Поэма о возрасте

Ефремов Борис

ПОЭМА О ВОЗРАСТЕ

К 90-летию

матери нашей

Пелогеи Дмитриевны

Эпиграф:

Облака плывут над морем,

Крепнет ветер, зыбь черней,

Будет буря, – мы поспорим

И помужествуем с ней.

Николай ЯЗЫКОВ.

«Пловец»

Возраст – это щедрость Бога.

Больше возраст – Бог щедрей.

Но не тем, что путь-дорога

На десятки лет длинней.

Можно лишних лет десятки,

Не считая жизнь борьбой,

Растерять, играя в прятки

С благосклонною судьбой.

Ну, а можно и бороться,

Да в такую позу стать,

Что заведомо придётся

Лет излишки растерять.

Впрочем, краткое вступленье

Для того лишь нам нужно,

Чтобы наше сочиненье

От сумбурного теченья

Было им ограждено.

В час, когда Кощей родился,

Сатана ему внушил,

Чтоб всю жизнь он с правдой бился,

А с неправдой в мире жил.

Что дано ему бессмертье,

Всё позволено ему,

Будет жить да жить на свете

И накопит денег тьму.

Жить он долго-долго-долго

Будет с тайной о конце –

Смерть в иголке, а иголка

Хитро спрятана в яйце.

А яйцо, понятно, в птице,

Ну, а птица в сундуке,

А сундук в тайге хранится

На разлапистом дубке.

Вот с такой-то установкой

Стал он с правдой и добром

Биться с дьявольской сноровкой,

Загребая лапой ловкой

Золотишко с серебром.

Хулиганит, озорует,

За грудки добро берёт,

То он витязя сворует,

То царевну украдёт.

То ещё чего похуже

С грешным людом сотворит.

«Вот мошну набью потуже

И закончу», – говорит.

Но чем больше было денег,

Тем сильней рождался спрос –

Деньги делать, делать, делать

Аппетит всё рос да рос.

И уже сидит и чахнет

Над богатством царь Кащей.

Как оно блестит и пахнет!

Ярче солнечных лучей!

Аппетитней вкусных щей!

Стал он хилым, неприметным –

Кости с кожей, ох и ах.

Хоть и был Кащей бессмертным,

А совсем на нет зачах.

Хоть и многих в жизни мучил,

А растаял, словно дым.

Но нисколечко не лучше

Наш второй пример – с Толстым.

Вот уж точно был писатель,

Богоизбранный правдист,

Превосходных книг создатель,

Гениальный публицист.

Так он крыл несправедливость,

Власть и все её дела,

Что порой его правдивость

Правдой Божеской была.

И ловила вся Россия

Слово каждое его.

Божий дар! Пророк! Мессия!

Силы русской торжество!

Но чем выше возносила

Славы мощная волна,

Тем скорей Толстого сила

Шибко делалась мутна.

Если честно, если строго,

Если чувств оставить пыл,

Он своим мышленьем Бога

Всеблагого подменил.

Он Христовы Откровенья,

Те, что сроду мир не знал,

Под своё мировоззренье

Человечье подогнал.

Он из всех Его заветов

Самый сложный взял, считай, –

Если бьют в ланиту эту,

То другую подставляй.

Но о рукоприложенье

Тут намёка даже нет!

Тут о нравственном смиренье,

О прощении завет.

Тут одно лишь то и выйдет –

Как по жизни крест нести:

Если кто тебя обидит,

Всей душой его прости.

И Христово поученье

Православной мысли той

Превратил в непротивленье

Злу насилием Толстой.

Как юродстовать Россия

Вслед Толстому принялась!

Век была в смиренье сила,

Ну а тут оборвалась.

Наш простой мужик смиренный,

Сверхтерпимый, так сказать,

Правдой Бога вдохновенный,

На неправду мог восстать!

А теперь хоть в плен сдавайся –

Еле ноги волоча,

Щёку русским вольтерьянцам

Подставляет – бей с плеча!

И потом уже годами

Процветало это зло.

Не от этого ли с нами

Столько бед произошло?

Ну да ладно! Вот вам третий

Непридуманный пример.

Родилась на белом свете,

На Урале, в СэСэСэР,

Неприметная девчушка

У родителей простых,

В городишке-деревушке,

Что стоит в краях степных.

Жили-были небогато.

Впрочем, весь тогда народ,

Презажиточный когда-то,

Коротал за годом год.

Бедняки, понятно, были,

Но такими были те,

Кто работать не любили

И привыкли к нищете.

А теперь, как отщепенцы,

Все хлебали горе всласть.

Жили только управленцы

Да кого пригрела власть.

Но особо доставалось

Тем, кто в дружбе с верой жил,

И, как это полагалось,

В храмы Божии ходил.

Ах ты, Русь моя святая!

С верой в Господа Христа

Ты жила, одолевая

Горя долгие лета.

Все невзгоды и несчастья

Ты светло пережила,

Потому что в Божьей власти

Долю русскую несла.

Но антихристы советской

Самой горестной из стран

Воплотили план свой дерзкий,

Далеко не новый план.

Извести Христову веру,

Церкви Божьи разломать,

Пастухов отары серой

Принародно растерзать.

И девчоночка-девчонка

Вся в слезах пришла домой,

Шепчет матери негромко:

– Для чего же крестик мой?

Нам сказали – бога нету,

А придумали его

Кто давным-давно планету

Заселили, стадом жили

И не знали ничего.

Мать утёрла слёзы дочке:

– Знай, что это – злая ложь.

Подойдут твои годочки,

Всё сама потом поймёшь.

А пока нательный крестик,

Что от зла тебя хранит,

Положи в укромном месте,

Пусть до времени лежит.

Ты рассвет ещё увидишь,

Хоть и мрак вокруг теперь.

Нынче вера, словно Китеж.

Вот и ладно. В Китеж верь.

Говорят, орда когда-то

Этот город облегла.

Хан велел из храмов злато

Принести, – и все дела.

Ну и крестики литые

Приказал поштучно сдать,

Если только золотые,

А простые – в грязь втоптать.

Хан доволен сам собою,

А проснулся – Китеж-град

Под озёрною водою,

Купола со дна блестят!

Покрутилась, побесилась,

Погалдела татарва

Да ни с чем и удалилась,

Как о том гласит молва.

Вот и наша вера, дочка,

От врагов своих на дно

Наших душ ушла, и точка.

Да ведь светит всё равно! –

Мать девчоночью причёску

Нежно тронула рукой,

И зажгла свечу из воска,

И сияет свечка броско,

Словно Китеж под водой.

И светился Китеж веры,

Словно в сердце уголёк.

Принимали в пионеры,

Крестик девочку берёг.

Принимали комсомолкой,

А казалось, сердце жжёт

Не значок с его защёлкой,

А нательный крестик тот.

Вот она пошла на курсы

Довоенных медсестёр,

Грел её в халате куцем

Крестик – крошечный костёр.

В дни войны вблизи от фронта

Размещался медсанбат,

Он и здесь хранил добротно

И сестричку, и солдат.

И когда Хрущёв грозился

Оборвать земной удел

Тем, кто Богу славу пел,

Крестик спрятанный светился

И запретно душу грел.

Говорят, неторопливы

Наши годы до поры.

А потом летят бурливо,

Как ручьи с крутой горы.

Вот и нашей героине

Уж давно за пятьдесят.

Только храмы и поныне

В запустении стоят.

Правда, в общем запустенье –

Были храмы-острова,

Где тихонько шли служенья,

Божьи слышались слова.

И в один из них ходила

Боевая медсестра,

Там и внука окрестила,

Как пришла тому пора.

Ну, а крестик всё скрывала –

С ним вовсю велась война.

Видно, время не настало,

Чтобы Китеж встал со дна.

И совсем плохое дело,

Словно день сменила ночь,

Так сестрица заболела,

Что и жить уже невмочь.

Вот лежит, почти не дышит,

Породнилась с тишиной,

Но как будто тихий слышит

Мамин голос над собой:

– Здравствуй, дочка! Ты достойно

Прожила в лихой стране,

Где важней разбой и войны,

Чем молитвы в тишине.

Хочешь, к нам иди. В небесном

Светлом радостном краю

Наша жизнь подобна песням,

Душу Бог возьмёт твою... –

Дочка тихо: – Улетела

Я бы к вам, чтоб вместе быть.

Только очень бы хотела

До иных времён дожить.

Чтоб над нашей глушью серой –

Полной гибели и слёз –

Потаённый Китеж веры

Купола свои вознёс. –

Так сказала и проснулась,

И ненастье отлегло,

Словно молодость вернулась,

И в душе светлым-светло.

Словно сквозь обманов груды,

Исказивших нашу стать,

Необычное, как чудо,

Робко стало прорастать.

И случилось чудо это,

Знать, и впрямь пора пришла.

После долгого запрета

Стали бить колокола.

Стали храмы подниматься

Из заброшенных руин.

Перестал властей бояться

Наш забитый гражданин.

Глядь, уж крестик покупает,

И цепочку для него,

И молиться начинает

Для спасенья своего.

Глядь-поглядь, уже и власти,

Постигая новый труд,

Православные отчасти,

До земли поклоны бьют.

И на это чудо глядя,

Не один себе сказал:

А ведь ты когда-то, дядя,

Мне молиться запрещал.

Но, сказав, по-христиански

И прощал его легко,

Словно век тот окаянский

Стал, как сказка, далеко.

Ну а то, что сказкой было –

Город Китеж наяву

Поднимался с дивной силой

Куполами в синеву.

* * *

И спешила в храм сестрица,

Девяноста полных лет,

Чистым сердцем помолиться

За себя и Божий свет.

Чтобы жадные Кащеи

Навсегда перевелись,

И пророки-прохиндеи,

Бога-батюшки умнее,

Ниоткуда не брались.

Чтобы к правде шла дорога

Нынче, присно и вовек,

И чтоб стойко верил в Бога

Всякий русский человек.

9 октября 2012 года,

20 октября 2012 года