Летать по-человечьи

Он давно смирился и осмелел,

он врастает пролежнями в кровать.

Та седьмая беда навеселе –

чем не повод себе бесконечно врать?

 

***

 

В тусклом органическом безбожии

я в себя молчание впускаю:

все слова, что зарождались ложью,

тихо с губ слетают мотыльками.

 

Я смолчу, что неуклюже предал…

что зимой – лежачею, медвежьей –

просмолился, как слеза Эреба,

разложился в угольную нежить.

 

Горло подбивает топким мехом

тишина, правдивая и злая –

нутриевым да́вящимся смехом

и облезлым колонковым лаем.

 

Мягко порхунки-чешуекрылы

по чьему-то высшему хотенью

нас бросают с истиной постылой

в контурном пространстве звукотени.

 

Сами же спешат, как привиденья,

и в апартаменты, и в берлоги

льстить, финтить, кивая на Т9,

в самой меблированной из логик.

 

Луч вины осатанело зыбок,

память же свежа и непреклонна:

я убил тебя глухим призывом

и теперь лишаюсь права слова.

 

Навсегда напутственно погаснут

в вакууме нравственного вето

зазелень наречий безопасных,

головни́ горелых диалектов.

 

Мотылькам, конечно, до лампады –

где их сжарить адскому вольфраму...

Снова голос сотрясает гланды!

Шершней выпускает матка-правда –

 

душу мне она законопатит

кислым воском упокойной свечки

и в простынно-перистой кровати

выучит летать по-человечьи.