24.7: §7. "Кумакшев ". Глава двадцать четвёртая: «Моё творчество конца семидесятых - начала восьмидесятых». Из книги "Миссия: "Вспомнить Всё!"

Глава двадцать четвёртая «Моё творчество конца семидесятых - начала восьмидесятых»

 

 

 

 

§7. Кумакшев

 

 

В 1982 году Валерий Шамшурин ушёл из «Данко», будучи назначен на должность редактора Волго-Вятского книжного издательства. На его место посадили В. Кумакшева.

В стране в те годы на поэтическом небосклоне царствовали, по моему глубокому убеждению, три крупнейшие фигуры: Рождественский, Вознесенский и Евтушенко.

Ими мы зачитывались взахлёб!

Трудно было раздобыть заветную книжицу со стихами любого из них!

Так и в Нижегородской области были признаны три местных корифея.

Это уже упомянутый мной Валерий Шамшурин, а также Кумакшев и Половинкин.

О шапочном знакомстве с последними я и хочу поведать читателю.

 

С Кумакшевым мне никак не удавалось встретиться.

Как и с вечно занятым на преподавательской работе в Институте инженеров водного транспорта В. Половинкиным (я поймал Половинкина на лестнице здания ИИВТ и попросил о встрече, он мельком оглядел меня и только небрежно буркнул, не останавливаясь: «Не могу. Некогда мне»).

 

Однажды, когда я по привычному зимнему расписанию после сессии отдыхал в феврале в Шатках, в дом вошла запыхавшаяся тётя Тоня и стала меня торопить: «Иди скорей в домик писателя! Там сейчас Кумакшев!..».

Я не готовился к такому повороту событий.

Своих стихов в Шатки я не привёз, но, повинуясь кокиному указанию, поспешил в вышеназванный домик.

Едва дошёл до калитки, как из домика вывалился пыхтящий, как паровоз, своей извечной папиросиной Кумакшев.

Я представился.

Он спросил: «Ты из Шатков?».

Я ответил, что из Горького.

«Ну тогда ещё успеем» — разочарованно махнул рукой Кумакшев и скрылся во мраке индевеющей от мороза ночи...

 

Мы действительно встретились с ним на одном из заседаний объединения «Данко».

Как обычно, всех новичков там обстреливали критическими стрелами едких замечаний «сердобольные» коллеги по цеху.

Я не понимал, зачем мне слушать мнение таких же, как и я, молодых начинающих поэтов.

Важнее и полезнее было бы, если бы тебя оценивали маститые мастера.

Типа того же Кумакшева.

 

Я прочёл «Буратино».

Подразумевая клички, которыми часто награждают преподавателей жестокие школьники и студенты:

 

«Подожди минуту, не спеши,

Человек по кличке «Буратино».

Зорким детям облик твой противен,

Им, слепым по зрению души.

 

Все насмешки глупые — пусты.

Но словами злыми, в самом деле,

За глаза бессовестно раздели,

Не увидев главной красоты!

 

Человек, прошу тебя, не плачь!

Носовой платок возьми, любимый...

Смыслы слова могут быть любыми:

В слове рядом — лекарь и палач.

 

...Ты «черты случайные сотри» —

Подбородок длинный, нос утиный... —

Я тебя рисую, как картину:

«Человек, красивый изнутри».

 

 

Но Кумакшев сначала долго выслушивал уничтожающие реплики с мест, а потом подытожил мой расстрел краткой убийственной фразой: «Это не стихи!».

Произносил он это злорадным и одновременно жёстким, почти металлическим, голосом...

 

Я плюнул и больше не делал попыток явиться на очередное заседание «Данко».

Не видел смысла.

Я не мазохист, чтобы получать оплеухи!

 

Да и моё появление в «Данко» по большому счёту было связано с настоятельным условием, поставленным В. Викторовичем.

Он не стал рассматривать мою очередную порцию стихов, предназначенных для «Ленинской смены», направив меня для начала прохождения адова круга в молодёжное объединение, дабы то дало мне рекомендацию в редакцию, как право на публикацию стихов.

 

«Данко» продолжал посещать мой коллега, первокурсник мединститута Женя Эрастов.

Он также начал публиковаться вместе со мной в «Кировце».

Я похвалил его за особую «печатность» слова.

 

Мы стали общаться, обмениваться мнениями по поводу поэтической жизни города.

Он рассказал, что один из ведущих поэтов (имени он не называл), еле дождавшись четверга (традиционный день заседаний «Данко»), просит посетителей помочь ему опохмелиться.

Дрожащими руками он собирает последнюю мелочь, как вынужденные обязательные пожертвования бедных студентов.

 

 

В декабре 1996 года мне позвонил старший брат, работавший в пятой больнице и сообщил, что у него в отделении лежит на обследовании известный горьковский писатель Кумакшев.

Брат спросил, не хотел бы я встретиться с Кумакшевым.

Я обрадовался предоставленной возможности пообщаться с человеком, встречи с которым так долго ждал!

 

Взяв с собой пакет с фруктами я пришёл в палату к поэту...

Представился младшим братом врача, который лечит самого Кумакшева.

Принёс свои стихи.

Попросил ещё бодренького маститого поэта посмотреть их.

 

Весной того же года типография наконец отпечатала все имеющиеся у меня в наличии стихи, и я был крайне удовлетворён, что имею опубликованное полное собрание своих поэтических произведений.

 

Кумакшев чуть позднее прочёл их, имея достаточное время на больничной койке.

Как мне потом рассказывали свидетели, он скакал, как ребёнок, на одной ножке и оглашал пространство радостным выкриком: «Поэт родился! Поэт родился!»

 

Встреча эта состоялась в декабре 1996 года, а в январе 1997 года, через месяц, Кумакшева не стало...

Прокуренные лёгкие не выдержали постоянной папиросно-сигаретной нагрузки (пропитая печень тоже оставляла желать лучшего).

 

Образ Кумакшева врезался в мою память по его неистребимой привычке зажигать очередную папиросину, едва затушив предыдущую...