Глава тридцать четвёртая «Свердловская ОблСЭС»

 

 

 

§2. "Чемалтдинов"

 

 

С Чемалтдиновым, членом государственной комиссии по приёмке всех крупных промышленных объектов из особого списка, утверждённого приказом Ощепковой, мы познакомились на той злополучной приёмочной комиссии, после которой я был вынужден посетить отделение КГБ.

 

Дело в том, что ушлые строители, чтобы не терять понапрасну драгоценное время, волшебным образом совместили сразу две комиссии (рабочую и государственную) в одну.

Чемалтдинов понимал, что у меня слишком мало опыта, чтобы подготовить обоснованный отказ в подписании акта рабочей комиссии.

Поэтому он, как шпаргалку, подсунул мне своё особое мнение, где достаточно подробно были изложены основные претензии к строителям в виде пунктов замечаний к не завершённому строительством объекту, каковым являлась нитка газопровода с комплексом зданий и сооружений, включающем в себя и объекты «гражданского» назначения в городе Ивдель.

 

Человеком он был неконфликтным, негромким, но он умел стоять на своём, как непобедимый бастион принципиальности санитарной службы. Строители уламывали его и так и сяк, угрожали, пытались задобрить, дать взятку.

 

Как мне рассказывали позднее, один из главных строителей, имеющий большие связи в Свердловском обкоме, однажды не сдержался и полупрезрительно констатировал: «Ну чего ты тут ерепенишься. Тебе денег надо, квартиру или, может быть, орден? Ради ордена, что ли, ты так выслуживаешься?».

Орден Чемалтдинов действительно получил, но много позже описываемых событий.

 

Чемалтдинов был чистокровным татарином с труднопроизносимым именем-отчеством.

Поэтому, понимая неловкость такого положения, он предложил русский аналог имени и отчества для обеспечения доступной произносимости своих инициалов при общении с ним русскоговорящих.

 

«Иван Яковлевич» — представлялся он при знакомстве, слегка растягивая слова…

Он прихрамывал.

У него отняли желчный пузырь.

Врачи рекомендовали ему дробное шестиразовое питание.

 

Я никогда не видел его возмущённым, в состоянии крайнего возбуждения.

На лице его царила сладковато-лукавая улыбка исполнительного подчинённого...

Как у верного прислужника хана Батыя, наверное.

 

Он не знал, что такое гордыня.

Никогда не высовывался.

Но крепко знал своё дело!

Был прекрасно осведомлён о мельчайших нюансах в вопросах, касающихся гигиены труда в масштабе области.

Прекрасно разбирался в тончайших нюансах строительства и без промаха отметал все уловки коварных демагогов-строителей.

С заседаний комиссий он всегда выходил непокорённым с особым мнением в руках…

 

Враги ему, конечно, мстили, как могли...

Однажды, на одной из приёмок газопровода, которые проводились, как правило, в глухой тайге, разъярённые его несговорчивостью «строительные шишки» бросили его одного в пустом вагончике на недостроенном участке посреди бескрайней тайги...

Начальнички попросту сбежали от него, подняв в небо вертолёты, чтобы Чемалтдинов не на шутку испугался и наделал в штаны, представив свои ближайшие перспективы остаться без еды и тепла в тридцатиградусный мороз в далёком, оторванном от цивилизации месте.

С учётом необходимости регулярного питания для больного пожилого человека такой стресс мог оказаться непереносимым!

Когда я делился с ним своими впечатлениями об итогах посещения кабинетов Ивдельской власти, из которых меня выгоняли с проклятиями и обещаниями скорейшей отставки, он довольно спокойно комментировал:

«А что ты так беспокоишься. Ну добьются твоего увольнения. Ничего страшного. Отправим тебя обратно, в распоряжение Горьковского облздравотдела».

(Только он представил хотя бы на минуту, кому я там, выгнанный, с волчьим билетом, буду нужен?).

 

За его спиной, под прикрытием жёсткой воли Ощепковой, я чувствовал себя защищённым.

Алла Никандровна не давала своих подчинённых в обиду.

Собрав молодых главных врачей спустя пару месяцев после того, как они заступили на ответственную и тяжелую службу, она заверила нас: «Делайте всё, что хотите, только не пейте. Если будете пить, то я не смогу вас защитить от органов власти».

 

Взаимоотношения главных врачей с представителями органов власти являлись самым щепетильным моментом в работе начинающего руководителя санэпидстанции.

Ни в коем случае нельзя было проявлять непомерную гордыню, демонстрировать полную независимость от местной власти.

Она, власть, этого дюже не любила.

И никогда не прощала.

Нам приводили примеры, какими коварными способами эти власти избавлялись от неугодных.

 

 

В одном из районов работал умный, знающий, перспективный молодой главный врач.

Он успешно проводил в жизнь все санитарно-эпидемиологические мероприятия, требующие значительных затрат финансовых и материальных ресурсов района, в котором он работал.

 

Сковырнуть его наскоком властям не удалось.

Провалились и другие «затеи»-провокации, инспирированные подлыми лазутчиками по заказу тех же властей.

Тогда коварный первый секретарь пошёл другим путём: он сблизился, подружился с непокорным горделивым главный врачом СЭС.

 

Стали дружить семьями.

Ходили вместе на рыбалку, на охоту, в баньку…

Все эти развлечения сопровождались обильными столами и большим количеством горячительного.

 

Подобные регулярные «приёмы» стали учащаться.

Главный врач ежедневно возвращался домой, что называется, «на рогах».

Хитрый лис-партиец просто дождался момента, когда при свидетелях главврач вывалился из УАЗика на проезжую часть дороги.

 

Случай зафиксировали в милицейском протоколе и успешно избавились от назойливого грамотного специалиста!

Делов-то!

Ощепковой крыть было нечем.

Поэтому она нас и предупреждала о необходимости исключения из привычек злоупотребление алкоголем.

В первую очередь, в рабочее время, как это было с приведённым в качестве примера неблагоразумным и самонадеянным несчастливцем.

 

 

Возвращаюсь к Ивану Яковлевичу.

Меня удивляло, как часто Чемалтдинов ездит в командировки по всей области.

Только ко мне, в далёкий Ивдель (620 км. от Свердловска о железке), он приезжал по несколько раз в году, работая членом рабочих комиссий и занимаясь предупредительным санитарным надзором.

 

В гостиницах он не ночевал принципиально.

Не любил их органически.

Он напрашивался ко мне домой, где мы с ним скромно, по-холостяцки, откушивали пельменей и ложились спать.

 

Чемалтдинов, несмотря на солидную должность, был крайне неприхотлив и совершенно не жаден.

Мне импонировал такой тип моего руководителя по гигиене труда.

 

…Как-то раз мы с Чемалтдиновым поехали на приёмку газопровода в посёлок Советский ХМАО (Ханты-Мансийский Автономный округ Красноярского края).

Граница с ХМАО проходила в каких-нибудь ста километрах от Ивделя.

Так что до посёлка Советского по тамошним меркам было рукой подать.

 

Нам сказали, что сейчас нас отвезут в штаб строительного управления, но на деле привезли в двухкомнатную благоустроенную квартирку-игрушечку начальника строительного управления.

…Здесь нас ждал щедрый домашний стол, уставленный разными вкусностями, состоящими преимущественно из домашних заготовок.

Я впервые в жизни увидел целиковые (ножка со шляпкой) маринованные белые грибы в поллитровой стеклянной банке!

На столе вальяжно разлеглась вкусная рыба редких сортов и, конечно же, главенствовала разложенная по хрустальным плошечкам царица богатых застолий — икра зернистая...

Чёрная и красная…

 

Мы проголодались и дружно принялись за еду под армянский хорошо выдержанный коньячок.

Других крепких алкогольных напитков строительные начальники не употребляли.

Нас обслуживала красивая молодая женщина в домашнем халатике на голое тело — жена начальнику СМУ, которому на тот момент было лет за пятьдесят.

Разница в их возрасте резко бросалась в глаза.

 

Вдруг хозяин дома, начальник СМУ, поперхнулся и стал подавать признаки серьёзно подавившегося пациента скорой помощи.

 

Здесь я сделаю некоторое отступление, объясняющее моё дальнейшее поведение.

Дело в том, что учась в медицинском институте, я вместе с моими однокурсниками обратил внимание на явно преувеличенное количество часов по хирургии и прочим дисциплинам типично лечебного профиля.

 

Мы задали вопрос, подтверждающий наши наблюдения некорректно составленного расписания занятий, одному из преподавателей:

«Наш профиль — санитарно-гигиенический (медико-профилактический). Почему же мы должны уделять больше времени непрофильным дисциплинам, чем своим, родным, гигиеническим?».

 

Он сообщил нам, что мы, не имея права заниматься лечебной деятельностью, обязаны в совершенстве знать все разделы медицины, потому что по окончании обучения мы получаем диплом о высшем медицинском образовании.

Которое обязывает нас в случае острой, экстренной необходимости грамотно оказать врачебную помощь нуждающемуся в ней пациенту.

 

Преподаватель привёл в пример случай в трамвае, произошедший на Рождественской улице города Горького.

…Напротив студента санитарно-гигиенического факультета уселся здоровенный деревенский жлоб, неопрятно жующий то ли булку, то ли пирожок.

В какой-то момент детина замер, побледнел, потом побагровел, не в силах сделать ни одного дыхательного движения…

Руками он показывал окружающим, что задыхается.

 

Времени на диагностику его состояния практически не оставалось.

Деревенщина позеленел…

 

Студент, не раздумывая, вынул перочинный ножик (наплевать, что далеко не стерильный; не это сейчас является самым необходимым) и нацеленным движением умело всадил его лезвие, как учили, в середину «адамового яблока».

Хлынула кровища!..

 

Студент спокойно вынул шариковую ручку, освободил её от стержня и верхнего закручивающегося колпачка и засунул оставшуюся «трубочку» в зияющую рану.

…Воздух с шумом просвистел сквозь вставленную в горло ручку и наполнил спавшиеся лёгкие.

 

До приезда скорой помощи студенту пришлось выдержать напор возмущённой толпы, на глазах которой он вспорол горло сидящему напротив человеку.

Объяснить целесообразность и необходимость своих действий разъярённым людям было очень сложно, практически невозможно.

Одному Богу ведомо, как ему удалось уцелеть в той обстановке!

 

 

…Возвращаюсь в уютную квартирку посёлка Советский ХМАО Красноярского края.

Там предстала передо мной аналогичная картина.

Правда, природа побледнения резко замолчавшего начальника была никому не известна.

 

Мгновенно оценив ситуацию, я сообразил, что причиной его немого судорожного махания руками могла быть кость недоеденной рыбы, которую он держал в руках.

Его жена подбежала с круглыми от страха глазами, стала задавать вопросы, на которые он не мог ответить, так как ему не хватало дыхания…

Он не мог даже кашлянуть, необратимо синея на наших глазах!

Нет, он становился багрово-фиолетовым!

 

Тут Чемалтдинов пихнул меня локтем в бок:

«Ты — врач. Иди, оказывай помощь!».

 

...Я отдавал чёткие распоряжения жене начальника:

«Настольную лампу!»,

«Пинцет!»,

«Усадите его в кресло напротив окна!».

 

Всё было сделано, как я повелел.

Правда, пинцет нашёлся только крохотный, дамский.

 

Я раскрыл пасть подавившемуся начальнику, попросил осветить его зев.

Ближе к корню языка, справа на нёбе, там, где обычно размещается миндалина, я заметил головку большой рыбьей кости.

 

…С первого раза мне эту головку малюсеньким пинцетиком зацепить не удалось.

Тогда я засунул всю кисть в пасть пациента и наугад зацепил головку кости и вытянул её наружу.

Перед глазами очумевшего начальнику выросло семисантиметровое ребро рыбы…

 

Из первых звуков, которые он издал после блестяще проведённой мной операции, можно было с трудом составить следующее предложение:

«А ты... не забыл... перед тем, как... вымыть... руки...?».

 

Я очумел от наглости спасённого!

«Какие руки, когда отсчёт шёл на секунды» — мелькнуло у меня в голове, но я деланно уравновешенным тоном (осознав, какое чмо передо мной предстало во всей красе!) уверенно проговорил:

«Вымыть руки перед операцией — первая заповедь хирурга! Не беспокойтесь, у вас во рту всё чисто!»

 

Начальник, отбросив первоначальные подозрения, заметно повеселел и заявил: «Нужно срочно обработать рану многозвёздочным коньяком! Сейчас я прополоскаю…»

С этими словами он реально тщательно прополоскал горло коньяком, выплюнув непроглоченный напиток на своевременно подставленную услужливой женой хрустальную чашу.

 

На заседания комиссии по приёмке особо крупных объектов хитрожопые строители всегда привозили родного брата Чемалтдинова, розовощёкого пухленького низкорослого человечка.

Для меня осталось загадкой, какое отношение к сдаче магистрального газопровода мог иметь родной борат Чемалтдинова, являющийся начальником Краснотурьинского ПАТО.

 

Тем не менее два брата крепко обнимались при встрече, расспрашивали друг друга про житьё-бытьё и садились рядом...

Брат Чемалтдинова никогда не вникал в суть вопроса, не призывал заведующего по гигиене труда к беспрекословному подписанию акта комиссии.

Он просто сидел рядом и мило молчал, как немой свидетель происходящего на его глазах фарса.

Точнее, как заложник в руках бандитов строителей, всем своим видом взывающий к родному брату о помощи и выполнении всех поганых требований захватчиков-шантажистов.

Конечно, присутствие родного брата никоим образом никогда не могло повлиять на исход встречи двух противоборствующих сторон.

 

В 1983 году, через месяц после моего допроса в КГБ, о котором я, естественно, как полагается в таких случаях, доложил вышестоящему руководству, в Ивдель приехала собственной персоной госпожа Ощепкова.

Медстатистик Ивдельской СЭС, Валентина Михайловна, единственная, кто работал в нашей организации со дня её основания (аж с самого 1944 года!) была потрясена известием о приезде в захудалый, всеми забытый Ивдель Главного Государственного санитарного врача Свердловской области!

 

Она закричала от возбуждения: «Павел Алексеевич! Это небывалое событие! Ни при каком главвраче Ивдельской СЭС этого не было!

Чтобы нас посещала сама Ощепкова!».

 

Конечно, Алла Никандровна и не собиралась освящать появлением своей персоны нашу покосившуюся избушку.

На вертолёте её доставили в штаб строительства.

С корабля на бал.

 

Она еле сдерживалась, чтобы не взорваться от подкатывающего приступа бешенства..

Строитель подсуетились: на стол с экземплярами акта госкомиссии, разложенными напротив каждого из членов комиссии, они водрузили громадную вазу со сладостями, предназначенными лично для Аллы Никандровны.

В вазе присутствовали обязательные шоколадные конфеты «Мишка на севере», которые маниакально обожала Ощепкова.

 

Длинный праздничный стол для банкета был установлен в той злополучной столовой, которую я закрыл двумя месяцами ранее.

Стол изобиловал всевозможными деликатесами…

 

Но в столовую никто не пошёл.

Алла для приличия выслушала вступительную речь председателя комиссии и грубо, так что бумага на акте разорвалась, расписалась на документе о сдаче газопровода в эксплуатацию.

Затем она резко встала и попросила проводить её в вертолёт, чтобы немедленно отправиться в Свердловск.

 

 

Насколько я полагаю, обстановка в Облздраве после моего отказа подписать рабочую комиссию накалилась до предела.

Обычно неуступчивая Ощепкова под угрозой увольнения на пенсию пошла на вынужденную попятную.

Не в силах противостоять интриге, в результате которой она могла вылететь из насиженного места.

 

Её, интригу, наверняка инициировал первый секретарь Свердловского обкома (ранее сам бывший строитель, а затем возглавлявший отдел строительства того же обкома) Б. Н. Ельцин, настучавший кулаком по столу с требованием немедленно подписать все акты по приёмке.

 

Если бы не почтенный возраст Ощепковой, позволявший отправить её в отставку в любую секунду, она, может быть, оказала серьёзное сопротивление.

Но тут фактор возраста, а не опыта, играл против неё, являясь сверхвесомым аргументом, таким же, как занесённый над ней кулак Бориса Николаевича.

Сдаваться Алла не привыкла, поэтому и бесилась, как раненый разъярённый тигр в стальной клетке.

 

В 1987 году, когда я сделал первую попытку сорваться с места, чтобы вернуться в Горький, Чемалтдинов заявил, что, мол, пусть Смородин оставляет однокомнатную квартиру, которую он самолично выбил у строителей в распоряжение областной СЭС.

Меня такое заявление покоробило.

Наши отношения дали заметную трещину.

 

Больше я не относился к нему с прежним пиететом, любовь к «отцу гигиены труда» притухла.

Через год он подбросил сухих веток в костёр, уничтожающий мою репутацию.

Науськанный заведующей оргметодотделом Кальченко (жгучей брюнеткой, дамой еврейской или кавказской национальности, неофициальным цербером ОблСЭС), он, не предупредив меня, поставил перед горисполкомом вопрос о целесообразности моей поездки в Москву.

На тот день я уже приобрёл билеты на самолёт в столицу на несколько дней под видом неотложной командировки, чтобы по пути повидаться с семьёй, уже год как «куковавшей» в Горьком.

 

Об этой встрече я денно и нощно мечтал.

Нужно было определиться с Ольгой о дальнейшем нашем местонахождении.

Я хотел уговорить её вернуться в Ивдель, если, конечно, состояние здоровья ребёнка, которому Ивдель «неклиматил», могло это позволить.

 

Так вот.

Чемалтдинов, проболтавший со мной до встречи с зампредом несколько часов, ни слова не сказал о глупых «подозрениях» Кальченко насчёт моего, якобы планируемого побега из Ивдельских кущ!

Наши сплетницы в Ивдельской СЭС, по-видимому, очень своеобразно изложили ей в тайном телефонном разговоре мои намерения посетить Москву. Кальченко озадачила по случаю отправленного в командировку Чемалтдинова не столько разобраться в этом скользком вопросе, сколько пресечь все мои «отходные» пути на родину.

 

Чушь несусветная!

(Но, увы, подобными слухами, оторванными от действительности, насколько я понял с большим опозданием, Кальченко с плотоядным урчанием питалась постоянно).

 

Зампред горячо поддержал желание ОблСЭС лишить меня возможности посетить стольный град и повелел сдать билеты.

Я психанул.

Дома я резко высказал Чемалтдинову всё, что думаю о нём, о Кальченко и наших дурах-бабах, придумавших историю про мой планируемый тайный побег.

(Думаю, они отлично понимали, как не сладко мне, стопроцентному горожанину, живётся в таёжной глуши!).

 

Я жалею сейчас, что в порыве гнева наорал на бедного старика, помянув его чёрствую неблагодарность за тёплый приём его у меня в гостях, за еду и ночлег, которые я ему предоставляю в частном порядке.

Куском хлеба попрекать нельзя!

 

На Чемалтдинова было жалко смотреть: он выглядел как побитая дворовая нашкодившая собачонка…

Плечи его вздрагивали от каждого моего гневного слова в его адрес, как от удара бича.

Хотя я прекрасно понимал, что он выполнял «задание» цепного пса — цербера Кальченко.

 

После той злопамятной его командировки мы резко охладели друг к другу.

Говорили строго официальным тоном, по существу, лаконично.

Душевность в наших отношениях испарилась навсегда…

 

Лишь однажды он попросил меня раздобыть ему относительно дорогое и дефицитное тогда лекарство.

Я достал, лично передал ему в руки и в знак бывшей дружбы не стал брать с него денег.