Что было до сказки

Тонкий чепец в кружевах и изысканных рюшах,

письма на столике, теплая шаль и пенсне -

я опасаюсь ваш мир ненароком разрушить…

Здесь, у камина, накройте, пожалуйста, мне.

Тонкий фарфор будто светится в неге заката,

чаем дымит соблазнительно в грубых руках.

Сепиа-ретро… Вы были красивой когда-то

в этих перчатках, корсетах, боа и шнурках.

Очень неловко смотреть вам в глаза и лукавить,

вы проницательны – этого мне не отнять.

В каждой морщинке и в замершем каждом суставе

так и сквозит благородство, пленяя меня.

Я улыбаюсь сквозь боль, как учили, как помню:

лишь бы не выдать, сдержаться до темной поры!

Жадно слежу за вечерней краснеющей тьмою,

там, где-то в чаще, стучат и стучат топоры.

Чайный поднос отражает – вы видите, верно, –

капельки пота на хмурых косматых бровях.

Видите, знаю. Зачем вы милы и манерны?

Или умело при мне маскируете страх?

Видел украдкой богатые комнаты ваши,

пальцев полет и податливость клавиш и свеч.

В музыке, в легких движениях не было фальши:

звуки терзали, кружились, как огненный смерч.

Да, я бежал! Зарывался отчаянно носом

в мокрую плесень и мха зеленеющий тлен!

В стылых горах расцветала багряная осень

и поднимала меня - оборванца - с колен.

Да, я следил! Замирал от малейшего вздоха,

влажно дышал на холодную щеку стекла.

В гордых сединах сияла живая эпоха,

та, о которой я слышал: «Она умерла»...

Чьи-то шаги ударяются глухо о тропку –

чувствую остро: по венам заклятье кипит!

Хоть и зверею, но выгляжу слабым и робким.

Не обманитесь, я немощен только на вид.

Сгорбивши спину, встаю, нависая над вами –

как же мучительно долго я этого ждал!

Внучка у вас, я надеюсь, храбра, хоть не камень, -

выдержит бабушкин жадный звериный оскал...