Глава двадцать первая: "Спортлагерь"

 

 

 

 

§5. "...И другие приключения Шурика"

 

 

С третьего курса, наслушавшись от меня о привольной жизни в «спиртивно- (как зачастую в шутку называли лагерь студенты, намекая на алкогольный компонент студенческого пребывания в нём) — оздоровительного «Кировца», вместе со мной туда стал ездить и Шурик Малышев.

 

Его надежды на то, что тем он «окучит» какую-нибудь зазнобу не оправдались, зато мы значительно увеличили размер нашей известности и популярности, организовывая поэтические вечера в клубе, привлекавшие почти всех обитателей «Кировца».

Зал был всегда до отказа переполнен.

Шурик подбирал к стихам великих поэтов соответствующий, на его взгляд, музыкальный фон, на котором из темной глубины зала звучал впечатляющий голос Павла Смородина, стоящего в обрамлении горящих свеч…

 

Я читал ряд стихотворений Ахматовой, Цветаевой, Блока, Рождественского, Вознесенского и, конечно, в большей степени своих любимых Василия Фёдорова и Леонида Мартынова.

После каждого поэзовечера в лагере начиналось поэтическое светопреставление!

Девчонки начинали декламировать полюбившиеся им стихотворения друг другу, не стенах комнат появлялись нацарапанные строчки из прочитанных мной произведений.

 

Один из штангистов («половой гигант», имевший невероятный успех у искушённых представительниц женского рода по причине наличия члена-гриба грандиозной величины), переебав бессчётное количество баб за смену, крупно написал над своей повидавшей виды кроватью великолепную строчку из Василия Фёдорова: «Я, может быть, единственный, умеющий любить!».

Он таскал баб поочерёдно, каждую ночь новую (успевшую заранее осведомиться у предыдущей одноразовой любовницы-дурочки о внушительных размерах мужского достоинства штангиста).

Оставляя нас невольными наблюдателями его любовных похождений…

 

Мы судорожно сглатывали слюну и зверски завидовали счастливчику!

Подобрев после очередной эякуляции, он сострадательно подсвечивал фонариком интимные прелести тел своих жертв, отчего те визжали и под его гомерический гогот делали напрасные попытки прикрыться одеялом, отброшенным на недосягаемое расстояние.

Существенная разница в весовой категории не позволяла представительницам слабого пола иметь какую-либо способность защитить своё бесстыдно обнажённое штангистом тело.

Так он развлекался!

 

А мы, воспитанные иначе, надеялись найти если не большую любовь, то хотя бы придающие смысл половому акту светлые романтические отношения.

Похабщина нас удручала.

Во всяком случае — меня.

Однозначно!

 

С одним женским домиком нам с Шуриком (имевшим отталкивающую внешность маленькой обезьянки) всё же удалось каким-то чудом сдружиться.

Шурик долго и настойчиво обхаживал свою пассию, но та упорно не желала делать решительных шагов к физическому сближению с ним.

 

Настал день, когда Шурик сообщил мне, что мы — ура! — приглашены на ночь в комнату к бабам.

Для меня такое приглашение стало некоторой неожиданностью, потому что я так и не нашёл среди тех дам ту, на которой смог бы остановить свой выбор.

Единственная девушка, которая мне очень понравилась — кареглазая стройная татарочка (почему я так «завязан» на татарочках?) — к тому времени уже нашла себе пару.

Я трагически опоздал со своими намерениями.

 

Поэтому, собственно говоря, делать мне в той комнате ночью особенно было нечего.

Но чисто по дружбе, за компанию, я согласился пойти туда вместе с друганом.

 

…Вечер с недающими тёлушками (от слова «телиться») явно затянулся…

Прямо в одежде я заснул на пустой раскладушке ушедшей до утра на свидание той самой татарочки под убаюкивающие звуки медленных мелодий портативного магнитофона...

 

Двери мы предусмотрительно закрыли на крючок, окна тщательно занавесили, свет выключили, оставив для романтической атмосферы лишь одну горящую свечу.

Девчонок мы предупредили о необходимости соблюдения маскировки на случай посещения домика (где нас, мужиков, по определению не должно быть после 23 часов) недремлющими церберами «полиции нравов».

 

…Кто-то из обитателей нашего пристанища ночью совершил моцион до надворного туалета и обратно, рассеянно забыв при возвращении вернуть дверной «сторожок»-крючок в прежнее, «закрытое», положение.

 

Часа в два, как обычно, комиссия по обеспечению здорового нравственного климата обходила студенческий городок.

Дёрнув за ручку нашей двери, представитель комиссии обнаружил, что она легко подалась, открыв чёрное нутро пещеры любви.

 

Беспрепятственно войдя в комнату, преподаватели стали высвечивать фонариками каждую кровать и всех находящихся на таковых.

На одной из них они насчитали две пары ног мирно спящих голубков: Шурика и его упёртую зазнобу.

Которая (это было уже без меня: я к тому времени вырубился), устав от нескончаемых безуспешных попыток Шурика вставить в неё член, пообещала ему только одно удовольствие, если он перестанет к ней приставать.

Она разрешит ему раздеться и сама полностью разденется, дав ему вдоволь насладиться её телом в тактильных ощущениях охочих до половых приключений щупальцев.

 

Ему разрешалось гладить и мять сиськи и лобок, не допуская прямого полового контакта, так как она берегла девственность до свадьбы.

Сколько это продолжалось, мне неведомо, только в конце-концов свеча догорела и двусмысленные шуршания под одеялом стихли…

 

…Я проснулся от бившего мне прямо в глаза луча света!

Сразу понял, чьи фигуры маячат в проёме двери и светят в нас фонариками!

Мысленно я обрадовался, что лежал пусть и не по уставу на женской кровати, но всё же в полном обмундировании!

Это преимущество давало мне полное право на алиби.

 

Шурик, когда я ещё только засыпал, тоже был одет, а евоешная баба эффективно отбивалась от Малышевских беспардонных всепроникающих хищных лап.

 

Каково же было моё изумление, когда я увидел Шурика, спокойно и уверенно возлежащего под одним одеялом с дамой сердца!

 

Администраторы включили общий свет и потребовали от нас немедленно покинуть женскую обитель.

Шурик даже мне пошевельнулся в ответ.

Я подивился его наглому игнорированию требований лагерной администрации.

«Полицейские» повторили своё указание.

Шурик опять сделал вид, что не придал этому наружному шуму ровно никакого значения.

 

Начальство возмутилось.

«Сколько можно ждать?!» — разъярённо возопили преподаватели.

«Тебя — что — стаскивать с кровати силком?».

 

Тут Шурик вдруг догадался, что до применения физической силы со стороны сотрудников лагеря с крепкими мышцами остались считанные секунды. Нужно было срочно что-то придумать!

И он придумал…

 

«Ну что ж, мужики, — протяжно, в притворном зевке, проговорил Шурик, резко скинув с постели накрывающее его и спутницу одеяло, — так уж и быть, пойдём..» (записано дословно).

Последние слова он договаривал, свесив свои миниатюрные ножки.

Сидел он на краю кровати абсолютно голый, как розовый амурчик, чего преподы увидеть явно никак не ожидали.

 

Его напарница с визгом пыталась зацепить ручкой хотя бы краешек одеяла, отлетевшего в сторону, дабы прикрыть им все свои очаровательные прелести!

Только спустя минуту (к тому времени, когда их все успели хорошенько разглядеть) она смогла это сделать, спрятавшись в одеяло, как в кокон.

 

Начальство поначалу остолбенело от такого бесстыдства и, придя в себя, спешно ретировалось восвояси.

Мы с полуголым Шуриком, успевшим за это время натянуть на себя одни трусы, не солоно хлебавши, поплелись в наш домик, расположенный по соседству.

Я уписывался!

Я умирал со смеху!

 

 

В одну из лагерных смен Шурик продолжал старое занятие – клеил сударынь из соседского девчачьего домика.

 

Надо заметить, что Малышев всегда страдал патологической флатуленцией. И, как следствие, метеоризмом.

Функция кишечника, судя по всему, — основная в его организме (поэтому он такой «говнистый»).

 

В самый неподходящий момент, в шутливой борьбе с очередной дамой сердца, Шурик выразительно и мощно пёрнул от натуги.

Вонь пошла невообразимая!

Девчонки заткнули нежные носики, выбегая из комнаты.

Сконфуженному Шурику не оставалось ничего другого, как покинуть помещение вслед за ними.

 

На улице он под каким-то забытым мною ныне предлогом стал вскарабкиваться на старую толстую берёзу, дабы хоть как-то реабилитироваться и сразить вышедших проветриться дев другим способом.

Метрах в четырёх от земли опять же от чрезмерного напряжения не выдержали его джинсы и громко лопнули по шву на заднице, обнажив трусы в цветочек.

Звук напоминал тот же, что и при мощном выбросе газа!

Бабы прыснули.

А я вдогонку добавил: «Пропердел насквозь!»

Тут уже грянул дружный гомерический хохот!

 

 

…Неумолимо приблизился предпоследний день лагерной смены, когда все студенты во все лопатки начинают заниматься приготовлениями к торжественному вечеру, посвящённому завершению беззаботного летнего отдыха.

Все мужики нашего домика скинулись на водку (закусь нам обещали девы, с которыми мы намылились провести этот вечер).

Наскребли по сусекам аж на три бутылки водки!

Гонцами в деревенский магазин назначили Шурика и ещё одного знакомого парня.

Попросили в дополнение к водяре прикупить арбузик побольше для услаждения уст целующихся.

 

 

Ну как же, как же не нагадить в такой ответственный день?!

Шурик такого позволить себе не мог!

Парочка посланников исчезла часа на три вместо положенных часа-полутора.

 

Вернулись они совершенно трезвые и с пустыми руками.

«Где водка с арбузом?» — в раздражённом нетерпении спросил я.

 

«…Ты понимаешь, — начал издалека Шурик, — идём мы, значит, из продмага обратно в лагерь...

В руках держим три бутылки и три маленьких арбузика (больших в магазине не было).

Стало скучно.

Тут я предложил напарнику пожонглировать этими самыми арбузиками.

Мы настолько увлеклись, что в очередной раз не поймали арбузик, а за ним и остальные два.

Арбузики упали на землю, на траву, но разбились на такие мелкие кусочки, что собрать ничего существенного не удалось!

Мы погоревали и пошли дальше...

Когда стали переходить асфальтированную дорогу (единственное место на их пути, имевшим твёрдое покрытие) я сказал своему попутчику: «А слабо пожонглировать бутылками прямо над асфальтом?»

И начал их подбрасывать, закрутив в воздухе, и ловить точнёхонько за горлышки.

Он тоже захотел попробовать.

Но у него ничего не получилось, бутылка выскользнула из рук и разбилась.

Я в это время стоял и смотрел на него.

Две оставшиеся бутылки были у меня подмышками.

Когда бутылка с драгоценной жидкостью разлетелась на мелкие осколки, я произнёс «Ах!» и, забывшись, взмахнул в огорчении обеими руками. Обе бутылки тут же вылетели из подмышек и благополучно разбились…

Если не веришь, пойдём, я покажу сырые лужи и осколки на дороге!».

 

Я был зол в досаде на Шурика, как никогда!

Он сорвал последнюю надежду оседлать грудасто-бедрастую кобылицу в последний вечер смены!

А может он всё придумал?

С другой стороны, зачем гадить себе же в тарелку?

Хотя, признаться, Малышев всегда отличался отсутствием логики в своих поступках…

 

…Вечер пролетел всухую, в безысходной тоске…

 

А наших баб крячила другая компания, в которой, к их счастью, не было такого выдумщика, как Малышев.

 

 

 

 

§6. "Есменов"

 

 

Саша Есменов страшно (страстно) любил Смородина!

Всеми фибрами души!

Высоко ценил за поэтический склад!

Обожал и преклонялся!

Считал своим кумиром.

Фанатично.

 

Есменов — мальчик из порядочной, интеллигентной семьи.

Мама у Есменова работала педиатром в детской поликлинике.

Сам он учился на лечебном факультете.

 

Познакомился со мной, как и полагается, в лагере «Кировец».

Через некоторое время после знакомства он уточнил: «Моя фамилия не Ясменов, как все почему-то произносят, а Есменов. На «Е»!».

 

Саша был в абсолютном восторге от поэтических вечеров Павла Смородина.

Восхищался, когда видел меня задумчивого с томиком Блока в руках в то время, когда все вокруг загорают и развлекаются.

Визжал при виде оригинальной курительной трубки у меня в зубах!

 

Короче, Есменов — мой стопроцентный поклонник.

 

Рос Есменов в тепличных домашних условиях, не ведая о коварстве отдельных сторон жизни за утеплённым окном и превратностях судьбы.

Наивный, открытый и светлый.

Как родник чистой воды.

 

Там же, в «Кировце» на его беду ему попалась первая в его скромной жизни женщина.

Необыкновенной красоты дама с весьма порочными наклонностями.

 

Он безоглядно влюбился, считая встречу с ней предопределённой свыше и не ведая о богатой предыстории её взаимоотношений с мужчинами. Собственно, суть не в предыстории, как таковой, а её укоренившемся образе жизни и мыслей.

 

Зоркая цепкая проститутка ловко окрутила наивного младенца.

На время притаившись и притворившись одной-единственной женщиной для Есменова, она сделала всё возможное для того, чтобы женить его на себе.

 

Когда я впервые увидел Есменова в обществе этой девицы, я мысленно поощрил его приключение, коих в лагере у нормальных парней случалось агромадное количество.

Но я не учёл простодушия и неискушённости Есменова, который не сумел адекватно оценить обычное траханье.

 

Он, как честный человек, после соития с женщиной, безоговорочно приговорил себя к женитьбе!

Наивный дурачок!

Его красавица давно и успешно преуспевала на ниве разврата.

Ещё учась в старших классах, она поняла все преимущества, которые дарит ей яркая броская внешность.

Грузины на чёрных «Волгах» подъезжали каждый вечер к её четырнадцатиэтажной высотке на проспекте Ленина и увозили рано созревшую девушку, ищущую приключений на свой передок, в беспроглядную темноту.

Чем-то она напоминала мне мою незабвенную Марину Зайцеву.

 

…После первой брачной ночи Есменов ехал в троллейбусе и был чернее тучи.

Даже случайно встретившись со мной, он не проронил ни слова, низко наклонив голову от переполнявшего его горя...

 

Не думаю, что его огорчило отсутствие девственной плевы.

(Скорее, он был в шоке от глубины и ширины раздолбанного влагалища невесты! )

Слухи о художествах жены дошли, наконец, и до него. ..

 

Жалею, что не срисовал вовремя психологический портрет Есменова, чтобы предостеречь от непоправимой глупости связать свою жизнь с фактической проституткой.

 

Я был уверен, что тот роман в спортлагере успешно разрешится, приобретя форму разовой случайной связи, о которой потом только приятно вспомнить.

Но я недооценил его «родниковость».

О чём и сейчас горько сожалею…