

 

- А что такое Ниппур?

 

- Город, где прошло мое детство. Правильно говорить Нибруки – «место Нибиру на Земле»…

 

- Но ты же из Назарета! А Ниппур – это где, в Иудее или в Галилее?.. Мы впервые слышим о нем! Такого города нет!

 

- Разумеется, теперь уже нет… пески его давно занесли. Необратимые изменения климата.

 

Обессиленный Йехошуа вновь опустился на дно лодки, согнулся пополам, потер ладонями лицо и обхватил голову руками. На него тучей накинулись воспоминания, которыми он совсем не хотел делиться с учениками – ибо в оных воспоминаниях содержалось мало приятного.

 

Как и каждый уважающий себя Дингир, он, естественно, старался всегда выглядеть сильным (или – хотя бы казаться таковым), не обнаруживая своих слабостей перед людишками. Да и разве можно рассказывать простым Галилейским рыбакам о своем ПЕРВОМ, далеко не самом счастливом детстве, о позорной зависимости от деспотичного отца и его бесконечных издевательствах?.. О том, как батька Энлиль, чья судимость за изнасилование вошла в поговорку, развел у себя в Экуре самый настоящий эшдам (эмегирский аналог афродизия или лупанария, если до кого из вас еще не дошло, черноголовые) и самое забубенное пьянство?.. О том, как он, юный принц Гуанна, мучился и страдал в Эдине – в Эдеме, благословенном краю, жилище богов, похожем на сплошной райский сад?.. И до чего же горьки оказались для него плоды с вожделенного древа вечной жизни?..

 

Громы и молнии!.. Абзу и Тиамат!.. И ты, о великая и ужасная Прецессия!.. Да разве расскажешь о ТАКОМ жалким ничтожным смертным?.. Да разве признаешься им, что ему, маленькому принцу и звездному мальчику, гораздо счастливее жилось в убогой лачуге плотника Иосифа, чем в роскошных покоях Экура?.. И что ему пришлась гораздо более по вкусу простая чечевичная похлебка и ячменные лепешки из рук гуруша, чем жирные куски баранины и говядины со стола Энлиля?.. Ибо, как говорил мудрый царь Шломо: «Лучше блюдо из зелени – и при нем любовь, чем целый дом, полный заколотого скота, – и при нем ненависть».

 

И, что самое удивительное: в Назарете у него почти прошла эпилепсия – тот самый роковой недуг, который когда-то лечили-лечили лучшие медики Нибиру – да так, к сожалению, и не вылечили. А потом махнули рукой, пожали плечами – и вынесли неутешительный вердикт: «Врожденный редчайший генетический дефект. Увы, исцелению не поддается». Поставили заковыристый диагноз: СИНДРОМ АНОМАЛЬНОЙ МУТАГЕННОЙ ВЕГЕТОСОСУДИСТОЙ МЕТЕОПАТИИ, назначили кой-какие препараты для снижения повышенной метеочувствительности и зашкаливающих эмоций – но честно предупредили, чтоб полного избавления от припадков он не ждал. Живое биологическое оружие, одним словом – ЖЕРТВА ЕВГЕНИКИ. Но Иосифу и его жене Мириам болезнь почему-то поддалась… Звучит совершенно невероятно, но Иосиф и Мириам его ЖАЛЕЛИ! – жалели жестокого и безжалостного инопланетного захватчика, явившегося порабощать землян и ничуть не скрывающего своих намерений. Каждый раз, подавая рыжему мамзеру миску с чечевичной похлебкой и ячменную лепешку, гуруш ласково приговаривал: «Кушай на здоровье, мой дорогой! Тебе надо кушать побольше, набираться сил! Ты ведь у нас такой худенький, все никак не поправишься…» А что говорил и думал батька Энлиль, когда сидел с юным принцем за одним столом? Совсем иное: «Ого, как ты жрешь, паршивец! Ума не приложу, как в такого тощего мальчишку вмещается столько жратвы? Куда оно все идет, скажи на милость?.. Ну и аппетиты у тебя, однако! А я все оплачивать должен! На тебя не напасешься, выродок! Да еще и отдельный ном тебе подавай! Ты недостоин личного нома – вот тебе мое отцовское слово, твердое, словно камень лазурит, несокрушимое, как стены Экура! Сядешь в ангаре в дисколет – и полетишь туда, куда Я тебе велю! Вслед за Нинуртой полетишь – и будешь подчиняться ему, выполнять его приказы, как старшего! А не подчинишься как миленький, начнешь выделываться и качать права, - вообще нормальной еды не получишь! У тебя на дисколете есть агрегат для выращивания генно-модифицированной хлореллы с повышенным содержанием протеина? – вот и жри одни водоросли, как дурак! Хотя для такого, как ты, и водорослей жалко!»

 

Вот так откровенно просветишь черноголовых насчет батьки Энлиля – а кто-нибудь из них пожмет плечами и недоуменно спросит: «Евреи! Или я чего-то недопонимаю? Я тут подумал: а, в принципе, зачем мы боремся с Тиберием? Ведь, в сущности, он не такой уж и плохой император… оказывается, и хуже бывает! Да и племянник его, Калигула – тоже очень приятный молодой человек… по сравнению со многими Ануннаками! Вы лучше послушайте, что мамзер Га-Ноцри о своей родне говорит – у вас мозг вместе с волосами встанет дыбом!»

 

Как же так получилось, что во сне он неожиданно вспомнил тех, кого намеревался забыть… или думал, что навеки забыл? Ведь его детские друзья Кибишеги и Бильгадаму уже много тысячелетий, как вымерли – словно те мамонты, на которых когда-то охотились предки нефилима по материнской линии. И Потоп пронесся над Месопотамией, навсегда изменив облик благодатной страны… И Фисон с Гихоном постепенно пересохли, превратив Четырехречье в Двуречье… И ядерная война нанесла по Эдину окончательный удар, приведя к масштабной экологической катастрофе и необратимым изменениям климата… И Ниппур давно погребен под толщей песков, а батька Энлиль получил по заслугам от братца Нинурты… Ведь Нинурта ослепил папеньку, собственноручно вырвав ему глаза! Сам громовержец, правда, не присутствовал при драматической сцене Дингирской внутрисемейной расправы, но ему подробно докладывали, что случилось в черный день падения Ассирийского царства, когда бог-воин Нинурта, с тем же самым зверским и свирепым выражением лица, с которым когда-то казнил дерзкого террориста и полевого командира Анзу, ворвался в главный храм Ниневии – и схватил дряхлеющего владыку за горло… Га-Ноцри хорошо представлял яростную речь брата:

 

- Будь ты проклят, старый козел, не удержавший АБСОЛЮ-Ю-ЮТНУЮ ВЛА-А-АСТЬ!!! Ты позорно упустил из своих рук и Ки-Энгир, и Ашшур, и Нимруд-Кальху! Зря я, твой старший сын и главный наследник, служил тебе верой и правдой столько 3600-летних циклов! Зря я выполнял твои приказы, командовал твоей армией, обеспечивал победу за победой! Ты все равно потерял Месопотамию, и твое Энлильство утекло от тебя, как песок сквозь пальцы… Посмотри, что теперь творится! Наш последний оплот гибнет! Войска Мидийцев и Вавилонян под командованием Набопаласара и Киаксара осаждают город! Их стенобитные орудия вот-вот сокрушат Ниневийские стены! А наш ставленник Синшаришкун поджег свой дворец и бросился в огонь! Проклятые Мардук и Набу вновь одолевают нас – теперь уже окончательно! Мы больше не сможем взять реванш и отвоевать Двуречье! Мы не в силах им отомстить! А все потому, что ты оказался бездарным и никудышным правителем! И я раскаиваюсь, что подчинялся тебе, вместо того, чтоб действовать самостоятельно! Я думал, что вдвоем мы сильнее, но твоя глупость и политическая слепота лишь ослабляли меня… Ты слеп, папенька! И больше недостоин Энлильства!..

 

Ашшур-Энлиль дергался, задыхался и хрипел – но был уже не в состоянии вырваться из железной хватки Нинурты. Он не смог даже отвернуться, когда разъяренный бог-воитель голыми пальцами, даже без помощи ножа, вонзился в отцовскую глазницу… Вытащив окровавленные глазные яблоки, бывший «истинный агроном Энлиля», по одной версии, тут же растоптал их на полу, а, по другой, захватил с собой, чтоб отныне демонстрировать в качестве трофея.

 

Оставив вопящего от ужаса и боли родителя издыхать, барахтаясь в луже собственной крови, Нинурта спешно покинул храм – и вскоре над погибающей Ниневией взмыл его боевой истребитель, «Черный Анзу». Но на сей раз храбрый победитель Анзу и Асага не собирался демонстрировать свою боевую мощь – а просто спасал жизнь и свободу, пока, вдогонку к сухопутным человеческим войскам, не подоспели военно-воздушные силы Игигов – сторонников Мардука. Сделав прощальный круг над обреченной столицей Ассирии, истребитель на сверхзвуковой скорости помчался к дальним северным горам – и мгновенно пропал из поля зрения. Не сумевший достойно перенести такой удар, каким стало для него падение Ниневии, Нинурта почел за лучшее просто исчезнуть, сойти с исторической арены борьбы за планетарную гегемонию. С того страшного дня скрылся он в неизвестном направлении, и отныне оставалось только гадать, где он, что с ним, и куда он ухитрился спрятаться, если даже младший брат-громовержец, со своим острым телепатическим чутьем, уже давно его не чувствовал… Может, он просто спился от горя?..

 

И все, что теперь осталось от Нинурты, от его некогда процветающего и популярного культа, широко распространенного по всей территории Двуречья, – это масса эпических поэм, воспевающих подвиги и славные деяния «истинного агронома Энлиля», записанных на бесчисленных глиняных табличках, конусах и цилиндрах. Вы, черноголовые, наверняка и так уже имеете хорошее представление о сих клинописных шедеврах, составляющих своеобразную, как выразились бы Эллины, «Нинуртиаду»; поэтому я не буду приводить их целиком, а ограничусь лишь первыми строками – дабы лишний раз подчеркнуть, до чего же многогранной личностью являлся владыка Лагаша-Нгирсу и главный из Ассирийских богов войны:

 

«Служил Нинурта агрономом, усердно взращивал ячмень…»

 

«Нинуртин плуг несокрушимый рыхлил на поле борозду…»

 

«Нинурта – воин достославный и полководец – хоть куда…»

 

«Сразил Нинурта птицу Анзу, отцу имущество вернул…»

 

«Нинурта победил Асага, Асагу яйца оторвал…»

 

«Стяжавши славу боевую, Шарур Нинурту не подвел…»

 

«Нинурта – тоже громовержец, устроил бурю и Потоп…»

 

«Энлиль к Нинурте благосклонен – своим наследником назвал…»

 

«Нинурта в Эриду приехал – и получил от Энки МЕ…»

 

«Нинурта людям-земледельцам вручил священный календарь…»

 

«Нинурта, бог Урукагины, велел реформы провести…»

 

«Во храме спал энси Гудеа – во сне Нинурту увидал…»

 

Еще раньше куда-то запропастился Эрра-Нергал – тоже злейший противник Мардука, периодически сотрудничавший с триумвиратом Ассирийских богов, чтоб сокрушить ненавистный Вавилон. Он сошел с исторической арены еще даже до окончательного краха Ашшурского проекта, когда понял, что дни самой воинственной державы Переднего Востока сочтены. Тоже скрылся в неизвестном направлении – и наверняка принялся заглушать тоску позорного поражения алкоголем и наркотиками… Или они с Нинуртой вместе спрятались и спились? Это выглядит весьма вероятным – они ведь всегда друг другу нравились… как-никак, вместе Содом и Гоморру уничтожали и потом еще долгие века дружили против Мардука…

 

Политическая проститутка Иштар, почуяв неотвратимость гибели Ассирийского проекта, спешно подалась из Ниневии и Арабилу в Вавилон, где вновь принесла окаянному Мардуку горячие верноподданнические клятвы. Ее узурпатор убивать, естественно, не стал (дама все-таки) – а вместо этого предпочел изнасиловать и оставить при Эсагиле в качестве наложницы (чем вызвал бурную ревность у своей законной супруги Царпаниту, мечтавшей избавиться от ненавистной шлюхи-соперницы). Потом, войдя во вкус, Мардук и Набу поимели также Нанайю, Шузианну и еще нескольких бывших обитательниц Анского и Энлильского гиппаров, чтобы похваляться содеянным, гордо заявляя, что они «овладели женами Ану и Энлиля». А главная богиня-шлюха неплохо устроилась в «божественных вратах», значительно укрепив свой проституточный культ, который даже вышел на новый виток популярности: отныне Иштар даже величали «божественным мировым женским началом». Но и в Вавилоне, как и в Ашшуре, она по-прежнему оставалась продажной и вероломной шалавой, любящей лишь свое влагалище, а ко всем своим многочисленным мужикам относящейся исключительно потреблядски…

 

Ослепленный Энлиль-Ашшур агонизировал недолго, его государство – чуть дольше, почти три года после падения Ниневийских стен. Но в конце концов дергающуюся и хрипящую в собственной крови Ассирию окончательно расчленили и добили войска Набопаласара. Ишкур-Адад (тогда его звали уже не Гуанна, но еще не Йехошуа, а Ишкур-Адад, что значит «грозовой ветер») хорошо помнил гибель Ассирийской столицы, хотя с тех пор миновало уже более шестисот лет. Но что значит сей жалкий срок для бессмертного существа, привыкшего отмерять время в Прецессионных циклах?.. И он до сих пор не забыл те противоречивые чувства, что охватили его сердце при новости о расправе над отцом и последующем бегстве Нинурты. Не забыл, какими сухими оставались тогда его глаза – хотя над Иудеей и Израилем он чуть ли не ежедневно проливал бесконечные потоки слез… Лишь единственная скорбная мысль промелькнула в гордом и мятежном сердце: «Как жаль, что не я его прикончил… ну почему Нинурта опять меня опередил!? Но, впрочем, мне хотя бы не пришлось марать о них руки – одна гадина сама пожрала другую!»

 

Однако, в отличие от двух других верховных Ассирийских богов, у младшего еще оставался последний шанс на то, чтоб поквитаться с Мардуком… ничтожный, призрачный, почти смехотворный шанс – но все же лучше, чем вообще ничего. Ибо, в отличие от батьки и брата, Ишкур-Адад предусмотрительно завел себе собственных маленьких карманных «Ассирийцев» - личный избранный народ, состоящий из потомков верного друга Авраама. Народ, который он упорно не соглашался делить ни с кем, ни с одним другим богом Семитского пантеона. Крошечное и нищее бедуинское племя, вытесненное на самую периферию великой Семитской цивилизации, пасущее стада тощих овец по берегам Мертвого моря, не способное создать могучую империю, подобную Вавилонской или Ассирийской (по веской причине малочисленности, бедности и скудности ресурсов) и потому вынужденное специализироваться по мелким пакостям. На крупные пакости у сынов Израиля сил, к сожалению, не хватало; зато в умении везде пролезать, исподтишка гадить, совершать виртуозные диверсии, мастерски добывать разведданные и распространять нужную (то бишь, угодную для Яхве) информацию им воистину не было равных.

 

Что в первую очередь погубило Энлиля-Ашшура, став главной причиной его преступной политической слепоты!? Не надо далеко ходить за ответом – ибо он совершенно очевиден и лежит на поверхности. Естественно, жадность, алчность, дикая жажда мести и безудержное желание взять реванш, любой ценой вернуть себе господство над Месопотамией. Опьяненный победоносными завоевательными походами Тукульти-апла-Эшшары, Тукульти-Нинурты, Ашшурназирпала, Шаррукина Второго, Салманасара, Шамши-Адада, Синаххериба, Ассархадона и Ашшурбанипала, стареющий, но еще амбициозный владыка утратил всякое чувство меры и всякий разумный инстинкт самосохранения. Под его «мудрым» и «справедливым» руководством Ассирия стремительно превратилась в кровожадное «государство-хищника» и в короткое время (буквально за несколько столетий) настроила против себя почти все прочие племена и царства Ближнего Востока – чем вскоре успешно воспользовались Мардук и Набу, вернувшиеся из очередной эмиграции. Им совсем не составило труда быстро сколотить коалицию из Мидян, Халдеев, Хананеев, Финикийцев и других народов, обиженных Ашшуром и Нинуртой и теперь жаждущих воздать им. Обиженные объединились под лозунгом: «Мардука – в Энлили! Нет богов, кроме Мардука, и Набу – пророк его!» - и отомстили, на славу отомстили. А все потому, что Энлиль упорно отказывался признавать очевидное: что уже пришла иная эпоха, навсегда изменилась расстановка политических сил в Двуречье, – и вернуть ту абсолютную власть, те безграничные привилегии и полномочия, которыми «козел-вожак небес и земли» пользовался в стране Ки-Энгир, уже никогда не удастся. Не сумевший вовремя остановиться, неспособный хоть чуть-чуть умерить свои зверские грабительские аппетиты, не склонный ни к каким компромиссам с Дингирами-покровителями других стран, начисто лишенный дипломатических талантов, Ашшур-Энлиль отказался поступиться малым – и в результате потерял все. Опять же, развалил экономику, поставив ее в зависимость от регулярных завоевательных набегов на соседние территории… Но, впрочем, разве батюшка когда-либо в экономике разбирался? Какой еще способ производства может быть у «государства-хищника», кроме присваивающего и грабительского?.. Меньше всего Ашшур думал о производстве, с глубоким удовлетворением читая подобострастные письма своих ставленников-царей, где те радостно рапортовали ему об удачных завоевательных походах. Достаточно вспомнить хотя бы знаменитое письмо Шаррукина Второго с описанием похода против Урарту:

 

Ашшуру, отцу богов, владыке великому, моему владыке, живущему в Эхурсаггалькуркурре, своем великом храме, – большой, большой привет!

 

Богам судеб и богиням, живущим в Эхурсаггалькуркурре, их великом храме, – большой, большой привет!

 

Богам судеб и богиням, живущим в городе Ашшуре, их великом храме, – большой, большой привет!

 

Граду и людям его – привет! Дворцу и живущим в нем – привет!

 

Шаррукин, светлый первосвященник, раб, чтущий твою великую божественность, и войско его – весьма, весьма благополучны.

 

(…)

 

Я – Шаррукин, охраняющий правду, не преступающий предначертаний Ашшура и Шамаша, смиренный, непрестанно чтущий Набу и Мардука – с их верного согласия я достиг желания сердца и над гордым врагом моим я встал победоносно; над всеми и каждыми горами я пролил оцепененье, вопли и рыданья судил я вражеским людям. С радостным сердцем, ликуя, с певцами, арфами и кимвалами вошел я в мой стан, Нергалу, Ададу и Иштар, владычице битвы, богам, населяющим неба и землю, и богам, населяющим Ассирию, принес я гордые чистые жертвы; повергаясь ниц и молясь, я стоял перед ними, их божественность славил.

 

На Андию и Зикирту, куда лицо мое было обращено, прекратил я поход свой, на Урарту обратил лицо я. Уишдиш, область Страны Маннеев, которую отнял и взял себе Урса, – ее многие поселенья, что как звезды небесные не имели числа, покорил я, их укрепленные стены, вместе с насыпью их основания, я разбил, как горшки, и сравнял с землею, многочисленные их амбары без числа я открыл и ячменем без счета накормил мое войско.

 

(…)

 

Имуществом дворца Урзаны и бога Халдии и многим богатством его, которые я похитил из Мусасира, я нагрузил мои многочисленные войска во всем обилии их и заставил тащить в Ассирию. Людей области Мусасира я причислил к людям Ассирии, повинность воинскую и строительную я наложил на них, как на ассирийцев. Услышав, Урса поник на землю, разодрал свои одежды, опустил свои руки, сорвал свою головную повязку, распустил свои волосы, прижал обе руки к сердцу, повалился на брюхо; его сердце остановилось, его печень горела, в устах его были горестные вопли; во всем Урарту до пределов его я распространил рыдания, плач на вечные времена я устроил в Наири.

 

С высокими силами Ашшура, моего владыки, с победою мощи Бела и Набу, богов, моих помощников, с благосклонным согласием Шамаша, великого судии богов, открывавшего стези, простиравшего сень над моим войском, с величием Нергала, мощнейшего из богов, шедшего со мною, хранившего мой стан, из области Сумбу между Никиппой и Упой, горами трудными, я вступил в Урарту, по Урарту, Зикирту, Стране Маннеев, Наири и Мусасиру я прошел повелителем, как оскаленный пес, одетый ужасом, и не видел я того, кто б меня усмирил. У Урсы Урартского и Метатти Зикиртского войско поверг я в полевом сражении, 430 поселений 7 областей Урсы урартского все покорил я и страну его опустошил. У Урзаны Мусасирского Халдию, его бога, и Багмашту, его богиню, вместе со многим имуществом дворца его, с 6110 людьми, 12 мулами, 380 ослами, 525 быками, 1285 баранами, женой его, сыновьями его, дочерьми его, я похитил; через перевалы Андарутты, горы трудной, против города Хиппарны я вышел благополучно, вернулся в мою страну.

 

- такова была экономика кровожадной державы, созданной по прихоти злобного старого пришельца. Или, как выразился бы классик, таковы были благородные увеселения представителя высокоразвитой инопланетной цивилизации.

 

Да и с казнями и пытками военнопленных Нунамнир тоже, пожалуй, переборщил… Разумеется, было бы верхом наивности ожидать милосердия от бога-деспота и человеконенавистника, неоднократно порывавшегося полностью истребить род людской; но все же громоздить огромные горы из отрубленных вражеских голов, рук и ног, сжигать живьем, четвертовать и сажать на кол сотни и тысячи пленников, сдирать с них кожу или изощренно уродовать, отрезая нос и уши, – это был уже явный перебор, даже по Дингирским меркам. И да, еще ведь он фактически разрешил и благословил изнасилования, отменив смертную казнь для насильников, положенную по законам Хаммурапи, книге Дварим и другим ближневосточным юридическим кодексам. И лишь в Ассирийском царстве к преступлениям на половой почве относились удивительно мягко: надругавшегося над девушкой там не казнили, а лишь заставляли жениться на своей жертве, уплатив ее отцу брачный выкуп в троекратном размере.

 

Сам Ишкур-Адад-Яхве, подчас требовавший в качестве дани куски крайней плоти с отрубленных гениталий своих противников (мужская крайняя плоть являлась его эротическим фетишем), и тот содрогался при виде бесконечных папенькиных зверств, интуитивно чувствуя, что до добра они не доведут. Ишкур, развлекавшийся отрезанием крайней плоти у симпатичных (или, наоборот, слишком несимпатичных ему) мужчин, и тот приходил в ужас от количества уничтоженных по отцовскому приказу городов и депортированных народов – тем более, что среди поверженных династий числился и дом Омри, а среди племен – сыны Авраамовы… Ну, что ж! – таки приходится признать, что ослепление беспощадного тирана стало логичным и закономерным финалом его Энлильской судьбы. Ну и поделом тебе, папенька! Воистину, ты сам виноват. Два раза в одну реку не входят — и дважды в одном Двуречье не Энлильствуют. Капризный и непредсказуемый Тигр, как и Буранун, постоянно меняет свое русло, – и там, где еще вчера плескались их могучие волны, сегодня простирается безжизненная пустыня…

 

Что в первую очередь спасло Ишкур-Адада!? Как ни странно, ему удалось выехать на том, чего никогда не ждут от богов грозы – а именно, на хитрости и сообразительности. Повелители гроз и бурь редко производят впечатление интеллектуалов – но именно он, самый нелюбимый и постылый сын Энлиля, оказался одновременно и самым умным в их роду. Батюшка и Нинурта вот не догадались вовремя завести себе Евреев, чтоб иметь «запасной аэродром» где-нибудь в Ханаане, в буферной зоне между Египетским и Месопотамским регионами, – а он, Грозовой Ветер, догадался! И уж, тем более, им бы никогда в голову не пришло клонироваться, чтоб обрести временное пристанище среди избранного народа…

 

Даже коварный Мардук пришел в искреннее изумление, когда до него наконец-то дошло, что младший представитель Ассирийского триумвирата, которого наглый Вавилонский аспид презрительно именовал «тупым истеричным громовержцем», на деле не так-то прост, как его отец и братец Нинурта. Мардук понял, как серьезно он ошибался, говоря об Ишкур-Ададе: «Способен лишь биться в эпилептических припадках и метать молнии во своих врагов. Сила недюжинная есть – но вся она уходит в мерзость. А ума громовержцам не положено» - но принял меры слишком поздно. Ну, подожди, вероломный супостат! Ты у меня еще получишь. Сполна заплатишь за «тупого истеричного эпилептика»… Хоть насчет истеричного ты прав (я ведь, когда нормальный, а когда – и истеричный, что могут легко подтвердить разгромленные торговцы из Иерусалимского Храма и десятки собственноручно избитых мною фарисеев и садуккеев), но уж точно не тупой! Ты, многоподлый узурпатор, проклятый Сатана, змей и сын погибели, обольщающий всю Вселенную, еще узнаешь, на что я способен… И вот тебе моя клятва: к Лазуритовому Престолу ты придешь только через мой труп! Я трупом лягу, если потребуется, – но вырву у тебя свое законное Энлильство…

 

- Погоди чуть-чуть, Сатана! – мстительно процедил Йехошуа, сидя в лодке и наблюдая, как ночь постепенно отступает, а далеко на востоке разгорается робкая алая полоска утренней зари, - Ты думаешь, враг, что, сокрушив Ассирийскую военную машину, навсегда лишил меня шанса на возмездие?.. Таки ошибаешься! Ты забыл о РИМСКОЙ военной машине, которая сейчас как раз достигла пика своего могущества. И когда я стану (уже очень скоро) ЭНЛИЛЕМ РИМА, то обрушу на тебя всю мощь его железных легионов. И, представь, для подчинения империи мне даже не придется устраивать показательные выступления пред каким-нибудь старым козлом Тиберием, усмиряя погодные стихии или демонстративно метая молнии. Нет-нет, я придумал кое-что получше, у меня есть план посерьезней! Не в грозовых раскатах и вспышках молний я предстану пред ними, но – в веянии тихого ветра… Ты полагаешь, что никому из Ануннаков не светит прибрать к рукам державу Августа и Цезаря? Ты таки недооценил всю степень моего упрямства! Посмотрим, что ты скажешь, проклятый, когда Римляне сами разобьют статуи дурацких Исид и Митр, уничтожат и запретят их культы – и всей Ойкуменой дружно поклонятся МНЕ… Как я ни с кем не делился Израилем, так ни с кем не поделюсь и Римом! Меня слишком долго унижали, задвигая на самое последнее место в пантеоне! Теперь я за все отомщу, став не просто главным, а ЕДИНСТВЕННЫМ…

 

Но как объяснишь свою тактику и стратегию черноголовым? Как растолкуешь простым Галилейским рыбакам, что их личный бог-покровитель Яхве, клявшийся Израилю в верной и вечной любви, по совместительству работал еще и Ассирийским громовержцем? И что звали его – Ишкур-Адад, а также – Баал-Хадад (у Хананеев), Силач Балу (в Угарите) и даже Тешшуб (у Хеттов)? Причем, Ассирийцы, будучи более древним племенем, служили ему задолго до того, как он вывел сынов Израиля из Египта и даровал им Тору на горе Синай? А ему пришлось на протяжении долгих столетий унизительно служить батьке Энлилю и братцу Нинурте – ибо, хотя он и ненавидел их обоих еще с Эдинских времен, но Мардука ненавидел куда сильней и считал Ассирию меньшим злом, чем Вавилон?.. И как ему приходилось хитрить, изворачиваться и лавировать, стараясь не заострять конфликт между Ашшуром и Евреями: то склонять к перемирию Синаххериба и Иудейского царя Хизкиягу, то посылать пророка Йону, дабы он вразумил Ниневитян, отговорив от очередной войны…

 

Но все же и Вавилон вскоре пал, и пала Персия под натиском Эллинов, а потом и их подмял под себя могущественный Рим. Последние из богов, чудом уцелевшие в бесконечной междоусобной войне Дингирских кланов, разбежались кто куда: одни окончательно покинули Землю, затерявшись в черной космической бездне Абзу; другие, по слухам, влачили жалкое существование в другом полушарии планеты, где-то в отдаленных областях Юго-Западного континента… Зато началась неслыханная доселе, повальная мания обожествления человеческих правителей, которые, полностью потеряв стыд, совесть и страх божий, возжелали сами получать божественные почести. Началась сия дурная мода с Македонского придурка Александра, невесть с какого перепоя возомнившего себя сыном Зевса (хотя на самом деле его зачал рядовой пьяный гоплит, которому отдалась распутная Олимпия, дабы отомстить Филиппу за его многочисленные измены). Какое позорище, согласитесь, черноголовые! Какой плевок в лицо НАСТОЯЩЕГО громовержца! Потом полезли всякие Цезари, Августы, и кто там еще… Теперь вот Тиберий сидит – и, чует сердце Га-Ноцрино, он в списке далеко не последний…

 

- Мрази! – в горячке шептал продрогший Йехошуа, подразумевая всех узурпаторов одновременно: и Августа, и Цезаря, и Александра, - Уроды! Низшая раса! Двуногие говорящие обезьяны, забывшие почтение пред богами! Дообожествлялись тут у меня! Мало вам, тварям, получать кесарево – так замахнулись еще и на божие… на то, что МОЕ по праву! А кто из вас может похвастаться, что владеет Силой? Как у вас насчет синдрома аномальной мутагенной вегетососудистой метеопатии? Способен ли хоть один выродок в тоге и лавровом венке управлять погодой, повелевать волнами и ветром, вызывать и укрощать бурю по собственному желанию? Способен ли он исцелять любые болезни, как исцеляю я, воскрешать из мертвых, изгонять из одержимых злых духов? Способен ли после казни восстать из гроба, живой и невредимый? Сомневаюсь! Ни один из вас не достиг бессмертия, вы все позорно подохли, как и положено представителям низшей расы; и лишь я буду Энлильствовать вечно…

 

- Рабейну, ты что-то сказал?.. – услыхав его горячечный шепот, обернулся Шимон Кифа.

 

Га-Ноцри поплотнее закутался в грубый шерстяной плащ, защищая плечи от промозглого утреннего холода, обвел апостолов мутным тяжелым взором и изрек приказным тоном, не терпящим ни малейших возражений:

 

- Чтоб это… молчали у меня! О том, как я укротил бурю сегодня ночью – никому ни слова, понятно? По крайней мере, до тех пор, пока меня не… не казнят. Особенно придуркам из Эллады ни слова, если вдруг начнут допытываться о моих «чудесах» и спрашивать, в какие «мистерии» и «таинства» я посвящен! Терпеть не могу Эллинов с их гнозисом, вы же знаете. Я с ними потому не якшаюсь, чтоб лишний раз в драку не лезть! Ибо знаю, что точно не сдержусь и набью морду каждому, кто посмеет сравнить меня с Таммузом или Осирисом… Я бы им живо показал и «гнозис», и «мистерии»! Молнии на них тратить – слишком много чести; но морду бы с удовольствием набил…

 

Ученики испуганно и торопливо закивали, прекрасно зная скверный характер своего рабби. Естественно, никому из них не хотелось, чтоб Йехошуа за ослушание вышвырнул его из числа двенадцати фаворитов (чем он регулярно грозился, дабы хоть как-то держать их в повиновении). Удостоверившись, что вполне достаточно запугал жалких ничтожных смертных, Дингир позволил себе еще немного отдохнуть: он поудобней устроился в лодке, приняв расслабленную полусидячую-полулежачую позу, привалился спиной к ее деревянному борту, прикрылся тряпьем и вновь смежил веки, вызывая в памяти картины из недавнего сна. Сон, сотканный из ярких красочных видений его Ниппурского детства, упорно не желал отпускать, манил к себе, соблазнял погрузиться в сладкие грезы о той далекой, еще допотопной, эпохе, когда он, дерзкий мальчишка-подросток, жил в Экуре и учился в эдуббе, ежедневно раздражая батьку Энлиля своими проделками, громкой музыкой, шумными играми и вечной непокорностью… Когда он после скучных уроков играл во дворе эдуббы с другими Дингирскими сыновьями, своими друзьями-сверстниками, лучшим из которых был полукровка Бильгадаму (имя, однокоренное с Гильгамешем, хотя никакого Гильгамеша тогда еще и в проекте не предвиделось), а верный и опытный шагина Кибишеги тренировал его, обучая владеть оружием, держать удар и не сдаваться в битве… Под руководством Кибишеги он осваивал как огнестрельное, так и холодное вооружение – трезубец и боевой топор, ставшие затем важнейшими символами молодого и воинственного бога грозы, а также – приемы рукопашного боя… А самой большой радостью в его жизни был весенний праздник Акити-Загмук (Месопотамский Новый год) в месяце Баразаггар, когда из Ура, с щедрыми и богатыми дарами, приезжал брат Нанна – «телец Лунного сияния», которого «рыжий теленок» обожал всем своим гордым и мятежным сердцем…

 

- Нанна-шешгаль… «краса небес»… «пастырь многочисленных стад»… - еле слышно шептал Йехошуа, в отчаянии стискивая зубы и пытаясь вытравить из памяти образ высокого светловолосого Ануннака в пышных белоснежных юбках из тонко вытканного льна, с неизменным серебряным полумесяцем на «прелести чела». Дингира, который приветливо улыбался ему во сне, ласково протягивал руки, предлагая отведать сладкие пирожки гуг… Луноликого Сина, чей нежный переливчатый смех и вкрадчивый тихий голос он никогда не забудет: «Видишь – мне для тебя ничего не жаль, братец! Моя еда – твоя еда, мои слуги – твои слуги, мой город – твой город… Поехали со мной в Ур! Там ты будешь счастлив. Мы ведь больше, чем друзья, мы – ближайшие родственники! Дружба длится день, а родство длится вечно!» И голос Игига Кибишеги, предостерегающий и суровый: «Не доверяй господину Нанне… рано или поздно, но он позавидует твоим способностям! И это – лишь вопрос времени».

 

Нанна, с которым они настолько похожи и когда-то были настолько близки… Естественно, все Ануннаки похожи друг на друга – ибо состоят в ближайшем кровосмесительном родстве, инбридинг среди них – обычное дело; но два Нунамнирских сына от пресвятой богородицы Нинлиль (его двоюродной сестры, чья мать, госпожа Нинбаншегуну, приходилась родной сестрой самому господину Ану) имели особо много общего. Им обоим досталось почти одинаковое лицо – лицо молодого, еще не спившегося, Энлиля, с его аристократично бледной кожей, вытянутыми чертами, невысоким лбом, тонким длинным носом (который, тем не менее, смотрелся весьма гармонично, не нарушая общих пропорций) и огромными, выразительными небесно-голубыми глазами. Лишь цвет волос получился разный (Ишкур – рыжий, а Нанна – самый светлый блондин среди Дингиров) и разное выражение лица: на одном – невозмутимость, покой и приторная, показная безмятежность, а другое – вечно перекошено гримасой боли и страданий. Да, все-таки – до чего же они с Нанной отличаются! Нет, все же их никому не перепутать…

 

«Интересно, что сказали бы придурки-Эллины при виде Сина? С кем бы они его отождествили из своего Олимпийского пантеона? Небось, с Аполлоном-Фебом – богом красоты, соразмерности и гармонии, покровителем изящных искусств и ремесел. Хоть Феб в их мифологии больше соответствует Солнцу, чем Луне, но в Сине явно сильно Аполлоническое начало. Да, что верно, то верно: Луноликий тоже любил все прекрасное, ценил изящные искусства и ремесла, являясь истинным воплощением бога-покровителя лучших достижений Месопотамской городской цивилизации. Хоть статую Аполлона с него ваяй! – только вместо кифары надо дать в руки Урскую быкоголовую арфу, пусть на ней играет и поет: «Как многочисленны мои стада, как многочисленны!» То ли дело я, громовержец, - бог диких стихий и дикого кочевого племени, непредсказуемый и неуправляемый… Мне точно до Аполлона далеко. Ни один уважающий себя Аполлон не пошел бы работать раввином в Назарете! Разве что внебрачный сын Зевса… Но этого мне Эллины тоже никогда не простят. Они страшно оскорбятся и спросят: как же так вышло, что подлинный сын Зевса посмел явиться не к ним, не в их просвещенные философствующие Афины – а к презренным варварам, к каким-то грязным Евреям?.. И как сам Зевс посмел полюбить не Ганимеда, а какого-то варвара Абрама, жреца храма Экишнугаля в городе Уре?..»

 

Громовержец помотал головой, отгоняя навязчивое видение. Нет, о Нанне сейчас лучше вообще не думать! В его нынешней Га-Ноцриной жизни и без того с лихвой хватает страданий, чтоб еще предаваться столь болезненным воспоминаниям. Но как не подумаешь, как не вспомнишь, если рядом ерзает неугомонный Фома, теребит за рукав хитона и задает очередной глупый вопрос:

 

- Рабейну, а я слышал, как ты во сне с Луной разговаривал! Называл ее своим братом и умолял тебя спасти… А Луна и правда – твой брат? От чего она тебя спасла?..

 

Что можно было на это ответить? Только одно:

 

- Отстань, презренный гуруш! Почто пристал к благородному Ануннаку!? Воистину, без тебя тошно!

 

Однако, любопытству настырного ученика не существовало пределов:

 

- Рабейну, а ты вот себя Дингиром и Ануннаком зовешь, а нас – гурушами… а чем Дингиры от гурушей отличаются?

 

- Мы доминируем над вами.

 

«Это оголтелый расизм!» - наверняка возмутился бы Фома, кабы оказался умнее и лучше разбирался в межпланетных отношениях. Но недалекий гуруш просто заткнулся, переваривая эту непостижимую для его разумения мысль. Остаток пути до берега они проделали молча.

 

 

5777 год по Ниппурскому календарю, месяцы Гусиса-Апиндуа (Айярум-Арахсамна).

 

 

***

Значение эмегирских и прочих непонятных слов можно посмотреть в моем «Кратком Ануннако-гурушском словаре».