РЕКВИЕМ ПО СЕБЕ
Находясь в твёрдом уме и (пока ещё!) в свежей памяти, я понимаю, что обо мне вряд ли кто-то напишет лучше, чем я сам. Одни превознесут мои яркие стороны и сделают меня Солнцем на Земле (Aut bene!). Другие из мельчайших пятнышек грязи соорудят болотистый океан (Aut nihil?). А, в сущности, будут неправы как одни, так и другие.
По рассказам матери я ещё в детском саду умел манипулировать другими (куда всё это делось?): дети завязывали мне шнурки на ботинках, а я им что-то рассказывал или читал из книжки (я же читаю с пяти лет!). Не помню, но что шнурки не умею завязывать – это точно. И в школу я пошёл почти восьмилеткой, ибо закон тогда был; в полные семь, а я-то – ноябрьский.
Так там даже этим я никого (из преподавателей) не удивил. Не было среди них Ушинского с Песталоцци и будущего Сухомлинского. А посему требования ко мне были такие же, как ко всем; читать вслух и по слогам.
Но отбарабанив положенное «МА – МА МЫ – ЛА РА – МУ», я тихонечко доставал из портфеля «Спартака» Р. Джованьоли в сером ледерине (из дедовой тумбочки) и читал про себя. Хотя «про меня» там ничего написано не было.
Классы менялись, менялся и я, но одно оставалось неизменным; чтение. Я читал всё и вся. Причём, многое откладывая в памяти. И надолго, может, навсегда. Ибо, и сейчас – сорок лет спустя! – я помню наизусть стихотворение Вадима Шефнера «Орфей» и некоторые эпизоды из съёмок тогдашних блокбастеров «Человек-амфибия» и «Полосатый рейс».
Страна менялась тоже, но как-то вяло и не всегда в лучшую сторону. А может, это просто я смотрел на неё не с той стороны?
Но, как бы то ни было, но к призыву в Советскую Армию я подошёл, ну, не скажу, чтобы диссидентом, но человеком сомневающимся. Уже и слушал «волну», «голос», «Свободу», «бабусю». И читал кое-что из того, что не издавалось государственными издательствами.
Там, в этой «школе жизни», которую «лучше пройти заочно», но я прошёл очно, многого навидался и многое испытал. Даже была по-пытка написать (вот дурак-то!) что-то типа мемуаров под «миленьким» названием – «Люди и звери. Из записок воина-железнодорожника». Хорошо хоть приписал наброски этого труда А. Г. Мурманову (был такой «псевдоним»). Уж не знаю (и вряд ли когда узнаю!) донесли ли замполит батальона с начальником штаба об этих заметочках в наше «родное» КГБ или нет? Листочки-то из записной книжки они вырвали.
Кинулся я писать сии наблюдения, после очередного проявления дружбы народов (в отношении меня, разумеется!). Когда чеченец Руслан Мантаев душил меня брючным ремнём и бросил в снегу.
К счастью или не к счастью, я выжил. Хотя сам через недельку, в аккурат на следующий день после изъятия крамольных листков, приспосабливал уже сам на своей шее точно такой же ремень с надписью хлоркой: Кучерук А. Г. Приспосабливать-то я его приспособил, толь-ко до дела не дошло (Я – жив? Б. М.); просто сверкнула одна мысль: меня не будет, а это говно будет жить, и радоваться жизни? И тут же другая: ну, уж нет! И ремень снова лёг на своё место, пройдя сквозь все шлёвки.
Это было зимой, в начале 1975-го, а 16 июня 1976 я утонул в болоте. То есть, почти утонул. Что заставило тогда Фаниса Шамсутдинова по кличке Крокодил меня спасти? Не знаю… Может боязнь; всё-таки он – молодой, я – дед? Может, просто человечность. Я-то тоже над ним не измывался, как некоторые другие. Конечно, я не был ангелом; были молодые, которым от меня доставалось. И не мало. Но были и такие, которые были мне… симпатичны, что ли? Крокодил был одним из них.
Говорят, если ангел смерти приходит за кем-то раньше срока, он одаривает того ещё одной парой глаз, ибо сам состоит из их бесчисленного множества.
Когда меня одарил ангел в 1975? Или в 1976? Не знаю…
В том же 1976, в декабре, 18 числа, я снова вошёл в родной дом. И стал поступать на рабфак. И поступил. И сдал экзамены. И стал студентом. (Вспоминайте иногда бедного студента! – как вовремя про-звучала эта песенка Давида Тухманова)
И как правильно. Ибо я оказался тем самым бедным (не в смысле денег!) студентом. Ни вышка, ни начерталка не хотели задерживаться в моей памяти, даже на несколько часов, чтоб отбарабанить свои «знания» на экзамене. История же КПСС… Ну, что вы хотите от критикана? А? Конечно же, не сдал!
А раз не хочешь работать головой, работай руками. И я двинул на завод ТДиН. Во-первых, от стыда (бывает иногда, знаете ли, такое чувство!); ведь, как пел у начальника РМЦ Канатного завода (соловей, да и только!): «Хочу учиться!!!». Во-вторых, папа был всё-таки Главным Металлургом сего завода, а под крылышком всегда легче.
Ведь так никто и не узнал истинную подоплёку, когда я однажды не вышел на работу. Папа озвучил начальнику цеха версию, что я поехал забирать документы из института. А что озвучил начальник механику цеха, в отделе которого я работал строгальщиком, и что озвучил тот моему бригадиру, я не знаю до сих пор, но ничего мне за это не было.
А могло бы быть, если б узнали: мучился я с жуткого похмела. Первый раз в жизни. И последний.
Вот только сдуру пошёл я в прессовщики; бить гайку. За деньгой подался большою. (Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот – и спёкся!).
Не выдержал. Не моё. И ушёл. Ну, то есть, вернулся на ВСПКЗ, в РМЦ, откуда когда-то, почти два года назад, катапультировался в институт. Строгальщиком. Никаких волочильщиков и канатчиков.
Правда, через месяц отправили учиться на шлифовщика. Выучился.
Но после воплощения в жизнь очередной государственной идеи о бригадном подряде (как потом выяснилось украденной у покойного Худенко!), стало мне там, как бы это мягко сказать… в общем – не очень.
Тут подвернулся ЦЛАМ (Центральная Лаборатория Автоматики и Механизации, во как!). Сел на оклад. И в ус не дул. Стихи пописывал.
В другом месте я уже рассказывал, как моя муза Сатиры стала музой Лирики. Повторяться нет желания. А Зою я, наверное, любил, поскольку даже сейчас, выбивая эти строки на компьютере, слышу её милую картавость, и что-то предательски мокрое появляется в уголках глаз. Но не судьба.
В общем-то, пописывал я недолго; и в ЦЛАМе такую же бригаду придумали, точнее, подсказал им некий умник – мой чёрный человек. Один из них.
И началось. Александр, почему ты сидишь? Простите, а я что, должен станок руками толкать, когда он строгает? Интриги. Доносы. И прочая гадость.
А тут ещё и Ритка хвостиком махнула. Дескать, сволочь я и больше никто. И аборт она от меня сделала, и детей, может, не будет (двое!), и вали отсюда.
Перед самым ЦЛАМом Анечка бортанула. Впрочем, об этом я то-же писал.
А тут – Ритка.
И такая жизнь началась, что годик с небольшим продержался и… свалил в Тарный Цех на ту самую полуавтоматическую линию сколотки дисков барабанов, в создании которой принял посильное участие.
Только и там я не удержался. И встреча с Надюшкой тоже оказалась ничем. Для меня, по крайней мере.
Ушёл в Энергоцех, на участок вентиляции. Ушёл в мае 1990. А в июле поехал в отпуск в Крым. В Алупку. И здоровенная публикация в «Сталеканатчике» (Бенефис) ко Дню металлурга состоялась в моё отсутствие.
Но то, что состоялось в самой Алупке, оказалось Божьим промыслом… или я ошибаюсь?
Эта встреча описана мною неоднократно. Стоит ли тратить силы на ещё одно утверждение того, что пути Господни неисповедимы? Наверно, нет.
Веру (в обоих смыслах) послал мне Бог. И не Его вина, а Его беда, что человека, который мог бы ввести меня в двери Храма, убили осенью того же года. Я говорю об отце Александре Мене.
Когда-то Цветаева написала о Пушкине: «Нас всех этой пулей в живот ранили». Вот так и меня тем же топором зацепило. Крепко зацепило.
И Вера, и вера остались при мне. Хотя одна (с большой буквы) и жила сначала в Ленинграде, потом в Санкт-Петербурге, потом в Хельсинки, а другая – спряталась и затаилась на самом донышке моей души, в самый тёмный уголок её. И мало кто её там замечает. Я и сам порою сомневаюсь, а там ли она? может, она уже давно меня покинула?
Как та; с большой буквы, уйдя из жизни. Правда, услужливая память постоянно подбрасывает воспоминания, как полешки в костёр Гуса та – пресловутая – бабушка. O Sancta Simplicitas!
И ещё одна вера покинула меня. Вера в человечество. Хомо Сапиенс на моих глазах превращается Само Хапиенс. Какие там люди?! Кому они нужны?! Всё мне!!! И только мне!!!
Такое, с позволения сказать, человечество погибнет не от атомной или водородной, или ещё какойтотам бомбы. Оно вымрет само. К вящей радости Бога, который попробует повторить эксперимент сначала в других параметрах.
И вот я пришёл к очередной роковой дате (53 не 54, но рядом) и думаю: а нужен ли я кому-нибудь в этой жизни?
Та, которая, по крайней мере, в письмах, меня в этом уверяла, ушла. А другие? Одним нужны мои книги, другим – знания, третьим – моё участие, которое иногда сродни участию священника. А САМ – Я? САМ Я кому-нибудь нужен? Так. Просто. Кучерук. И даже – не поэт.
НЕТ ОТВЕТА.
А кто должен на это отвечать?
Сколько у меня знакомых? Приблизительно, тысячи две. Пусть, три. Ну и что? Как планеты по орбитам, они крутятся вокруг меня, появляясь с разной периодичностью на моём горизонте.
И всё равно – я – ОДИН. Не Один, а одИн. Один в пространстве, один во времени.
Меня постепенно стирает гигантская резинка. Я исчезаю из жизней людей. Медленно. Или сразу.
И когда я исчезну из памяти моих ангелов-хранителей, я исчезну САМ.
Но стоит ли приближать это исчезновение?
НЕ ЗНАЮ.
2009
