Летать по-человечьи
Он давно смирился и осмелел,
он врастает пролежнями в кровать.
Та седьмая беда навеселе –
чем не повод себе бесконечно врать?
***
В тусклом органическом безбожии
я в себя молчание впускаю:
все слова, что зарождались ложью,
тихо с губ слетают мотыльками.
Я смолчу, что неуклюже предал…
что зимой – лежачею, медвежьей –
просмолился, как слеза Эреба,
разложился в угольную нежить.
Горло подбивает топким мехом
тишина, правдивая и злая –
нутриевым да́вящимся смехом
и облезлым колонковым лаем.
Мягко порхунки-чешуекрылы
по чьему-то высшему хотенью
нас бросают с истиной постылой
в контурном пространстве звукотени.
Сами же спешат, как привиденья,
и в апартаменты, и в берлоги
льстить, финтить, кивая на Т9,
в самой меблированной из логик.
Луч вины осатанело зыбок,
память же свежа и непреклонна:
я убил тебя глухим призывом
и теперь лишаюсь права слова.
Навсегда напутственно погаснут
в вакууме нравственного вето
зазелень наречий безопасных,
головни́ горелых диалектов.
Мотылькам, конечно, до лампады –
где их сжарить адскому вольфраму...
Снова голос сотрясает гланды!
Шершней выпускает матка-правда –
душу мне она законопатит
кислым воском упокойной свечки
и в простынно-перистой кровати
выучит летать по-человечьи.
