Анахорет. Рассказ.

Анахорет.
 
Рассказ.
 
  Потомок столбовых дворян, князь Серов Евгений Иванович, после долгих скитаний нашел приют у своего друга и сослуживца графа Маслова Владимира Петровича, который жил в своем поместье в селе Ермоловка на берегу Куры, пожалованном высочайшим повелением его предку за доблесть в период войны с персами в начале 19 – го века на Кавказе, и продолжал вести аскетический образ жизни.

- Евгений Иванович, друг мой, пора забыть те события, которые вынудили тебя  долгое время жить отшельником, я понимаю, тяжело избавиться от боли утраты любимого человека, что привело тебя в уныние, прошло много времени, и, в конце-то концов, она же вероломно изменила тебе, эта прелюбодейка, стоит ли теперича всю жизнь карать себя и отказываться от светской жизни, а? Может, начнешь писать скорбные элегии о безответной любви, как Назон? Лучше жениться на убогой, чем волочиться за красавой, тут уместно вспомнить классическую шекспировскую формулу, выбираем красоту, чтоб через нее взглянуть в душу. Надобно было её просто прогнать, эту кралечку, ведь не была же церемония бракосочетания, не было и церковного обряда венчания, чтоб не гневить Бога, и ты еще не был крепче связан  «узами Гименея», так? А ты взял да ушел, оставив её с этим пустограем, - недоумевая, спросил граф Маслов, выпив налитый в хрустальную рюмку коньяк. Князь Евгений Иванович, молча, выпил, взяв тартинку с черной икрой и откусив, положил на край блюдца.

– Супружеская измена, друг мой, и есть предательство, предельный поступок, ведь, мне обидно, что она была никем, ублажала страсть фатоватых фендриков в бордели, куда я случайно после службы заглянул. Будь неладен тот день, эта ворожея сумела влезть в мое сердце, околдовала своими чарами, она была моей мечтой, моей богиней, эта нимфа из свиты самой Афродиты, своей неземной красотой очаровала меня, тут я был бессилен, как у Языкова: « я влюблен, дева-красота!», я тогда не мог выгнать её, слишком сильно было чувство привязанности, че теперь-то об этом причитать – закрывать конюшню, когда лошадь убежала, и я, простофиля, не устоял, поторопился надеть на её голову княгини венец, - грустно произнес князь Серов. Оба промолчали. Молчание первым нарушил граф Маслов.

- На днях граф Самсонов, мой сосед, дает бал в честь именин своей супруги графини Анастасии, мы могли бы славно отдохнуть, хочешь, пойдем вместе? Предай все к чорту былое с ней забвению, всё же канула в Лету, и смирись с этим горем, прости ей её грехопадение, что будет по-христиански, - выдавил из себя граф, взяв тартинку с икрой, откусив, продолжил, - знаешь, твой особняк-то пустует, она со своим, как его, горным князьком - меликом подалась в Тифлис, мне об этом рассказывал мой приказчик прапорщик Толстых, надеюсь, ты его помнишь.
- Конечно, помню прапорщика Толстых, отчаянный до дерзости, -  опустошив рюмку с коньяком, оживленно произнес князь, - тут я должен тебе напомнить грибоедовские слова: «грех не беда, молва нехорошая», ты,  Володя, не мог бы дать мне фаэтон с кучером, чтоб он отвез меня в мое поместье на том берегу, надеюсь, деревянный мост на тот берег еще существует, так?
– Мост-то еще держится, по словам твоего приказчика Прохорова, эта фурия полностью опустошила особняк-то  ежедневными вакханалиями, случайно, ты не знаешь, может, она страдала нимфоманией, а? поезжай, коли душа того требует, уверен, друг мой, ты найдешь свое счастье, ибо, «время врачует раны», говорил Августин, - грустно произнес граф Маслов, протягивая своему другу кожаный мешочек с империалами. Хазарский конь легко вынес легкую коляску на весеннюю дорогу, и князь Серов отправился в свое поместье, чтоб вязнуть в своих неприятных воспоминаниях, а может, надеясь начать всё сначала…
 
  Несмотря на раннюю весну, распутицы не было, весеннее солнце пригревало, вся долина с приходом весны поменяла свою зимнюю одежду и покрылась зеленными лугами, всюду благоухал аромат полевых цветов, акаций, расцвели сады, мимоза, каштан, гранат развесил свои ярко-красные  воушесцы, освобождалась из бутона роза, наливалась соком виноградная лоза, и неугомонный певец соловей воспевал приход весны трелями, зазывая свою подружку. Кура, насыщенная горными ручейками, злобно шипела, как Ехидна, грозилась выйти из берегов и снести деревянный мост, соединяющий оба берега.

Князя Серова обуяла небывалая тревога, когда кучер, проезжая мост,  направил фаэтон на край села, в его родовое поместье, где он родился и жил с родителями до их кончины. Садовник на стук колес подошел к воротам и, признав барина, упал на колени, громко, причитая.
- Ты че, Матвей, дурья башка, ишь, как удивился приезду хозяина, али меня уже похоронили, а? – слезая с фаэтона, спросил князь, помогая пожилому садовнику встать. На голос князя прибежала прислуга, встречая его низким поклоном.
– Да полно вам, живой я, только покормите кучера, и он отправится с Богом, - прослезившись, произнес князь и, открывая кожаный мешочек, протянул монетку империала кучеру.
- Это тебе, брат, за работу,- и поднялся на второй этаж в свой кабинет.
- Она не знала о тайнике на стене за гравюрой Ушакова, где хранились документы, бриллианты, деньги  в больших купюрах и банковские билеты, - причитал князь, как завороженный, пока поднимался. Всё было на месте, и Евгений Иванович облегченно вздохнул, прикрыв дверь, направился в гостиную, где имелся еще тайник, о котором знала его уже бывшая кралечка. Тайник был пуст, - да чорт с ней, - подумал князь, - там больших ценностей-то не было, -  подойдя к столу у дивана, налил в фужер коньяка и залпом выпил. В дверь постучали, на пороге стоял его приказчик, отставной прапорщик Прохоров Виталий Иванович, который всегда со скрытным презрением относился к капризам «княгини» и подолгу находился то у пастухов, то у табунщиков, лишь бы не встречаться с ней.

 – С возвращением в родные пенаты, Ваше сиятельство, - прослезившись, выдавил из себя прапорщик. В ответ князь обнял приказчика.
 - Я всегда верил в тебя,  Виталий Иванович, всё ли в порядке в моем поместье?
 – Теперь всё в порядке, Ваше сиятельство, я только, что приехал с земельных угодий, полным ходом идёт посадка тютюна,  риса, отару и табун арабских скакунов, лошадей карабахской породы перегнали в ущелья, а то мелик Мармазов хотел прибрать табун к рукам, долго уговаривал меня, и пришлось укрыться в ущелье, - сардонической улыбкой, будто насмехаясь над меликом, горе-любовником «княгини», произнес Виталий Иванович. Князь Евгений Иванович налил в фужеры коньяка.
- Спасибо тебе, Виталий Иванович, за преданность и честность, никогда не забуду, и давай выпьем на брудершафт, - снова обняв прапорщика, произнес князь Серов.  Выпив, приказчик закурил пахитоску, он был взволнован от хвалебных слов князя, к которому относился c уважением и почтением, и произнес только одно слово: respectus, сильно задев Евгения Ивановича своей преданностью.
– Ты отдыхай, Виталий Иванович, а я схожу в конюшню, проведаю своего Буцефала, завтра поедем в долину, всё осмотрим, признаться скучал по родным местам, - взволнованно произнес князь. Подойдя к конюшне, князь почувствовал резкий запах самокрутки, набитой тютюном, которую постоянно курил конюх Федот.  На месте, как всегда пыхтит со своей самокруткой, - с улыбкой подумал князь Серов. Ошарашенный неожиданным появлением князя, Федот тут же упал на колени.
 Утром спозаранку, пока не рассеялся туман, опустившийся с гор, два всадника направлялись в необъятную долину на низменности Куры. Никта поспешно собирала утренние сумерки, которые рассеивались, смешиваясь с туманом, подгоняемый весенним ветерком. Утреннюю тишину разрывало пение пеночки, в кустах белой акации не умолкал птичий гомон, из-за гор показалось ярко-красное зарево, образуя причудливые тени, извещало о скором появлении солнца.

– Мы сначала опустимся в ущелье, к табунщикам, - начал, было, князь, - а потом я объеду свои леса, ты вели, чтоб всю живость снова перегнали в долину, видишь, какая молодая травка покрыла равнину, тут надобно и пасти отару и табун.  Лес постоянно охраняли двое горцев, увидев хозяина в полном здравии, крайне удивились и с опозданием отвесили поклон. Поздоровавшись, князь направил коня по лесной тропинке вглубь леса и уже на окраине услышал стук топора, кто-то рубил его лес. Князь спешился, взяв коня за серебряную уздечку, направился на стук топора. Спрятавшись за дубом, он осмотрелся и глазам не поверил – молодая дева старательно рубила многовековую чинару, а рядом стояла мажара с лошадью, которая жадно щипала молодую травку.

- Тут моя земля и лес мой, ты, что канальюшка делаешь-то, такое дерево губишь? Щас же прекрати, интересно для какой надобности, а? – сердито произнес князь, подойдя ближе. Дева испугалась, престала рубить дерево, положив топор в мажару, мокрое ситцевое платье плотно облегало её стройную фигуру, выделяя маленькие стоячие грудки. Она была красивая, прилипшие от пота ко лбу и по щекам белокурые волосы, голубые глаза сразу же заворожили князя. Боже мой, какая чистота в её глазах, - подумал князь.
– И кто ты и откуда такая дивная пери, али ты дриада – хранительница лесов, а? – подойдя еще ближе к мажаре, уже спокойно спросил Евгений Иванович.
- Да тут недалече, из селения Лерик, вы все равно не знаете, -  переливчатым голосом, похожим на пение пеночки, ответила незнакомка, надевая
свой шугай.
– Я знаю это селение, оно у подножия Талышских гор, а чуть подальше Кура впадает в Каспийское море. Далеко же тебя занесло, однако, а что, там поблизости леса нет? – спокойно произнес князь.
– Есть, - неохотно ответила незнакомка, - но там тоже хозяева такие, же скупердяи, как вы, ничего не дадут.
– Во-первых, я князь Серов Евгений Иванович из села Ермоловка, а во-вторых, я не скупердяй, как вы соизволили выразиться, и я всегда помогаю крестьянам, - скороговоркой выпалил рассерженный князь.
– А я, стало быть, Олеся, мне двадцать лет, живу с больной матерью в обветшалой избе, - произнесла незнакомка, взяв за уздечку лошади.
– Вот и познакомились, у тебя сказочное имя, Олеся, - спокойно произнес Евгений Иванович, - если позволишь, я хотел бы посмотреть  твой дом, может быть, смогу помочь, идёт? Олеся не ответила, держа за уздечку, молча, шла, иногда с опаской оглядываясь на князя. Они долго шли, и наконец-то, показались дома у подножия Талышских гор.
– Видишь, Олеся те причудливые гряды, где великаны никогда не расстаются со своими белыми снежными шубами, там на склонах можно увидеть следы ирбиса, да, да, того ирбиса, с которым боролся лермонтовский монах, - вдыхая горный воздух, вдохновенно говорил князь Евгений Иванович. У лесной опушки показалась одноэтажная рубленая изба, которая покосилась на бок.
– Олеся, а у вас в селе есть мастера, которые занимаются строительством изб? – не решаясь войти в открытые ворота, спросил князь.
– Есть, - ответила Олеся, - но нам нечем им платить, вот, видите, нижний венец совсем сгнил.
 – А где этот мастер живет? Я хотел бы с ним поговорить, - допытывался Евгений Иванович. 
– Его называют отец Фёдор, из староверов он, молоканин, с сыновьями ставит избу желающим и русскую печь, через три дома его дом с мезонином. Зажиточный старец, еще оным делом занимается местный пастух Афанасий, он всем помогает, но у него нет материала, а доски, бревна у старосты, - неохотно ответила Олеся. Князь Серов, привязав своего жеребца к дереву, направился искать пастуха Афанасия. Пастух оказался дома, на предложение князя любезно согласился и повел его к дому старосты.
– Вот вам десятка, выделите, пожалуйста, необходимый материал для ремонта дома, где живёт Олеся, - без предисловий начал князь. Староста, сутулый старикан с седой клинообразной бородой, при виде купюру, чуть не ошалел, и тут же согласился, боясь, как бы князь не передумал.
- Материалы привезут и помогут поднять дом, чтоб заменить сгнивший венец, не сумлевайтесь, барин,  - поглаживая бородку, прошамкал староста.
– Афанасий, в вашем селе есть магазеи? – вдруг спросил князь, когда они покинули двор старосты, - если есть, проводи меня туда, пожалуйста.
– Есть, барин, тут недалече, харчем торгуют, больно дорого, сельчане, кроме масла для ламп да свечей и фосфорных спичек, ничего не покупают, - охотно ответил пастух Афанасий. Магазей был в середине села, хозяин, высокий мужчина, худерьба, сидел за прилавком и курил пахитоску. Князь заказал продуктов, коньяк, водку.
- Доставишь в дом на берегу, где живет Олеся, - протягивая продавцу десять рулей, резко проговорил Евгений Иванович.
– Помилуйте, барин, отродясь таких деньжищ-то не видали, - вытирая пот, выступивший от волнения, взволнованно прошамкал худерьба.
– Мне это безынтересно, сударь, извольте всё отвезти и спросить хозяйку, что еще ей надобно, уяснил? – раздраженно произнес князь, бросив деньги на прилавок. Выйдя из магазея, князь обратился к пастуху.
- Афанасий, ты можешь приготовить кебав? вот деньги на мясо, я жду тебя у Олеси, - протягивая ему десятку, произнес князь Серов.
– Щас сделаю, барин, - отвесив поклон, ответил пастух. Несколько мажар стояли у дома Олеси, крестьяне разгружали бревна, доски, ими руководил сам староста. Эзопова муха,  мол, мы тоже пахали, сидя на спине вола, - подумал князь. Олеся стояла на крыльце и смотрела, не понимая, что же происходит.
– Мы сегодня отдохнем, день начинает вечереть, - обратился к старосте Евгений Иванович,-  а завтра начнете, и к вечеру всё должно быть завершено. Разгрузив мажары, все уехали, князь устало сел на крыльцо, приглашая Олесю.
– Олеся, мы завтра поедем в Ленкорань, потратим много денег, можно остановиться в гостинице, пока мастера завершат ремонт дома, ты согласна? – пристально смотря на нее, произнес князь. Теперича прошу познакомить меня с матерью, и если она желает, то мы её увезем в город, в лечебницу, пусть местные эскулапы осмотрят её. Пожилая женщина неподвижно лежала на тахте, покрытой овечьими шкурками, и обреченно смотрела в потолок.
– А тут, в селе есть лекарь? - отвернувшись к окну, спросил Евгений Иванович.
– Есть венный фельдшер, весь израненный, теперича по вызовам не ходит, совсем сдал, - вздохнув, ответила Олеся. Пришел  пастух Афанасий вместе с хозяином лавчонки.
- Барин, куда прикажете разгрузить продукты? - слезая с повозки, спросил худерьба.
– В сени, - коротко ответил князь. А тем временем пастух Афанасий вытащил из сарая казан и вертела из прутиков, в огороде между камнями соорудил очаг, подвесив над ним казан.
- Заодно я сварю бозбаш, - тихо проговорил он, смотря на князя.
– Может быть, мы прогуляемся по берегу, Олеся, пока Афанасий готовит кебав и бозбаш? – обратился к ней Евгений Иванович.

Над рекой расстилался прохладный туман, смешиваясь с вечерними сумерками, на поверхности воды ослепительно отражались пурпурные отблески вечерней зорьки.

– Олеся, - не поднимая головы, - взяв её под руку, обратился к ней князь Евгений Иванович, - мне тридцать пять лет, вдовец, я хочу, чтоб ты стала моей супругой, обвенчаемся по церковному обряду, и ты станешь хозяйкой моего дома, - с оттенком лукавства начал князь.
- Мы потомки старообрядцев, Евгений Иванович, я молоканка, и мы не признаем церковь, икон и всякие там религиозные обряды, чтим традиции, хотя, многие пренебрегают традициями и считают их издержками прошлого религиозного раскола в православии, так что, торжественное венчание не состоится, - улыбаясь, тихо ответила Олеся.
-  Обойдемся и без этого, Олеся, пусть сам Гименей свяжет нас узами супружества, молю тебя, не разбивай мне сердце, я и так два года жил аскетической жизнью, анахоретом, когда меня вероломно предали, у меня огромное состояние, и я хочу жить с любимой женщиной, хочу детей, маленького человеческого счастья,  - с пафосом произнес князь.
– Боже мой, какой пафос, а? как тут не вспомнить некрасовские слова, Евгений Иванович,  «суровым пафосом звучал неведомый язык», заманчиво и обманчиво, я вам люба? али проснулась давно забытая страсть, вожделение, а? Обрюхатит меня Ваше сиятельство, а потом вышвырнет из своего особняка, может, сжалитесь и сделаете из меня служанку, вот забавно-то будет, хохот и плач Ярославны, - ответила Олеся и громко засмеялась.
– Ты, кажись, образована Олеся, - с удивлением заметил Евгений Иванович.
– Три года училась в классической гимназии в Ленкорани, болезнь матери помешала завершить учебу, - неохотно ответила Олеся.
- И языки знаешь? - удивленно спросил князь.
– Французский, - коротко ответила молоканка. У костра дымился ароматный бозбаш, на вертелах сочился сок жареной баранины, сдобренного спецами и зеленью.
-  Во дворе уже темно, у нас нет гостиной, столовой, Ваше сиятельство, на кухне тесновато, придется вам смириться с неудобствами, - с иронией произнесла Олеся, зажигая лампу со стеклянным колпаком. Князь сделал вид, что не заметил её язвительный тон.
– Я, наверное, пойду, Олеся, приятного аппетита вам, - тихо проговорил пастух Афанасий.
 – Никоим образом не согласен, Афанасий, прошу тебя разделить трапезу с нами, -  остановил его князь, откупоривая запечатанную сургучом бутылку коньяка. Князь Серов налил всем коньяка в маленькие стеклянные рюмки.
– Я щас, - тихо сказала Олеся и ушла в комнату, где лежала больная мать, и вдруг из комнаты раздался истошный крик. Князь и пастух Афанасий бросились в комнату, где Олеся, истоурившись, смотрела на мать, и все поняли, что она покинула этот грешный мир.
 – Вот, я осталась совсем одна, - причитая, шамкала Олеся. Мать Олеси, Клавдию Петровну, похоронили на сельском мазаре, в православной части, без отпевания, по старообрядческому обряду, ограничились тем, что староста прочитал короткий псалом из псалтыря. Олеся стояла потерянная, весенний теплый ветерок ласкал её белокурые волосы, выбившиеся из-под черного траурного платка.
– Пусть старообрядческие каноны, псалтырь, не дозволяют погребальные обряды, но не поминать усопшую не по-христиански, - грустно произнес князь и выпил коньяк, налитый еще с вечера.
– Теперича на что мне ремонт дома? – горестно произнесла Олеся. Афанасий недоуменно пожал плечами. Но Евгений Иванович попытался успокоить ее.
– Успокойся,  Олеся, на всё воля божья, но  решение принято, пусть займутся  ремонтом дома, все-таки, родительский дом, так, Афанасий? – ища поддержки у пастуха, спросил князь.
– Оно, конечно,  так - замешкался пастух, потерянно пожимая плечами.
– А у тебя, Афанасий, большая семья? – вдруг спросил Евгений Иванович.
- Я одинок,  - неохотно коротко ответил пастух.
– Поедешь ко мне, в село Ермоловка, в мое поместье? Работать можно и там, жить будешь в моем особняке, будешь выполнять поручения княгини Олеси, - неожиданно произнес князь, посмотрев на Олесю.
– Я не против, Евгений Иванович, - быстро ответил пастух.
– Афанасий, бойся данайцев, дары приносящих, - не поднимая головы, прошамкала Олеся.
– Ладно, я пойду задам лошадям овса, -  вставая, тихо произнес пастух.
– Вот и решили, завтра спозаранок и двинемся, - подойдя ближе к Олесе, довольно произнес князь.  Он положил руки на её плечи, начал гладить ее белокурые волосы и вдруг, резко повернув ее голову, стал страстно целовать в губы и лицо. Олеся не сопротивлялась, и Евгений Иванович понял, что она согласна принять княгини венец, и неожиданно вспомнил пророческие слова великого словесника: всё в жизни случай…
             
          м.м.Б.