Слово никогда не было плоским, одномерным. Оно всегда объемно, многомерно, многогранно, вездесуще. Нельзя просто так брякнуть в пустоту и умыть руки. Нельзя выдать какую-то информацию и надеяться, что её воспримут без эмоций, сложив, походя, в ящик из-под макарон. Нет, каждое произнесенное или написанное слово, как новорожденный цыпленок перьями, тут же обрастет домыслами, выводами, доводами, окажется в середине кокона иллюзий и на плахе правосудия, одновременно. Нельзя говорить безответственно. Нельзя высказать спорную или крамольную, или изобличающую тебя мысль, рассчитывая, что этого никто не заметит. Будь готов ответить на все вопросы своих читателей, если заявил себя героем. Тебя тут же спросят, ты за красных, или за белых. Ответ за зеленых не прокатит. И будут копать до тех пор, пока не откопают в тебе или человека, или тварь дрожащую. Иной ироничный юморист выдаст себе что-то такое помпезное, но кажущееся ему оригинальным, точным и пламенным, и в надежде, что озадачил читателя, собирается почивать на лаврах. А читатель тем временем тихонько себе думает, чем питается этот прожига, если существует расхожее выражение, мы то, что едим. И в его живом, не отравленном писательством воображении, рисуется картина, как несчастный юморист, держа за мускулистую лапку, заглатывает ещё живую лягушку. Ведь, право же, написать иной бред никак нельзя, не поедая этого деликатесса. И созерцая воочию, редко можно сделать вывод о человеке по его бледно-синей изможденной личине, до тех пор пока не услышишь его речь, не прочитаешь его опусов. Но зато слово, наконец-то выуженное из тайников его души, тут же даст представление о том, с кем приходится иметь дело. Люди, часто того не предполагая, оперируют такими знатными словечками, которые без скальпеля обнажают их нутро до самых печенок. Иной, с глубокомыслием Цицерона выдаст тебе какую-нибудь схоластику, всё ещё воображая себя университетским оракулом, и начисто забыв о том, что в современном мире это давно уже мертвое и никому не нужное приложение к реальному звучанию. Если ты сам ничего из себя не представляешь, ты все время будешь ссылаться на громкие имена и цитировать каких-нибудь умников, которых с трудом разбираешь, а процитировав начисто забываешь и цитату и само имя великого. Из научного философствования еще не проистекает сама жизнь, как наивно полагают некоторые философы. Их многотомные труды, как раз и есть та забавная, но бесполезная схоластика (в переносном понимании и в современном звучании), которая не попадает ни в одну амплитуду колебаний волнистого настроения современного мира. А человечишко, маленький и щепетильный, как никогда, сознавая бренность своего бытия, опять же, как никогда ранее, склонен считать себя великим и могучим. Но это как раз не самое большое его заблуждение, а право данное прогрессом, в котором он и сам небольшой, но значимый винтик. Нам скучно друг без друга. Вот истина. Одна из многих , которые лежат на поверхности, но до которых частенько не способны додуматься даже самые умудренные, в силу бытового эгоизма. Планета большая, а мы живём на ней кучкуясь,в смысле кучками, чтобы не пропасть по одиночке. Площадь занимаемая людьми, несоразмеримо мала в сравнении со всей площадью нашего общего дома. Образно говоря, мы в нем как тараканы, жмемся по углам, да по щелям, ищем места поудобнее, понадежнее, чтобы не сдуло ветром. И находим эти места, и обустраиваем их со всем комфортом и удобством на какие только способны. И мы выживаем. Пока что выживаем. Хотя это с каждым новым столетием дается нам всё труднее. Амбиции человека растут. А слово, призванное хранить эту землю от нас самих, всё так и не находится. А при том отношении к нему, которое сейчас закрепилось в сознании и в поведении человека, когда слова всё меньше и меньше значат, потому что их обесценили, втаскивая, как Сизиф свои камни, на вершины лжи, откуда они продолжают падать и разбиваться в пыль, мы еще не скоро найдём подход друг к другу, а не сумев его найти, погубим себя, как видимо, произошло со всеми другими землянами, в разное время населявшими нашу планету.