корабль L—8 царапает небо

закончилось топливо, космос изучен

 

в пространстве огромном одна лишь планета осталась укрыта в лиловые тучи

 

приходится с хрипом надрывно молиться, врезаясь обломком в слои атмосферы; в изодранных легких клубком черепица, пока расступаются пыльные стены, а “солнце” чужое плюется огнями: немыслимо розовой пламенной пеной, вокруг пустота, и стеною — молчанье

 

сжимаю под пальцами крепко колени

 

со скрипом металла срывается горло, как струны изношенной сломанной арфы, сквозь стекла: долины и красное море, на коже мурашки под толщей скафандра

 

и крик остается опять без ответа: у легких дымится, да грудь распирает

 

пока до поверхности талые метры

зажмурившись, запах Земли вспоминаю

 

душистое поле лучистых ромашек, лежим, прикасаясь друг к другу локтями; запястья обвиты багровою пряжей (связующей нитью “на долгую память”), зрачки карамельные слаще лакрицы в сверкающем свете под музыку “Beatles”

 

ты пахла клубникой

цветами

корицей

и, может, немного, как майские ливни

 

а я был не сломлен, без шрамов на сердце, с мечтами за воротом тонкой рубашки, не знал, что однажды, спасаясь от смерти, придется лететь через бездну на шаттле, не думал о том, что когда-то простимся, и дом мой родной разломается в щепки, не знал, как же быстро стираются лица из мыслей остывших, пронизанных пеплом

 

сейчас это в прошлом, а я — в настоящем, но лучше бы был, как и все

“в безвоздушном”

 

корабль садится (ужасно коряво), и космос впервые

за горло не душит

 

на тело ложится волной притяженье

зрачки расширяются, вижу ромашки

 

вдыхаю без шлема в холодном неверье...

 

(и ты свои руки к щекам моим тянешь)