Вороны и Ласточки
1. (Вороны)
Зазеленела жизнью плаха - выносит птаха яйцо для страха,
во зло крещенскому морозу свою угрозу метаморфозу.
Мираж – видение - икона? В зените чайка – «Ливингстона»,
но это время не для чаек, а то, что выше за молчаньем -
за тишиной - за облаками, все наши мысли сводит в камень,
все безрассудства и поступки - как дым давно остывшей трубки,
где - беды, войны и невзгоды, всё можно счесть двоичным кодом,
счесть всё, что будет - моментально… (и в этом есть большая тайна!)
Но чтобы, тайне приоткрыться - добавь к нечЕту единицу
и под палящими лучами, стать альбиносом среди чаек...
(так, вспомнив вновь о Джонатане, мысль прорывается к гортани)
Пред нами - город в сизой дымке, как на рождественской картинке,
с пространством в белой паутине стекает в акварель картины.
Трубит труба, гремят литавры, люди подобные кентавры -
эксперты боли, мэтры пыток - не раз работая в убыток,
где допоздна, а где ночами с мешкообразными очами
чуть-чуть торжественно , но хмуро ведут – Авгура, тень фигуры
ползет пятном вдоль эшафота. В руке свеча – в пол оборота,
ладонь над гаснущей свечою - мирятся роковой ничьёю.
Бьют в барабан, шипит волынка, в глазу слезинка, что соринка,
толпу влечёт до места казни - без сожаления и боязни.
Кого казнят? (не знаю точно...) с цивилизованно-восточной
жестокостью – невосполнимой. А ветер, в праздной пантомиме,
гоняет листьев жёлтых пару - как прежний смех по тротуарам,
где их влечет: все выше, выше... где от тепла раскисли крыши,
чтоб от предчувствия повтора скатилось яблоко раздора.
Слегка эффектно, эпатажно, глашатай раскрывает важно
из недр футляра тонкий свиток... текст начинается с молитвы.
- Сей муж сознательно и часто, вразнос критиковал начальство,
и сеял в массе - ложь и смуту, за вред - вменяемый ему тут:
(предался он порочной связи в последней фазе лжи и грязи)
себя обрёк на истязание, поскольку лживы предсказания.
Но в счет голов, над частоколом, утешит нас последним словом.
Свеча в ладонях догорает - все замирают... Часть вторая.
2. (Ласточки)
То, что мы канем – в речку камень! Где за бесплатно, с кулаками,
соседей загодя калеча - косноязычием, красноречием...
Нам мало - Мира, пресна - смута, да все мы тут-то полминуты
зарифмовали как «столетье». На черной ленте в трафарете
вкрапление белых незабудок (будите - Буду!) спать не буду:
от созерцания до мерцания - во всём всесильно отрицание.
Как основание с вершиной (в делах людских - непогрешимых)
наш сон летает над водою, чтоб радость скрещивать с бедою.
Без поражений нет салюта, «Я» - есть предел для абсолюта,
межа, что ищет передела, в пути сознания и тела,
где в пряже - нить мала и тонка... Сон не рожденного ребенка
для круговерти - новый камень?.. жизнь искупается стихами?
словами - что правдиво лживы... их повторяет одержимый
до немоты, до истощения - в витке словесного вращения.
Себя надеждой уничтожив, помилуй нас в прозрениях, Боже,
чтоб рассмотреть всю кучу - в скопе, под телескопом, в микроскопе,
где в лаве растворяют камень... жизнь искупается стихами?
Самосожжением – повторением - за холодом стихотворения.
Где злое зеркало разбито, а кровь - придаток реквизита
чужое пятое калено - генома мысли во вселенной.
Уже гремят крюки и цепи... И если смерть – есть смысл у цели -
то, что назначено судьбою – грех, не смеяться над собою!
грех не смеяться, не смеяться - без возмущений и вибраций,
жизнь - ветром сорванный листочек, страданье многих многоточий.
И это повод - расставаний? существова… существований...
(простите: дальше слов не помню) но боль рифмуется с любовь.
Всё остальное – под запретом! Дам напоследок два совета:
не ври за так, не спорь пол силы - у свежевырытой могилы
сорвёшь сорняк - падёт элита - слезой излитой для гранита,
где не простит и не осудит - чужбину судеб - пришлый судя…
