Глава тридцать восьмая "Ольга"

 

 

 

 

§6. "Два с половиной года вынужденного расставания"

 

 

В 1987 году, когда я начал тянуть резину с отъездом, решение о котором мы с Ольгой приняли из-за часто болеющего Лёшки, мне совсем стало тяжко.

Уютное семейное гнёздышко, в которое я с таким трепетом входил после командировок, запустело.

Добавляло впечатление разорения то, что я ещё в июле отправил в Горький все пожитки, даже линолеум снял с пола.

Квартира стала выглядеть, как прокуренная немытая халупа старого холостяка...

 

Преследование ОБХСС, о котором более подробно я расскажу в следующей главе, подействовало на нервную систему.

Я плохо спал, кое-как питался, перестал следить за собой...

 

Психическое перенапряжение достигло такой степени, что у меня появились глюки.

...Как-то ночью мне почудилось в полусне, будто огромная полутораметровая рука появилась на потолке над моей кроватью, отделилась от него и бухнулась на кровать рядом со мной...

 

Только потом, в одном из сонников, я прочитал, что это к беде.

Видимо, встревоженное подсознание само создаёт соответствующие настроению символические образы.

Я почувствовал, что это край...

Из которого мне вряд ли выбраться.

 

 

Письма Ольги рвали душу и сердце...

Но я понял, что сейчас уехать не могу!

Мой непосредственный начальник, главный врач Свердловской Областной СЭС Никонов лично позвонил мне, когда я не поехал на переаттестацию.

Я ответил ему, что не считаю нужным переаттестовываться, потому что собрался уезжать из Ивделя.

Обратно на родину, в Горький.

 

Он не стал настаивать, но получил информацию из первых рук, что я на «низком старте».

Заведующий отделом гигиены труда ОблСЭС Чемалтдинов объявил о том, что в таком случае я должен вернуть квартиру (о которой он договорился в своё время со строителями) в распоряжение Свердловской ОблСЭС.

 

Это взбесило меня!

Теплота наших с ним прежних отношений испарилась...

 

Прошло целых три года, прежде чем Ольга надумала вернутся к упёртому мужу...

Бедная девочка даже нашла мне работу, напросившись на личную встречу с заместителем главного врача Горьковской ОблСЭС.

Самого главного уже отправили на пенсию, потому требовался новый.

Замглавврача предложил ей место главного врача областной санэпидстанции для мужа, обещая мигом принять соответствующее решение Горьковского Облисполкома.

 

Но меня держали две острые и мучительные проблемы: зависший, как недостача, спирт и не построенное здание моей Ивдельской конторы.

Решение этих вопросов было делом чести.

А что до высокой должности, равной стремительному карьерному взлёту, то здесь нужен человек с повышенной «толстокожестью».

Поэтически настроенный, возвышенный, излишне ранимый Смородин для такой работы не годился.

 

Если бы согласился, то протянул бы недолго.

Умер бы от инсульта или инфаркта миокарда...

 

Я себя хорошо знаю.

Слишком горячо берусь за дело и потом с повышенной, зашкаливающей разумные границы ответственностью отношусь к нему.

Все недочёты беру на себя.

Так нельзя работать в нашем равнодушном и жестоком мире...

 

 

Время шло.

Ольгины обещания близким и родным, что я вот-вот приеду, не сбывались...

Родственники стали напрягаться.

Семья практически перестала существовать!

Единственной ниточкой, удерживающей меня и Ольгу, были наши письма друг другу...

 

Родная сестра Ольги Вера начала ехидничать, злорадствуя по поводу нашей разлуки.

«Он никогда не вернётся» — сыпала соль на Ольгину рану язвительная Вера.

 

Соседи начали перешёптываться.

Спрашивали Ольгу: «А где твой муж?»

«А вам-то какое дело!» — дерзко парировала Ольга.

 

Моя мать не находила себе места.

Со временем она заподозрила что-то неладное в наших взаимоотношениях...

Получив из недостоверных источников чудовищно глупую информацию, что у Ольги появился новый муж по имени Толя, она поехала в Кстово разбираться.

 

Ольга попыталась успокоить Раису Павловну.

Но последняя не поверила.

Мать написала мне тревожное письмо: «Как вы можете жить по раздельности? Ведь вы семья».

Я не знал, что ответить матери...

 

У выхода из Карповской церкви, куда Ольга изредка наведывалась, моля Бога о вразумлении супруга, какая-то женщина с виду цыганской национальности побежала за Ольгой и прокричала ей вслед: «Не переживай. Всё будет хорошо! Твой муж не приедет, не рассчитывай! Возвращайся к нему! На письмо, которое ты найдёшь в почтовом ящике, не отвечай. Тебя пригласят в гости, а ты не ходи. Я понимаю, ты не веришь мне. Но я не цыганка. Я — сербиянка!»

 

Ольга даже не обернулась, думая, что её домогается очередная попрошайка.

Когда она пришла домой на Снежную и открыла почтовый ящик, то увидела конверт.

Тётя Фая (моя родная тётка по отцовской линии) приглашала её в гости.

 

Тут Ольгу будто прострелило!

Она вспомнила слова той самой сербиянки...

 

К тётке она не пошла.

И правильно сделала.

Глаз у тёти Фаи был опасным!

 

Кроме того, отвечать на провокационные вопросы переживающей за Павлика Смородинской родственницы ей очень не хотелось.

 

Я поддержал решение Ольги не ходить на допрос.

О мощи Смородинской духовной силы, которая в ярости опасней ножа и кувалды, я знал не понаслышке, я убедился в ней на собственном примере.

 

Ольга распрощалась с идеей переезда нашей семьи на родину и в конце 1989 года вернулась в Ивдель, оставив болезненного Лёшку на полгода на попечение бабушки Юлии.

 

 

 

 

 

§7. "Встреча с сыном"

 

 

...Через полгода сильно соскучившаяся по ребёнку Ольга приехала в отпуск в Кстово.

Позвонила в дверной звонок.

Бабушка Юля открыла дверь.

 

...Рядом с ней стоял четырёхлетний Алёша и жался к бабушкиной ноге.

Это был не её ребёнок, а нечто, напоминающее некое существо из детского дома.

Испуганный с большими, глубокими не по-детски мудрыми, многое пережившими глазами...

 

«Лёшенька, здравствуй!» — протянула она руки к родному ребёнку.

...Лёша недоверчиво отстранился, как будто перед ним стояла не мама, а чужая тётя.

«Здравствуйте...» — неуверенно протянул он.

 

Страшнее этой сцены Ольга не могла себе представить в самом кошмарном сне!

Она навсегда зареклась оставлять своё дитя на столь долгий срок.

Ни при каких обстоятельствах!

 

Она поняла: ребёнок должен быть с матерью!

Других вариантов не существует.

И не может существовать!

 

...Понемногу Лёшик пришёл в себя.

После долгих бабушкиных уговоров стал робко называть Ольгу «мамой».