«Веришь, родная: с тоской да заботами  
 так опостылел мне свет»
           Некрасов

Родная кровь.

Рассказ.

 Старый князь, генерал-воин, потомок древнего рода столбовых дворян, ревностно служивший трону и отчизне, кавалер императорского ордена Андрея Первозванного, Синявский Аристарх Иванович в своей почивальне в присутствии последнего единственного двадцатилетнего сына-наследника, князя Романа Аристарховича, тихо умирал. Он не успевал договорить свое последнее слово, которое вырывалось из тайника души, часто теряя сознание, надолго впадая в забытье, и Парка готова была обрезать его «нить жизни», медлила, сжалившись над стариком. Но обрывки его фраз всё же задели молодого князя, из которых следовало, что  в Тверской губернии, в Ржевском уезде живет родная его мать, бывшая служанка Ефросинья Ильинична, которую отец любил всем сердцем, но её прогнала княгиня, узнав об их романе. Он, втайне от княгини-Эринии, построил ей особнячок, снабдил деньгами через своего денщика Сомова, и по воле судьбы больше ему не довелось с ней увидеться, и он молил своего сына найти её и помочь, если она в чем-то нуждается. Князь Роман был последним отпрыском, а двух его старших братьев унесла в небытие многолетняя кавказская война; выезжая в Тифлис из крепости Дербент - кала, они попали в засаду и были убиты абреками. Конечно, потеряв сыновей, княгиня Лариса Сергеевна слегла и вскоре умерла, а перед смертью просила прощения у князя Аристарха Ивановича за то, что она отняла грудного Романа от матери-служанки и прогнала её, вот так отомстили княгине Эринии. Но почему он сам не вернул ее после кончины княгини, когда она сама попросила его? – недоумевал Роман, держа за руку отца. 
- Их сиятельство отходят, - убирая стетоскоп в саквояж, грустно сообщил лекарь. Князя Аристарха Ивановича похоронили на православном кладбище, на окраине Тифлиса, на похороны приезжал аж сам наместник его высочества по Кавказу. 
– Ты же знал служанку Ефросинью Ильиничну, которую отвозил в Тверскую губернию, - допытывался Роман у одряхлевшего денщика, который невнятно что-то прошамкал себе под нос, ничего толком не объясняя. Он вызвал кучера Митяя, который был его ровесником и, как его отец, тоже кучером, который до кончины служил в княжеском доме. 
- Митяй, я собираюсь в Тверскую губернию, ты сам меня можешь отвезти, али мне нанять конный экипаж? – спросил князь Роман. 
- Пустяковое дело, Ваше сиятельство, это та же Московская дорога, а Тверская губерния находится  чуть в сторонке, не доезжая до Санкт Петербургу, справимся сами, да и я не могу отпустить вас одного, - сжимая в руке кучерскую шапку, решительно ответил Митяй.
- Тогда готовь лошадей, запасись овсом, на подготовку два дня, пусть приказчик-эконом обеспечит необходимыми продуктами, а тебя сменной одеждой, ну, ладно, позови его ко мне,- велел князь Роман. Бывшего приказчика, который был из отставников, он уволил еще тогда, когда отец болел, больно уж он был вороват, да еще подвергал телесному наказанию работников.
- Вы и подчиненных били, подпоручик? – спросил жестко Роман, на что тот цинично ответил.
- Они же холопы, чернь, че их жалеть-то?
- Эта чернь всю Россию кормит – едва сдерживая гнев, произнес князь, объявив ему, что он уволен. Роман пригласил друга детства, тоже из дворян, но только обедневших, быть его приказчиком, который охотно согласился и, вроде, начал осваиваться.  
Потрясающие выдержка и терпение, держать в себе событие, которое, думаю, навлекло на него горе, обрекло его на несчастье, а он терпел эту боль. Наверное, у каждого свой порог боли; он любил и впал в бездну, она тоже его любила, идя на поводу у княгини, он превратил её любовь в прах, в руины, даже, отняв грудного ребенка, что бесчеловечно и жил этой болью все эти долгие годы,- смотря на парадный генеральский мундир отца, вышитый золотой позументной тесьмой - галунами, думал молодой князь. 
А что я сам-то знаю о любви?- продолжал напряженно думать князь Роман, по любовным элегиям Овидия, или по произведениям древних авторов-гедонистов, того же Омара Хайяма или по сонетам Шекспира, те же рапсоды - певцы древней Эллады, которые отрицали аскетический образ жизни, признавали только наслаждение и удовольствие, как высшую цель, что служило основным мотивом человеческого поведения. Возвышенное чувство, наполненное образами вымышленных героев-любовников, их неискренними, порой, ложными чувствами, тоже, выдуманными, что было продуктом их мышления и воображенья, нет, силу любви, жар ее огня можно познать, только влюбившись самому, испытать на себе, пусть она предвестие печали, пусть она причиняет страдания, боль, поселившись на островке сердца, но все же, все мгновения любви прекрасны, но самое прекрасное её первое посещение – первая любовь, пусть безответная, которая, как призрак будет бродить в сердце, и ничто и никто не в состоянии вытеснить её из нашего сердца, если только небытие. Если сказать, что у князя Романа не было влечения – рода недуга, то мы будем несправедливыми, да, он увлекся одной барышней по имени Наргиз, которая училась в классической гимназии в Тифлисе, и, назначая ей встречу на берегу мутной Куры, слушал её, не перебивая, и, как-то беря её за руку, забыв об осторожности, обнял за хрупкую талию, притянув к себе, поцеловал её в пухлые сочные губы и он начал дрожать, рассудок изменил ему, у него началась эрекция, в таком возрасте юноша быстро возбуждается, даже от дуновения ветра. 
- Роман у тебя erectio, - тихо по латыни прошептала кареглазая красава, еще сильнее прижимаясь к нему, но он понимал, что Этого делать нельзя, едва погасив вожделение и наблюдая за этой сценой, сердцеед, соблазнитель богинь и земных красавиц, Тучегонитель разразился гомерическим смехом и хотел сквозь облака крикнуть ему: давай смелее, сорви этот запретный плод. Конечно, он этот случай не забыл, и вкус первого поцелуя так и опечатался на его юношеских губах.
 Щегольской экипажец князя Романа, запряженный выносливыми лошадьми карабахской породы, покинув окраину Тифлиса, взял курс в сторону России, он, энтот молодой князь, спешил увидеть свою многострадальную родную мать, желая выполнить последнюю волю отца. Оставались позади цветущие сады, снежные горы, что было привычно и дорого сердцу молодого князя.
- Щас конец весны, Ваше сиятельство, удачный выбор для поездки, надеюсь, российские дороги уже высохли, нет распутицы, что облегчит поездку,- уверенно произнес кучер Митяй, понукая лошадей. За ними без остановки ехала легкая бричка с откидным верхом, видимо, почтовая, с которой, еще издали, был слышен громкий пронзительный крик извозчика: отступись, фельдъегерская служба,- наверное, с фельдъегерем внутри, промчалась мимо экипажа. 
 Князь Роман получил прекрасное домашнее образование, владел латынью и двумя европейскими языками, модными в то время, учиться его не отпустили по настоянию княгини, которая уже потеряла двух сыновей, последнее время хворала и к Роману относилась, как к родному, так думали и все, не подозревая о страшной семейной тайне. У него не было ненависти к греховодной княгине, которая, переступая все нормы, не только нравственные, а даже, человеческие, поступила презренно, как холопка из крестьянского сословия, без чувства чести и уваженья по отношению к его матери, да он и не мог бы её осуждать, не зная все обстоятельства изгнания родной матери, иначе, это, был бы «мидасов суд», и как бы там ни было. Парка преждевременно обрезала её «нить жизни», и че теперь-то ворошить прошлое, это, кроме огорчения, ничего не принесет. Три дня ехали, и наконец-то, сами не зная, они оказались на окраине Тверской губернии. 
- Видите, Ваше сиятельство, тут дороги-то разветвляются, надобно спросить, которая из них ведет в сторону Ржевского уезда, - прошамкал Митяй и, спрыгнув из экипажа, подошел к бородатому хозяину повозки. 
– Мил человек, не подскажите, по какой дороге нам следует ехать до Ржевского уезду, - спросил он. Мужик, оглядывая его с головы до ног, не спеша закурил самокрутку, обдав его ядреным дымком.
- Прямо по дороге, на которой стоишь, как появятся дома, там и спросишь. Показались рубленные из круглого леса дома с трубами дымоходов на крыше, на середине улицы Митяю еще раз пришлось спрашивать, где проживает Зорина Ефросинья Ильинична, и только одна пожилая женщина, работающая в огороде, подсказала. 
- Последний дом, шикарный такой, барский, увидите. Князь Роман много раз представлял себе эту встречу с женщиной, которую он не знал, но которая была его родной матерью, и, подъезжая к её дому, его волнение непомерно усилилось. Вот этот двухэтажный дом с мезонином, из трубы на крыше струился дымок, присоединяясь к весенним облакам. Князь Роман не дождался, когда Митяй прислонит короткую приставную лестницу к ступенькам экипажа, и спрыгнул. Были ворота, была калитка, но не было колокольчика, и Митяю пришлось окликнуть хозяев дома, на крыльцо вышла миловидная молодая девушка в вязаной фуфайке и переливчатым голосом, похожим на пение пеночки, спросила.
- Вам кого, сударь? 
- Тут проживает Зорина Ефросинья Ильинична? – от волнения еле-еле выдавил из себя князь Роман. Незнакомка, надев фетровые боты, стоящие на крыльце, направилась к калитке.
- Тут, - ответила она, открывая калитку. Князь Роман в сопровождении девицы поднялся на второй этаж.
- Вы туточки подождите, я сообщу ей,- открывая дверь в большую, хорошо обставленную комнату, сказала она. Через некоторое время дверь открыла миловидная женщина средних лет.
- Вы хотели меня увидеть, сударь, по какой надобности? и вы не представились, кто же вы такой?- садясь на кресло напротив князя Романа, спросила Ефросинья Ильинична. Молодой князь ненадолго потерял дар речи, застывший в горле комок не давал говорить. 
– Я князь Синявский Роман Аристархович, сын Аристарха Ивановича, стало быть, и ваш сын, - наконец, выдавил он из себя. Услышав оное сообщение, Ефросинье Ильиничне сделалось дурно, и князю Роману показалось, что она впала в обморочное состояние, закрыв глаза, и он, немедля выйдя в коридор, диким голосом закричал: помогите!. На его крик прибежала та девица, которая его сопровождала, и, увидев Ефросинью Ильиничну в обморочном состоянии, из тумбы достала пузырек с коричневой жидкостью,  разбавив  водой, вынудила её выпить оную смесь. 
– У нее недавно был удар, и лекарь ей запретил всякого рода волнения, - обращаясь к Роману, тихо прошамкала она. Ефросинья Ильинична медленно приходила в себя.
- А мне денщик Сомов сообщил, что мой сын после рождения через несколько дней умер, когда он привозил мне деньги и отдал записку от княгини, - невнятно проговорила она. 
Какая уловка, а? – подумал молодой князь и вспомнил слова Гончарова: это уловка лукавых людей предлагать жертвы, которых не нужно, - а вслух произнес: 
- Оная записка у вас сохранилась? Она попросила девицу принести из её комнаты перламутровый ларец и, поискав, нашла пожелтевшую записку и протянула Роману. 
Конечно, это был почерк княгини, которая взяла, да и приняла на душу такой тяжкий грех, а отец не мог написать такую записку, вот, фурия, она хотела этой запиской добить её, лишив навсегда надежды увидеться с сыном, даже думать о нем, боже мой, какое коварство, - прочитав записку, подумал князь Роман. 
Познакомься, Роман, это моя помощница Олеся, -  представила девицу Ефросинья Ильинична, наконец-то, осознав, что происходящее не грёзы, а реальность и, уткнувшись в грудь родного сына, навзрыд плакала, и никто её не успокаивал, понимая, что эти слёзы боль её души, как шашель, точивший её сердце все эти долгие годы. Конечно, он был еще юношей, и быстро почувствует привязанность к матери, что ни говори, родная ведь кровь, появится и чувство близости, он впервые испытает на себе юношескую любовь, которая огнём пройдёт по его жилам, охватывая его юное сердце, влюбившись в очаровашку Олесю…
– Надобно оное событие отметить, - заговорила переливчатым голосом голубоглазая Олеся, теперь его пеночка, и никто не стал возражать, и я вынужден вновь заметить несомненность высказывания уважаемого Жуковского: дух отцов воскрес в сынах…


                  м.м.Б.