Чак

Чак секунду целится, прищурив голубой глаз и стреляет метко, с шикарным пафосом и клубами киношного дыма.

 

Бэнг! Бэнг! Бэнг!

 

В голову, в глаз и в живот.

 

Чак убирает пушку в кобуру, лихо прищелкнув по крышке, белозубо улыбается беспомощно валящемуся набок врагу и перегоняет соломинку за левую щеку. Его смуглое щетинистое лицо смеется-сияет и кажется совсем мальчишечьим. Он тянет козырек потрепанной шляпы, он вслушивается в тишину полуденного ранчо, он улавливает влажной соленой кожей вибрации застывшего воздуха, и когда его массивная фигура делает первый твердый шаг вперед, хилый ветер вздрагивает, падая на земь и тихим шуршанием, снимая пыльную пленку с горячих дорог, ложится под толстые вылинявшие ботинки. Металлические каблуки давят редкую крошку, хрустят от малейшего движения плотные чапы, сверкают на солнце колючие шпоры, кисло-красная кровь мешается с серым песком и мажет подошву, когда Чак останавливается возле трупа.

 

Медленно, хищно, словно готовясь к броску, он наклоняется над убитым, всматриваясь в развороченную глазницу и вывалившуюся теплую мякоть, в перекрученный рот, в прилипшие ко лбу черно-бардовые пряди и туда, где они всё ещё хранят неестественно-желтый налет.

 

Ухмыляется жестко, со вкусом.

 

- Не стоило тебе связываться со мной, Генри.

 

Грубая мозолистая рука тянется к оброненному револьверу ядовитой змеей, обхватывает его гибкими пальцами-кольцами, и Чак также медленно, со скрипом выпрямляется, не сводя острого ясного взгляда.

 

- Не стоило.

 

Рев дикой сирены.

 

- СТОП! Снято!