Письмо индейцу

Старый Канги, похожий на ворона, жаждет восхода...

Ветер треплет накидки и шкуры у входа в типи.

Старый Канги табак и последнюю жизнь израсходовал,

только так и не вспенил ладонями вод Миссисипи.

"Здравствуй, Канги!

Послушай, я скоро к тебе приеду.

Я сегодня продам все заботы тому, кто удачлив более.

Обещать не могу, но рассчитываю на среду...

Ты молчишь?

Ну, молчи. Я-то знаю, что ты доволен.

Привезу для тебя коробок островерхих японских бусин -

на калюмет подвесим, ладонью и солнцем согретый.

И сумаха набьем в очажок - с ним табак и безумен, и вкусен -

и закурим, как в то беспокойное смелое лето.

Дым - и небу, и почве, и розе ветров - напоследок.

Чем не мир между братьями, Канги? Ведь мы не враги.

Сквозь года и тревоги мерещится наша беседа,

сквозь камланья, кошмары и зыбкую смерть летаргий.

Я ружье не возьму - нам оно ни к чему, это верно.

На кого там охотиться? Разве - на гривокосматый закат?

Со здоровьем, я так понимаю, все трудно и скверно?

Не тревожься, дружище. Лечу. Без попыток вернуться назад.

Я стреляю ресницами в самую синь над планетой

(представляешь, как в юности - длинные... Жаль, что белы).

Не сказал бы, что танец исполнен и песенка, чтоб ее, спета.

Но морщины все глубже, и кожа бесцветней золы.

Предлагать не рискну - ты не станешь, но... Виски бы выпить!

Мы отправимся вместе к вертлявому сумраку вод:

тяжесть кос поседевших обнимет волной Миссисипи.

Все герои уходят в закат, ну а мы поплывем на восход.

Ты дождешься меня, престарелый апачский пройдоха?"

Старый Канги, похожий на ворона, грезит мечтой.

Он сидит и мечтает: "Дождаться бы, правда, не сдохнуть..."

Ветер треплет письмо, ветер пахнет прохладой речной.