Рабы войны. Рассказ первый.

Рассказы бывших узников нацистских лагерей.

 

Большинство из них никогда никому об этом не рассказывали. Вот так молча носили в себе эту память по 50-60 лет.

 

А.Л.Антипенко 1922 года рождения.

 

До войны мы жили на Смоленщине. На всю жизнь мне запомнился тот летний день 1943 года, когда на нашу лесную деревню Юрченки налетела немецкая облава. До этого дня немцев у нас не было. Партизаны приходили часто: они находились всего в пяти километрах от нашей деревни.

Мы знали, что немцы сжигают деревни, и собирались спрятаться в лесу, но не успели. Один из немцев хорошо говорил по - русски. Он-то и сказал нам, что не собирались они ехать в нашу деревню, наткнулись случайно, а дорогу им показали местные полицаи.

Вместе с немцами приехала девушка, она была из соседней деревни, работала в немецкой комендатуре. Согнав всех жителей деревни на перекрёсток, немцы стали грабить дома. И Анна (так звали девушку) выбирала себе вещи "на подарок". Из нашего дома она взяла себе самовар.

Закончив с грабежом немцы подожгли деревню, а нас погнали в Ярцево, там на станции погрузили в вагоны - "телятники". Со мной были мама и сестра Нина.

Я забыла название того городка, куда нас привезли, но было это где-то на границе между Польшей и Германией. Там нас продавали как скот. Осматривали, обсуждали, смотрели зубы. Не верилось, что такое могло быть вообще, что нас продают, как рабов.

Меня купила женщина, задав через переводчика всего один вопрос, умею ли я доить корову. Я ответила, что умею. Оказалось, что купила она меня не для себя, а для пожилой семейной пары, которая жила недалеко от города. Только через некоторое время я поняла, как мне повезло. Мои хозяева оказались добрыми людьми. Работала я не больше чем дома, а жила как и они. Относились ко мне, как к близкому человеку. Ела за одним с ними столом, одежду мне дали, обувь и никогда голоса не повысили. Хозяйка учила меня немецкому языку, каждый день час-полтора отводила на занятия, и очень скоро я стала понимать немецкий. Молодая была - память хорошая.

А вот маме моей хозяева попались плохие - зверьё, изверги. Никогда не забуду, как первый раз увидела такую "картину": они её запрягали в тележку. Мама везла, а те подгоняли кнутом. И так много всего мама пережила, издевались, как могли. Соседи их осуждали, но помочь маме никто не мог.

Для меня отдушиной были встречи с мамой и Ниной, которая работала на соседнем хуторе. Моя хозяйка всегда старалась подбодрить маму, кормила хорошей едой, потому что мамины хозяева кормили её тем же, что и своих свиней.

У Нины, моей сестры, хозяева тоже были неплохие, но работала она тяжко: и в доме, и по хозяйству. Но Нину кормили хорошо и одежду с обувью дали.

А потом мои хозяева взяли к себе пленного француза. Он ругался с хозяином и даже попытался напасть на него. Но я удержала его. Объяснила, что если он хочет жить как человек, а не мыкаться в лагере, где наверняка погибнет, пусть одумается, не все так плохо. Позже он поблагодарил меня, когда поближе хозяев узнал, стал к ним уважительно относиться.

Так мы и жили до освобождения.

Когда нас освободили жовнеры Войска Польского, их командир расспрашивал нас, как к нам относились хозяева. Мы им рассказали, но маминых хозяев пожалели, мама попросила не говорить про их деяния, не хотела ничьей смерти. Пусть их Бог судит.

Домой, на Смоленщину, мы не поехали, опасно было, проверки разные, как будто мы сами добровольно в Германию поехали, знали что некоторых в советские лагеря отправляли. Решили затеряться, пешком из Германии в Беларусь пошли, там родственница была.

Нина замуж вскоре вышла, а я с её семьей всю жизнь жила. Мама через год умерла, подорвала здоровье в Германии.

Мне уже 87 лет, а кажется совсем недавно заталкивали нас в вагон - "телятник" и сердце сжималось от страха за себя, за своих близких, за односельчан, что были рядом со мной. Я помню это до мельчайших подробностей, как будто вчера было.