«Накормим алчных, напоим жаждых, 
   оденем нагих и прикроем сирых»
                 В.И. Даль

   Сирота.

   Рассказ.

  На берегу у опушки леса издалека было видно  зарево и густой черный дым, что-то горело, Их сиятельство, граф Кьятов Владислав Андреевич, который возвращался из Тифлиса, поторопил кучера, чтоб тот гнал лошадей и повернул к месту пожара. 
– Ты, Фома, глянь, какое пожарище, ведь огонь, будь он неладен, всё в округе истребит, люди и так обездоленные, останутся без крова, а скоро начнется зима, - зажигая курительную трубку с  заморским тютюном, - беспокойно произнес граф. 
– Ведь, горит-то, Ваше сиятельство, недалече от вашей усадьбы, небось, не могут залить его-то, наверное, сильный энтот пожар, хотя река рядом, - тихо прошамкал кучер Фома, понукая лошадей. Огонь нещадно уничтожал дома, хлева, строения, которые были построены вплотную друг к другу, местный священнослужитель-худерьба, зыза, с длинной цепочкой с крестом на шее держал трясущимися руками икону, весь в копоти, без рясы, клобука, призывал крестьян обходить пожар с иконами. Подъезжая к месту пожара, граф Кьятов вдруг услышал истошный крик девицы. 
- Люди, спасите, в избе осталась мать, - но никто из крестьян не хотел войти в горящую избу, чтоб вытащить её мать. Всюду несло смрадом гари, горелыми тушами погибших животных, но граф был поистине отважным человеком, сняв сертук, влив на себя ведро воды, закрыв голову своим же сертуком, вошел в горящий дом, нашел без сознания лежавшую на полу пожилую женщину и потащил её к выходу, но тут его накрыла горящая балка, и граф потерял сознание, а люди с криком: убило, - кинулись на помощь.  Графа Кьятова занесли в уцелевшую обветшалую лачугу, которая стояла на самом берегу, кучер Фома, ошалевший оным событием, гнал лошадей в селение Челони, поместье графа, чтоб привести военного фельдшера Самсонова. 
– Ты чё, холоп, чернь, пошто позволил графу влезть в пекло, а? – орал, махая арапником  на кучера, приказчик Селиванов, бывший штабс-капитан, служивший еще с отцом графа Владислава Андреевича, с генералом Андреем Ивановичем, был в составе послов при заключении мирного договора с персами, генерал-фельдмаршалом Паскевичем, в частности с Аббас Мирзой, но не ударил, так как, граф категорически запрещал физически наказывать слуг, крестьян и называть их холопами, черней.
- Запрягай быстро фаэтон и привези этого эскулапа, немедля выезжаем к нему, -  в ярости закричал штабс-капитан. Военный фельдшер, Некрасов Пётр Сергеевич, нашел графа в тяжелом состоянии – упавшая балка сломала ему ключицу, и огнём сильно повредил грудь. Фельдшер в первую очередь набрал в шприц морфина и впрыснул в руку графа, чтоб уменьшить боль. 
- Его в таком состоянии транспортировать нельзя, - медленно произнес он, сняв пенсне, - следует переждать, когда у него пройдет болевой шок и стрессор, вызванный оным событием. На углу у очага, прислонив голову на худые колени, сидела девица лет двадцати. 
- А ты, из чьих будешь? – грубо спросил Селиванов, свернув арапник, хлестнул по голенище сапог. 
- Я тут живу,- тихим голосом ответила девица. Фельдшер кривыми ножницами умело разрезал косоворотку графа, оголив грудь, и принялся обрезать слипшиеся в крови волосы. 
– Надобно бараний жир, чтоб намазать места ожога, - проворчал фельдшер, накладывая тугую повязку на ключицу графа. Штабс-капитан вопросительно посмотрел на девицу, но девица, предугадав его вопрос, отрицательно покачала головой: мол, у нас бараньего жира не бывает. 
- Ладно, тут ничего не найдешь, Фома, ты поезжай в поместье и привези продукты, одежду, постельное белье, раз доктор не разрешает увезти его, пусть в какое-то время полечится здесь, а мне надобно быть на виноградниках, да бахчевые еще не  собрали, - досадно произнес приказчик Селиванов.
- Слушаюсь, ваше благородие, щас доставлю, - покорно ответил кучер и вышел. Граф после морфина успокоился и заснул. Девица принесла дубовые поленья и начала топить чугунку, устроенную в днище очага. 
- Барышня, а у вас случайно не найдется сода? – вдруг спросил фельдшер. Девушка вместо ответа отрицательно покачала головой. Фельдшер вышел на крыльцо и закурил пахитоску, место пожарища, обломки домов, хлевов, продолжали тлеть, - жуткое зрелище, - затянувшись пахитоской, - подумал фельдшер Пётр Сергеевич. 
- Она, эта девица, глухонемая, что ли? - выйдя на крыльцо,  закуривая свою трубку причудливой формы, произнес штабс-капитан, - всё молчит, да головой мотает, а какая красивая, миловидная, 
– Посмотри, ведь, всё сгорело, каково же людям-то лишиться, своих запасов, потерять животных, да и остаться без крова на зиму, а? беда просто, а у нее может быть сильный стресс, трубка твоя напоминает черты князя тьмы Мефистофеля, и ты тоже человек, который отрицает, нравственные устои и доброго начало в человеке, так, Олег Антонович? 
- Не так, уважаемый военный фельдшер, вы меня плохо знаете, не зная внутренний мир человека, нельзя о его душе, поступках судить, а то получите удар «гамлетовской флейтой»,  а трубку мне подарил визирь Аббаса Мирзы, в Персии, - надменным тоном ответил штабс-капитан. Фельдшер, хорошо знавший норовистый характер штабс-капитана, промолчал и, поднявшись, вошел в дом, белокурая голубоглазая барышня натирала тело графа с каким-то настоем. 
– Это настойка из горных трав, - впервые заговорила голубоглазая, заживляет раны, - она оторвала кусок простыни и, промочив в настойке, приложила на обожженный участок тела графа.
- А, как тебя звать-то, - тихо спросил лекарь, слушая сердцебиение графа стетоскопом. 
- Меня зовут Вероника, - неохотно ответила она, подкидывая в чугунок еще дров, - я сирота, работала во дворе одного скупердяя, у него тоже всё сгорело, а всё подпалил тать, из-за своей кралечки. День начинал вечереть, опускался туман, с гор принося с собой холод, люди, лишившись своего крова, подбирая уцелевшие пожитки, расходились, чтоб найти где-нибудь приют. Вернулся кучер Фома на фаэтоне, привез много продуктов, чистую одежонку для графа и коня приказчика по его велению. 
- Ты, Фома, с лекарем оставайся тут, как графу лучше станет, мы его увезем в Тифлис, в лечебницу, а я должен вернуться в поместье, - властно произнес приказчик, вытащив из кармана сертука кошель, обшитый золотой тесьмой, протянул лекарю и, сев на коня, ускакал.
- Давай-ка, Фома, сооруди-ка очаг в огороде и сваргань-ка нам кебав, надеюсь, в хозяйстве Вероники найдутся вертела, а? – радуясь отъезду штабс-капитана, весело произнес лекарь. 
- Щас, уважаемый доктор, сделаю, а вы пока выпейте водочку и закусывайте вяленым мясом, - тоже довольный отъездом приказчика,  деловито ответил кучер. Лекарь заметил, что Вероника не отходит от тахты, где лежал граф Кьятов, замачивая полотенце, вытирала все его тело, раздев догола, только прикрыв срам. 
– Вероника, отдохни малость, рана от ожога неглубокая, он скоро очнется, ты лучше расскажи о себе, почему одна, а где  твои родители-то? – наливая водку в чаши себе и кучеру, спросил лекарь.
- А чё тут рассказывать-то? они оба утонули на рыбалке, а потом тот, на кого я работала после возвращения из Тифлиса, где я училась в гимназии, с помощью татя вынудил меня оставить родительский дом и переселили в эту лачугу, где я и почиваю, - плача ответила Вероника. 
– А где этот тать? – спросил военный фельдшер, чувствуя, как кровь стучит в висках. 
– Он в лесу живёт, в шалаше, бывший каторжник, занимался татьбой, отъявленный головорез, скажу вам, - вздрогнув тихо проговорила Вероника. Лекарь ничего не ответил. 
– На улице уже темно, Фома, давай готовить на очаге, вертела короткие удобно будет, а я соберу на стол, - переливчатым голосом, похожим на пение славки, произнесла Вероника. 
– Тогда ты пока занимайся вертелами, а я разгружу продукты, коня заведу в хлев, потом помогу, - ответил кучер. В тесной лачуге от чугунки стало жарко, граф начал было шевелиться, лекарь тут же сел рядом. 
- Владислав Андреевич, это я, фельдшер Самсонов, если вы меня слышите, то откройте глаза, пожалуйста, или зажмите мою руку,-  наклонившись к его лицу, тихо произнес лекарь, нащупывая его пульсовую жилу. Граф Кьятов, прилагая огромное усилие, едва открыл глаза и зажал руку фельдшера. 
– Вероника, теперича надобно его напоить, желательно курдючным бульоном, добавив туда мёд, он идет на поправку, - осматривая его зрачки, довольным голосом произнес лекарь. Она, отрезав кусок бараньего жира, положила на миску и, поставив на край чугунки, который от топки накалился. Пришел кучер Фома, узнав о новости, обрадовался: слава тебе, Господи, - перекрестившись, тихо прошамкал он,- ведь, если что и у него наследников-то нет, всё присвоил бы энтот жмот, штабс-капитан. Вероника, чуть приподняв голову графа, стала поить его бульоном, он смотрел на это диво и представлял себе, что  ему всё это грезится и, он в гостях у наяды, белокурой, с голубыми глазами, однако голос лекаря вернул его в реальность. 
- Эта барышня спасла жизнь Вашему сиятельству, и, громко засмеялся.
- Пётр Сергеевич, сертук графа я повесил сушиться, конечно, он в копоти, может, он ему будет нужен, а? – с детской наивностью произнесла Вероника.
– Энтот сертук боле мне не нужен, только принеси, пожалуйста, его ненадолго, - вдруг все  отчетливо услышали голос графа. Он из карманов вытащил некоторые бумаги, пачку денег в крупных купюрах, несколько маленьких кожаных мешочков с империалами и главное револьвер, с которым никогда не расставался. 
- Положи всё это на стол, Вероника, а сертук выброси, - слабым голосом велел граф, положив револьвер под подушку. Граф ел с аппетитом, а Вероника, подкармливая его, своим платком вытирала ему рот и напряженно думала, - где же все они поместятся, ведь кроме тахты, где лежал граф, был старый диван для сидения. Кучер Фома, насытившись, вышел и направился в сторону хлева, якобы задать овса коню, - значит, лекарь разместиться на узком диване, а лягу рядом с графом, - подумала Вероника. Несмотря на тепло от чугунки, граф почувствовал ту нежную, боже мой, давно забытую горячую, мягкую, упругую девичью плоть и умышленно скинул тулуп на пол, которым был накрыт.
- Напрасно, Владислав Андреевич, вам может быть, будет холодно, - обиженно шепотом произнесла Вероника. 
– Ведь, ты сама тоже в одной сорочке, не озябнешь? ты выйдешь замуж за меня и станешь графиней, поглаживая ее белокурые волосы, тоже шепотом ответил граф. Его охватило вожделение, молнией пройдя по крови, возбудило похотливое желание. 
– Нет, Ваше сиятельство,  ничего не выйдет, любовь ведь, не пожарище, загорится, не потушишь, - тихо прошептала Вероника, но, не сопротивляясь и прислушиваясь, как он нежно гладит ее волосы, возбуждая. 
Утром уже граф Кьятов был на ногах, выпив чашу коньяка, он ел кебав и ароматный бозбаш, приказал кучеру Фоме запрячь фаэтон, чтоб поехать в Ленкорань, якобы купить одежду, лекарь, конечно, был против его затеи, мол, слаб еще, но та сила, ночью возбудившая его не давала покоя. 
- Всё готово, Ваше сиятельство, можно ехать, - доложил кучер Фома, укрепляя верх фаэтона. Олег Антонович, - обратился граф к лекарю, мы ненадолго, а потом поедем вместе в мое поместье, есть что праздновать, - с загадкой проговорил Владислав Андреевич. Ленкорань после разрушения персами был восстановлен и все торговые пути с Востока проходили через Персии и этот город, обилие магазеев, ресторанов, гостиниц, караван сараев, богатых восточных базаров украшали город. Граф Веронику сразу же повел в магазей готовой одежды, где имелся еще отдел с ювелирными изделиями из Персии, которые славились в Европе. Хозяин магазея сутулый старичок с длинной клинообразной бородкой, сидя за прилавком, курил кальян, при виде посетителей кальян убрал и предложил свои услуги. 
– Покажи нам готовую одежду самую дорогую, - резко произнес граф, и с помощью Вероники поправляя руку, которая висела на жгуте через шею. Хозяин магазея интуитивно почувствовал богатого покупателя в лице графа и отодвинул занавеску, где на плечиках висели готовые платья из муслина, шанжана, парчи, грезета. 
– Вероника, прошу тебя, примеряй все платья, а я пройду в ювелирный отдел, - спокойно произнес граф. Антиквар в ювелирном отделе оказался опытным и, уловив настроение графа, предложил расписной кулон с геммой с выпуклой резьбой, с углубленным орнаментом персидских ювелиров ручной работы. 
- Есть такой же перстень?- спросил граф. 
– Имеется, барин, это 16 век, дорого стоит, хватит ли у вас денег? - засомневался антиквар. 
– Вам об этом не стоит беспокоиться, сударь, – резко перебил антиквара граф. 
- Ну и как?- спросил граф, отодвигая занавеску. 
– Все платья нравятся, от роду такое не видывала, - смущенно произнесла Вероника. 
– Вот, что сударь, - обратился к лавочнику граф, - то, что ей нравится и она примерила, мы покупаем, а случайно у вас нет шуб? 
– У нас, барин, всё есть, я вас провожу, - с напыщенным видом ответил лавочник. Граф выбрал соболиную шубу и шубу-ягу: щас примерит, - резко отрезал он. Вероника стояла у прилавка, а лавочник в нерешительности. 
– Ты всё примерила, Вероника? 
– Да, но дороговато, - смущенно ответила она. 
– Всё то, что она примерила, упаковать, - приказал граф лавочнику, - а ты, Вероника, надень то платье, которое тебе больше по душе, снимай это ситцевое платье и оставь здесь, как прошлое. 
- Вот теперь ты графиня, моя графиня, -  довольно произнес граф Кьятов, застегивая фермуар кулона на шее Вероники. Они возвращались в лачугу Вероники, и по пути она рассказала историю, о том, что как местный зажиточный мужлан-фуфлыга  с помощью татя выселил ее из добротного родительского дома, обещался вернуться. Но граф такой мерзости простить не мог. 
- И ты знаешь, где он? – жестко спросил он. Она молча кивнула головой.
– Пошто нас лекарь-то не встречает, а? – тревожно спросил кучер, заезжая прямо до крыльца.
- Ваше сиятельство, мне следует перенести кофр Вероники и отнести его в дом? – спросил кучер. 
– Нет, Фома, пусть лежит. 
- Мы щас лекаря возьмем и поедем в Челони, в поместье, но сначала закончим одно дело, мерзкое дело, которое затеял один ничтожный человек и, он непременно должен быть наказан, - взволнованно произнес граф. Войдя в лачугу, они увидели избитого и связанного по ногам и рукам лекаря с кляпом во рту. 
– Он, энтот тать, был здесь, искал Веронику, - отдышавшись, взахлеб начал говорить лекарь,- я-то подумал было, знакомый, пустил, а он, негодяй, меня сзади оглушил и связал. Граф всё понял. 
- Фома, у тебя двустволка с собой? - доставая револьвер, нервно спросил граф. 
– Веди, где этот тать, - велел граф Веронике. Тать, который избил лекаря, стоял у крутого берега и поглощал кебав, запивая мадерой, увидев посетителей, всё понял. 
– Это ты избил лекаря? – в бешенстве спросил граф, направляя на него револьвер. 
– Простите… и не успел договорить тать, как кучер Фома из двустволки дуплетом уложил его, тело скатилось, упало в воду, и его тут же похватили бурные потоки реки, унося к морю. 
– Теперь ты довольна, Вероника, а если ты оказалась бы дома одна? – не договорил граф. Кучер Фома посадил лекаря за стол. 
- Ваше сиятельство, дозвольте оное событие отметить, причин много и лекарю полегшее станет, - с мольбой обратился к графу Фома. 
– Валяй, Фома, и тронемся в путь, а ты, Вероника, собирай свои личные вещи и попрощайся со старой лачугой давшей тебе кров, где ты приобрела свое счастье, - выпив чашу коньяка налитую кучером, радостно произнес граф. На удивление сегодня выдался солнечный день, и осеннее солнце, украдкой выглядывая из-за облаков Нефелы, грело, придавая всем прекрасное настроение…
                 
                  Эпилог.

                 Пожалуй, нам не встретится больше Вероника,
                 Наденет на голову венец графини, наверняка,                
                 Все имеют право на счастье: графиня и крестьянка.
                 Поверь, читатель, её счастию все мы рады,
                 И она заслужила эти божеские награды…

                       м.м.Б.