Конкурсное

(законченный вариант, в конкурсе сокращённый)

 

Деревню Леˈсники прятал глухой лес. Когда-то предок Марии купил участок горелого леса у местного магната, раскорчевал его, разработал и построил дом. Родоначальник династии семью большую имел: дети выросли, своими семьями обзавелись, дома рядом с родительским поставили. Потом внуки, правнуки на этой земле трудились, у леса новые участки отвоёвывали. Так постепенно за три века выросла большая деревня, больше ста дворов. Фамилия в ней чаще всего Горелов была: по урочищу, поселились на горелом участке леса – вот и стали их Гореловыми называть. Город древний, Глубокое, недалеко, но дорога к нему не всегда проезжая: весной паводок, дожди заливные осенние да зимы снежные, когда кони по брюхо в снег проваливались, периодически отреза’ли Лесники от внешнего мира, и, когда навещали селяне город, новости привозили: о смене власти, о войнах и революциях, о том, что живёт их край под поляками, русскими или совсем при безвластии. Да что селянам власть? Она добиралась только за налогами или мужчин в армию забрать, а в остальном жили при любой власти, как и три века назад: поля засевали, скот держали, лесные поляны на сено скашивали, и растили детей.

Мария в семье старшей была, шесть братьев родителям помогла на ноги поставить. Замуж она не вышла, идти лишь бы за кого не захотела, в молодости сватали её, а любовь свою, видно, не встретила, так одна и осталась в родительском доме. Братья её очень любили, младшие мамкой называли, а Мария племянников помогала растить.

В 1941 году пришло новое лихо – началась Великая Отечественная. Марии 60 лет исполнилось, когда немцы в их деревню нагрянули, в сентябре, а он сухим выдался, вот и добрались супостаты грабить. По сараям и домам как у себя дома, всё, что приглянулось, тащили, потом к школе согнали, старосту назначили по рекомендации полицая. Мужики дали ему бутыль самогона, а он кандидатуру из местных предложил. У деревенских свой тайный интерес был: зачем в деревне чужой, пусть свой мужик, из родни, начальником будет.

Немцы на стены домов приказов наклеили, особо селяне не вчитывались, только на то, что слова «еврей» и «расстрел» рядом стояли, обратили внимание. Но в деревне евреев не было. Немцы укатили, и сельчане стали жить как прежде.

В ноябре 1941 года мужики налоги – зерно, мясо – отвезли в город, на базар заглянули и новости доставили жуткие. В Глубоком гетто немцы согнали, евреи там со всей округи, а на базаре полушёпотом рассказывали, что издеваются нацисты над людьми, ежедневно вывозят расстрелянных, замордованных за город, в урочище Борок. А рядом с городом, в деревне Березве’чье, лагерь военнопленных, под открытым небом люди, тоже гибнут от голода и холода десятками каждый день. «Страшное время пришло, нелюди на нашей земле хозяйничают», – решили в деревне.

Зимой 1942 года Мария поехала с братом на рынок. Валенки сваляла и на керосин решила поменять, ещё соль нужна, спички, вот и попросила брата взять её с собой.

Дорога с рынка шла мимо гетто. За колючкой люди в лохмотьях, как живые тени. Вокруг вышки с пулемётами, но охранники, собравшись в группу, что-то обсуждали, смеялись, в их сторону не смотрели. На базаре слышала Мария, что немцы какую-то очередную "победу" празднуют. Может потому и расслабились, веселились, обычно к гетто приближаться было опасно, стреляли без предупреждения в людей по обе стороны проволоки. Но Мария рискнула подойти, у неё с собой перекус был, сало с хлебом, и она подсунула его под проволоку. К ней метнулась женщина, подала Марии свёрток, прошептала: «Сохрани, пожалуйста!» – и, схватив еду, скрылась в толпе. Мария сунула свёрток за пазуху и догнала возок брата.

За городом развернула – в тряпках был ребёнок, девочка, недавно родилась, пупок ещё не зажил. Брат только выругался и стал подгонять лошадь.

Дома Мария выкупала девочку, из простыней пелёнок нарезала, козьим молоком напоила. Девочка слабенькая, даже плакать сил у неё не было. Тёмненькие кудрявые волосы, худенькая до синюшности, но есть стала и сразу уснула. Так у Марии появилась дочка.

Вечером пришли к ней в дом братья. Старший, опустив глаза, сказал:

– Мария, ты беду навлечь на всех нас можешь. Может, отвезём девочку к приюту в Глубоком, оставим там, пусть Бог ей поможет.

– Не Бог помогает, а люди, которые по Божьим заветам живут. Если боитесь, не приходите больше ко мне, не будет у меня братьев. А это дочка моя, Лилечкой зовут, как нашу маму, – ответила Мария.

Братья ушли, поняли: не отдаст Мария малышку.

Прятала Мария дочку от посторонних глаз, но слух по деревне пошёл: у Марии ребёнок появился. Вроде как еврейский. И если в деревню полицаи заглядывали – они оценили качество местного самогона – их приглашали в дом подальше от Марии и так угощали, что те наутро друг друга не узнавали.

В 1943 году ещё одна страшная весть пришла: уничтожили немцы гетто. Кто-то видел: расстреляли всех узников в Борке и во рву зарыли. Марии об этом у колодца женщины сказали. Она промолчала, потом в церковь сходила, записку подала – «За невинно убиенные души». Не удивился священник, таких записок после гибели гетто в городе подали более двухсот. За бывших соседей и друзей, своих земляков-мучеников. Записки священник предусмотрительно сжёг и отслужил молебен за упокой.

Как ни таили немцы правду, но узнавали люди, что не взяли Москву, обороняется Ленинград, что погнали немца назад. Стали самолёты всё чаще пролетать не с крестами – со звёздами, а со станции слух пошёл, что эшелоны раненых немцев с фронтов потоком идут и Красная Армия наступает. Но озверели нацисты, стали молодёжь в Германию угонять, и деревни жечь. Мария посоветовала всем спрятаться в лесу.

– Звери это, скрыться нужно, пока наши не придут.

Послушались её и потом благодарили: с болот видели сельчане, как запылали несколько деревень, где не успели спрятаться, и людей сожгли, Лесники тоже сгорели.

В 1944, летом, пришло освобождение и, когда провожали лесниковских мужчин на фронт, первый раз открыто протопала Лиля по деревне рядом с мамой. К зиме Марии братья дом поставили, а когда девочке семь лет исполнилось, она в школу пошла, радовала Марию – училась Лиля на одни пятёрки.

Никто не знает, кто и когда рассказал Лилечке правду, но, когда девочке было лет четырнадцать, однажды вечером подошла она к Марии, обняла её и тихо сказала:

– Мамочка, завези меня пожалуйста в Борок.

С тех пор у мамы и дочки стало традицией – ставить свечи на братских могилах в Борке.

Лиля, закончив школу, поступила в институт иностранных языков, и осталась в Минске. Вышла замуж, трёх сыновей с мужем воспитывала. Мария зимой в семье дочки в Минске жила, а на лето с внуками в Лесники приезжала.

Сто четыре года жизни отпустила судьба Марии. В тихое летнее утро её не стало. Хоронили женщину всей округой, до деревенского кладбища несли родня и односельчане гроб на руках. Дочка памятник поставила с надписью: «Лучшей и самой любимой из матерей, Марии».

*

Идёт через Глубокое трасса Минск – Рига. На выезде из города в сторону Риги установлен валун с надписью: «Борок». В трёхстах метрах, если свернуть с трассы, увидишь мемориал. Это могилы погибших – более 10 000 в Глубоковском гетто и 27 000 в лагере для военнопленных «Березвечье» (шталаг 351), среди которых несколько тысяч интернированных итальянцев (точное число не установлено). Может, кто-то будет ехать этой дорогой...